Сидя в крохотной и сильно смердящей комнатке, старая цыганка увлечённо гадала на треснутом фамильном тазе. Бормоча сухим и густо накрашенным ртом непонятные заклятия, она сминала кривыми пальцами главные ингредиенты своего колдовства и бешено встряхивала рукой, словно желала взболтать спёртый воздух. Затем она заканчивала своё заклятие истошным криком, и всё, что лежало в её загорелой руке, оказывалось на дне старого таза.

Никто из местных никогда не смел мешать её причудливому ритуалу, хотя, признаться, многим её суровые средневековые методы были не по душе.

Собрав горстку цыплячьих костей и осколков от пуговиц со дна таза, она вновь сложила их в морщинистый кулак и начала читать заклятие сначала.

Когда же кости снова посыпались на дно таза, старуха замерла и прислушалась к свисту блуждавшего по старым катакомбам ветра. В её затянутых пеленой карих глазах вспыхнули красные огоньки, но затем тут же затухли. Гадалка бережно взяла таз за две плетёные ручки и поднесла его к своему сморщенному и откровенно безобразному лицу. Несколько долгих и тягучих минут она смотрела на будущее, небрежно обрисованное изглоданными серыми костями, и вскоре на её лице застыло выражение, похожее на триумф.

— Свершится долгожданное: чёрное столкнётся с чёрным, и то, что жило столетиями, не зная света, пробудится ото сна и выйдет наконец наружу, — прошептала она в пустоту. — Город окропит кровью, небеса заполонит пламя, а земля… Земля.… О, боги! — воскликнула женщина, откинув таз с предсказанием в другой угол комнаты. — Какой кошмар… какая нелепица! Королева должна об этом узнать!

Подобрав с пола пёстрые юбки, старуха спешно бросилась на поиски своей госпожи.

***

— Я уже сто раз повторяю вам — я справлюсь! Я смогу везти корабль!

Гарри сидел на коляске и, спрятав перевязанные руки под шерстяным пледом, обводил нетерпеливым взором своих братьев. Скотт и Артур (собственно, только их двоих мальчик и застал в каюте капитана; Кевина он не видел уже очень давно) отвечали на его грозные выпады титаническим спокойствием, будто их совсем не волновало то, что говорил им брат. Скотт безустанно курил сигару, стряхивая пепел прямо себе на ботинки, а Артур занимал пальцы монеткой, гоняя её по костяшкам.

— Вы ведь знаете, что пилоту ноги-то и не нужны! Главное — это руки и острый ум! К счастью, у меня есть и то и другое, так в чем же, собственно говоря, проблема?

А проблема заключалась в том, что Артур больше не горел желанием подвергать риску своего маленького брата. Их прежний неудачный полёт лежал холодным отпечатком на его памяти и не позволял ступать на повторный риск.

Как ни странно, но Скотт был полностью солидарен с англичанином. Тому свидетелем было его молчание, которое он старался не нарушать. А раз он его не нарушал, значит, решение Артура его полностью устраивало.

— Я, конечно, безмерно счастлив, что тебе уже лучше, Гарри, — сказал мальчику Артур. — Но что с тобой станется, если наш корабль вдруг снова атакуют? И вдруг на сей раз это будут не какие-то там крохотные шхуны, а целый испанский флот? Не забывай, что мы летим в зону, кишащую врагами и чёрт знает чем ещё. Любое неверно принятое решение, и тебя уже ничто не сможет спасти. Ты даже со своего стула встать не сможешь.

— И что вы предлагаете? — нетерпеливо вскрикнул Гарри. — Может, вы вообще прикуёте меня к этому острову и заставите вас тут дожидаться?

— Гарри… — Скотт хотел было подойти к брату, но Артур остановил его жестом.

— А идея с островом не такая уж и дурная, — задумчиво пробормотал он. — Может, оставим его здесь на некоторое время? С провизией, разумеется.

Ощутив на себе косые взгляды, Керкленд поспешил отказаться от этой идеи.

— Однако Гарри кое в чём прав: в отличие от нас, он единственный умеет правильно обращаться с кораблём.

— Этого всё равно недостаточно! — возразил ему Скотт неожиданно громким басом. — Гарри ещё ребёнок, и то, что мы с тобой стоим тут и решаем — отправлять этого ребёнка на смерть или нет, звучит ужасно!

— Вообще-то мы все добровольно идём на смерть, не только Гарри, — сухо ответил на его тираду англичанин.

— И всё же, Керкленд, я не позволю Гарри сесть на кресло пилота!

— С каких это пор тебе стало не всё рано? — в свою очередь возмутился мальчик, которому уже порядком надоело созерцать то, с какой лёгкостью другие люди решали его судьбу. — Раньше тебе вообще было плевать, где я и что со мной, а тут вдруг на те — спохватился! И казалось бы, откуда столько чести?

— Гарри, я…

Внезапно двери в каюту открылись, и перед братьями возник Седой Джон. Криво ухмыляясь, пират проковылял с порога до центра комнаты под изумлённые взоры братьев. Его жесты были настолько наглыми и уверенными, что ни у кого из Керклендов не возникло сомнения, что этот проклятый старикан делает что-то неправильное.

— Уж извините меня, уважаемые, — сказал он, подойдя к братьям практически вплотную, чтобы лучше видеть их бледнеющие лица. — Но я не смог удержаться и подслушал. С другой стороны, никто меня не предупреждал, что эта встреча касается лишь вас троих. По крайней мере, мне не довелось наблюдать у двери таблички с надписью «не беспокоить».

— Что-то случилось? — сдержанно поинтересовался Скотт. — Неужели ром уже кончился?

— О, нет-нет, пока нет, — посмеялся в ответ старик, звякнув бусами на сухих запястьях. — Пока что твоё чудесное пойло льётся рекой, и мои парни безмерно этим довольны. Что уж тут скрывать, с ролью доброго и щедрого хозяина ты справился более чем на «ура», Скотт Керкленд.

Все, даже Гарри, обратили внимание на то, что Седой Джон произнёс их фамилию с ощутимым нажимом.

— Я хочу предложить свою помощь. Мне послышалось, что вы вроде бы как нуждаетесь в пилоте, ибо ваш прежний пилот… ну, скажем так, повредился здоровьем.

Гарри сердито скрипнул зубами.

— На моём славном «Висельнике» служит масса одарённых сердец — все, как на подбор. Я, к слову, очень тщательно отбираю людей в свою команду, так что на профессионализм моих ребят можно рассчитывать с полной силой, — уверенно выпрямив спину, пират обошёл Керклендов и направился к капитанской библиотеке, которая была до упора забита книгами. Остановившись возле неё и внимательно изучив тёмно-алые корешки старых фолиантов, он очень неспешно продолжил свою речь. — Я могу порекомендовать вам нескольких моих умельцев, и моя услуга будет стоить вам абсолютно ничего.

— Это, конечно, очень здорово, но в чём же кроется подвох? — тут же насторожился Скотт, для которого подобные сделки давно уже были не в новинку.

— А ни в чём! Можете считать этот жест моим особым подарком. Как вы уже, наверное, заметили, я много о вас слышал, Керкленды, и в буквальном смысле жил одной лишь мыслью когда-нибудь повстречать вас вживую. Четвёртого брата вы, правда, где-то похерили, но не велика беда. Я умею довольствоваться малым.

Артур, Гарри и Скотт взволнованно переглянулись, как бы мысленно вопрошая друг у друга: «Что, чёрт возьми, сейчас происходит?» А тем временем незваный гость продолжал без устали пленить их уши своей бесстыдной лестью.

— А ваш дракон… ах, он — та ещё сказка. Роскошная вещица, чьи изящные формы буквально сквозят безумием их покойного создателя. Нет сомнений — ваш корабль совершенство, которому суждено покорять небеса своей красотой, а не пылится здесь, лежа ничком на земле. К счастью, в скором времени мы это исправим.

Закончив речь, Седой Джон круто развернулся на каблуках и прошагал обратно к выходу, держа руки сцепленными за спиной.

— Ждите от меня вестей, мальчики, — пропел он напоследок. — Как только ремонт вашего корабля подойдёт к концу, я приведу к вам моего лучшего пилота. Он вам понравится, обещаю!

Как только главные двери захлопнулись, вытолкнув в помещение клуб пыли, Керкленды вздохнули с облегчением и расслабили плечи. Гарри даже попытался согнуть плотно забинтованную руку, чтобы смахнуть с лица выступивший холодный пот.

— Что это только что было? — ужаснулся он.

— Да так… группа поддержки, — отрешённо ответил ему Скотт. — Только не пытайтесь довериться этому старому проныре, ладно? Его сладкие речи и гроша ломанного не стоят.

— Ты ведь не посадишь за штурвал кого-то из его типов? — с надеждой в голосе спросил Гарри. Его глаза заслезились от обиды и ревности. — Не посадишь ведь, да?

— Не волнуйся, Гарри, — утешил его Скотт, положив руку на его хрупкое плечо. — Не посажу.

И всё же на его лице читалась горечь, хотя, казалось, отчего бы? Раз он не собирался соглашаться на предложение своего товарища по оружию, то почему же в его глазах не было прежнего блеска?

И тут противный холодок робко коснулся артурова лица, заставив того невольно поёжиться. Кажется, он начал постепенно понимать, какова была та плата, о которой умалчивал Скотт.

***

После затяжной беседы с братьями он быстро вернулся в свою каюту и с приятным облегчением обнаружил её пустой. Гамак покачивался сам по себе, но в комнате определенно не ощущалось никакого чужого присутствия.

Оказавшись наедине с самим собой, Артур решительно запер дверь на задвижку, а затем аккуратно прошелся вокруг каюты, ступая на носках. Вскоре он услышал тонкий скрип под подошвой башмака, и улыбка озарила его мрачное лицо. Он опустился на колени, нащупал пальцами неровно лежащую дощечку, очень осторожно вынул её и положил в сторонку. В небольшом тайнике его дожидался бархатный мешочек, внутри которого покоились склянки с морфием. Вернее, с тем зельем, которое содержало лишь определённый процент этого морфия. В любом случае, оно было также ядовито, как и чистый наркотик, а в больших дозах могло привести к летальному исходу.

Артур покатал круглый пузырек у себя на ладони и внезапно подумал о том, что, скорее всего, ему будет этого мало. Но затем он постарался избавиться от этих сомнений и набраться большей решительности.

Иногда его сердце начинало биться так неистово, словно желало вот-вот вырваться из груди, а иногда оно успокаивалось и затихало.

Сейчас же оно барабанило сильнее и больнее прежнего, как будто чувствовало что-то недоброе. Даже ритм у него был созвучен со словом: «Стой».

Стой, стой, стой.

Но Артур не мог остановиться. Слишком много было принято решений, слишком много сожжено мостов. Слишком много случилось горьких потерь.

Каждый раз, когда его разум всё же подвергался слабому сомнению, он вспоминал этот взгляд. Взгляд ребёнка, затерявшегося в душной толпе незнакомцев. Взгляд возлюбленного, которому суждено было жить в вечном забвении.

Воспоминания вновь вернули его в тот гостиничный номер, в то самое утро, когда Франциск Бонфуа растерянно ползал у его ног, ища в утреннем полумраке свою одежду, а он же — подлый обманщик, убийца Керкленд — наблюдал за ним свысока, скрестив руки на груди. Пока Бонфуа пытался одеться, между ними царило молчание.

Артур держался, как мог — стоял бледный, непокорный, мокрый от холодного душа и злой, как сам Дьявол. Он ненавидел себя за то, что совершил, презирал каждую секунду, прожитую после того, как посмел заглянуть Франциску в глаза и выпустить наружу свою силу.

— Что дальше? — услышал он прохладный и безучастный голос человека, которого любил, и болезненно сглотнул. Всё его существо буквально молило Керкленда передумать. Если бы его второе «я» могло отделиться от тела, оно бы встало перед ним на колени и слёзно молило прекратить.

Но Артур не остановился. Минуя боль и жар под тонкой кожей, он посмотрел на Франциска так, как если бы не чувствовал к нему ничего, кроме лютого презрения.

— Уходи, — резко сорвалось с его губ. — Езжай домой. И не смей возвращаться.

Отдав короткий кивок, Франциск тут же направился к двери. Шёл он ровным шагом, в котором не ощущалось никаких сомнений. Он знал куда идёт, хотя, возможно, не совсем понимал, почему.

После того, как в номере остался только Артур, тот постарался сделать всё, чтобы превратить их спальню в настоящий кошмар. Он разорвал постельное бельё на лоскутки, выпотрошил подушки, разбил зеркало на несколько серебристых осколков, сорвал с окон шторы. Всё, что он творил с несчастной мебелью, происходило от отчаяния. Артур чувствовал в груди нестерпимую боль, которая мешала даже дышать, и всеми силами пытался её заглушить единственным доступным ему способом — вымещением своего гнева на чём-то, что не могло ему ответить.

А когда всё вокруг было уничтожено, он обессилено упал на матрац и зарылся носом в изодранную подушку, глуша в ней горячие слёзы.

Все его попытки не имели и малейшего смысла: боль в груди продолжала неустанно расти.

***

Спустившись с трапа на густую траву, по которой разгуливал морской ветер, он взглянул на раздутые парусом драконьи крылья, что пластом лежали на земле. Чудовище находилось неподалёку — покорно сложив лапы и вытянув длинную шею, оно терпеливо принимало в себя горстку рабочих, которые ползали по его телу и по его внутренностям, словно проворные муравьи, и чинили каждый подобранный с пола проводок. В воздухе ощущался запах дыма, мужского пота и моря. Работа здесь кипела денно и нощно, и никто из пиратов даже думать не смел о хотя бы малейшем перекуре.

И всё же то, что они сумели сотворить с кораблём за каких-то полтора дня, вызывало невольное восхищение.

— Нравится? — услышал он за собой знакомый скрипучий голос. К нему, лениво ковыляя, подошёл Седой Джон.

— Более чем, — сдержанно ответил англичанин. Когда этот старый и хитрый пират оказывался рядом, Артур начинал чувствовать в душе тревогу.

К слову, за всё это время Седой Джон успел сменить несколько нарядов. На сей раз на нём был шикарный рубиновый камзол, отделанный тонкой золотистой вышивкой, а на голове была водружена очередная остроугольная чёрная шляпа со страусиным пером.

— Это верно! Как видишь, что бы там ни говорил обо мне ваш старший брат, но слово я держать умею. Раз сказал, что мои работяги справятся с почином вашего дракона, значит, они это сделают! Костьми лягут, но сделают!

— И я очень вам благодарен за это, сэр.

— Сэ-эр, — насмешливо протянул старый пират. — Скажешь ещё, юноша! Однако в отличие от своего старшего брата, твоя вежливость выглядит не такой притворной. Наверное, среди всех Керклендов, ты лучше всех умеешь красиво лгать.

— Не стану оспаривать, вам виднее, — как можно более равнодушно пожал плечами Артур. Несколько минут они оба наблюдали за тем, как рабочие пытаются пробудить корабль. Если не считать небольшую нотку враждебности, которая проскальзывала во взглядах этих двоих, то в целом они получали удовольствие от того, что видели их глаза.

Им нравилось созерцать золотистые блики, что игриво пританцовывали на лоснящейся шее дракона, когда солнце только-только оказалось в зените. Их завораживало то, с каким поразительным спокойствием монстр ответно следил за ними в тени глубоких глазных впадин. Порою возникло чувство, что вот он сейчас встанет перед ними на все свои четыре могучие лапы, расправит огромные крылья и пустит в безоблачное небо громогласный рык.

Когда Артур понял, что Седой Джон не стремится покидать его общество, он спросил:

— Вы уже подобрали для нас пилота?

— Разумеется, — сцепив руки перед собой, с готовностью заявил пират. — Разумеется, подобрал! Да не одного, а даже нескольких! Ах, до чего же мои ребята хороши, знал бы ты, юноша! Я всё никак не мог остановиться на ком-то одном — смотрел на этот треклятый список с именами почти целый час, пока мои глаза не заслезились, а потом в сердцах сказал себе: «Да чтобы вас всех демоны замучили!»

— И что же вы сделали в итоге?

— Как что! — гаркнул пират. — Само собой, передал список твоему брату! Решил, что в таком серьёзном вопросе без его мнения мне никак не обойтись. Меня смущает лишь одно — уж слишком долго он там выбирает…

Этому имелось вполне очевидное объяснение — Скотт просто тянул время.

— Что же насчёт вашего корабля, юноша, то можешь выдыхать — своего дражайшего дракона вы не убили, а лишь слегка покалечили. Разумеется, то чёртово ядро всё же проделало дыру в корпусе, но залатать её было не сложно. По крайней мере, не сложнее, чем, если бы мне и моим людям пришлось собрать ваш шедевр сызнова.

— Я… рад это слышать.

— Ваш корабль не предназначен для ведения как ближнего, так и дальнего боя. Да что уж там, — осуждающе покачал головой пират, — будь я его хозяином, то не позволил бы этому добру даже близко приближаться к военным действиям. Это очень слабое, но невероятно красивое существо — один неверный взмах крыльев, и он снова окажется лежать на земле.

— Кажется, вы это уже говорили, сэр…

— Конечно, говорил, — посмеялся старик. — Но ничего — больше с этим у вас проблем не будет. Я лично позаботился о том, чтобы у вашего корабля появилось оружие.

— О… оружие?

— Ну да. У каждого должен быть свой меч — это же его защита, его спасительный жест, его верный напарник и, в конце концов, лучший друг! Скажу тебе по секрету: без хорошего меча любой воин может быстро стать мёртвым воином. Согласен со мной?

— Гм. Пожалуй.

— Жаль только, что время играет не в нашу пользу, — продолжил пират, задумчиво вглядываясь в белый горизонт, что толстой чертой отделял небо от моря. — Будь у меня в запасе ещё хотя бы неделя или месяц — а, может, и два — я бы лучше усовершенствовал ваш корабль. Он стал бы в разы больше, сильнее, выносливее. Правда пришлось бы отказаться от кучки ненужным элементов, вроде этой непросительно длинной шеи вкупе с рогами и лапами, но я не считаю, что эта жертва слишком велика. Согласись?

Артур не хотел соглашаться, и вовсе не потому, что Седой Джон предлагал ему сделать что-то плохое. На самом деле его мысли двигались в ином русле.

Когда Джон заговаривал о драконе — об их драконе, о детище их покойного отца — в жилах Керкленда начинала бешено вскипать кровь. Артур понятия не имел, почему продолжал терпеть все эти бредовые речи, почему не мог просто встать напротив этого пирата и загипнотизировать его, ведь на это действие ушло бы не больше минуты, он просто… этого не сделал. Как будто ему нравилось испытывать бессилие перед кем-то, кого он откровенно презирал.

— Что бы там Скотт вам ни сказал, — проговорил он через силу, — вы его не получите.

— Не получу кого? — усмехнулся пират.

— Его, — Артур кивком указал на дракона. А затем увидел в глазах пирата яркий блеск.

— Значит, твой братец всё тебе уже поведал?

— Скотт умеет хранить секреты получше некоторых из нас. Нет, не в нём дело, это я просто сложил два и два.

— Ах, так ты у нас, значит, не только самый искусный лгун, но ещё и самый проницательный Керкленд, — прищурив глазки, осклабился старик. — Правду говорят слухи — вы невероятные самородки, каждый из своего мира, совершенно непохожие друг на друга, несмотря на одну кровь. Это очень интересно…

— Можете дальше городить то, что вам взбредает на ум, — равнодушно парировал Артур, — но нашего дракона вы не получите.

Седой Джон хрипло рассмеялся, и в его смехе было что-то нервозное.

— Это что, угроза?

Артур слабо махнул рукой в знак того, что собирается уйти. Он уже был сыт по горло обществом всякого сброда, отчего-то считавшего себя умнее его.

— Нет, — сказал он сухо. — Это факт.

***

Пока за окнами неистово шумели волны, Кевин же, сидя в своей душной каюте, пытался справиться с остатками рома, которого он бессовестно выкрал из пиратского камбуза. В итоге он бросил бутылку на пол и обругал её всеми скверными словами, которые знал. Его душила вина. Куда бы Кевин ни хотел пойти — она всюду следовала за ним, была его тенью, была частью его самого. И с каждой минутой она разрасталась в нём, словно мерзкий паразит.

«Ты отвратителен!» — слышал он отдалённый голос Гарри и сворачивался в углу комнаты, словно запуганный червь. Он не мог вынести такой правды.

Но тут от пелены мучительных размышлений его отвлекла выросшая из ниоткуда чёрная тень. Кевину пришлось хорошенько протереть глаза, избавиться от дымки, чтобы понять, кто именно решился посягнуть на его одиночество.

Как ни странно, но он был искренне изумлён, увидев перед собой побелевшее от гнева лицо самого Скотта Керкленда. Это было похоже на очень нереалистичный сон, на шутку, от которой хотелось не смеяться, а громко и глупо икать.

Дело в том, что Скотт не часто позволял себе оставаться с Кевином наедине и — более того — вести с ним какие-либо беседы. Да, они были братьями, всё детство жили под одной крышей, делили одежду, игрушки и сладости, но на самом деле Кевин никогда в жизни не чувствовал между собой и Скоттом хоть какое-нибудь родство. Скотт был явно сделан из иного теста — он любил быть грубым, не умел проявлять свои чувства так, как это делали другие — нормальные люди; по крайней мере, светлых моментов Кевин практически не помнил.

Тем не менее, мир менялся. Долго, тяжко и порою весьма болезненно, но он никогда не стоял на месте. Менялись и люди, и даже Скотт, как это ни странно, был подвержен кое-каким переменам. Теперь он стоял перед Кевином и, пряча руки в карманах свободно плаща, смотрел на знакомое и родное лицо с примесью страха и изумления. Словно в глубине души капитан «Чёрной крови» не понимал, правильно ли он поступил, придя сюда.

— Эм, привет? — озадаченно промолвил Кевин, так как от молчания ему стало откровенно жутко. Созерцать по пьяни возле себя самого злобного брата ему хотелось сейчас меньше всего. — Ты… что-то забыл здесь? Или случайно заплутал? — угрюмое молчание Скотта окончательно смутило ирландца, и он, всхлипнув, торопливо продолжил. — Не заплутал, да? Ну, разумеется, ты же тут хозяин, главная шишка и так далее, ты наверняка знаешь свой корабль, как свои пять пальцев. Значит, что-то другое тебя сюда привело, верно? Может, хочешь спросить, как у меня дела?

Волнуясь, Кевин начинал говорить долго, много и без разбору. Это была ещё одна его особенность, которая бесила всех, кто хоть раз имел с ним дело.

— Если ты пришёл высказать мне насчёт украденного рома, то прими мои самые искренние извинения. Серьёзно, мне очень жаль, что благодаря мне твои запасы поредели, но ты же знаешь меня — стоит мне увидеть полный бочонок алкоголя или случайно услышать этот дивный хмельный аромат, и я сразу теряю над собой контроль. Во рту становится сухо, в глазах тут же темнеет, разум даёт сбой… Серьёзно, это отвратительно! Прости меня. Теперь ты перестанешь на меня так страшно пялиться?

Скотт глубоко вздохнул.

— Не понимаю, — сказал он, — в кого же ты такой?

— Какой такой? О чём ты? — нахмурился Кевин.

Вместо внятного ответа шотландец схватил парня за рукав рубашки и рывком поднял того с пола, а затем уверенно вывел его в коридор.

— Да что происходит? Куда ты меня ведёшь? Э-эй! Я требую ответа!

Во время их недолгого похода в коридоре мелькали лица других пиратов, но никто из них даже не подал виду, что что-то происходит. Когда Скотт проходил мимо своих подчинённых, те приветствовали его коротким кивком.

Вскоре двое старших Керклендов очутились в капитанской каюте, и пока Кевин пытался придти в себя от пробежки, Скотт запер дверь на замок.

— Может, хоть сейчас объяснишь, какая муха тебя укусила? — не успокаивался ирландец. — Меня уже порядком воротит от этих твоих тайн!

— Всё будет, — спрятав руки в карманы, Скотт спокойно приблизился к своему брату, от которого до сих пор нещадно разило перегаром. Страшно представить, сколько успела вылакать эта рыжая бестия до того, как он застал её в каюте. — Но потом. А сейчас предлагаю тебе поесть. Судя по твоему облику, ты не ел с самого крушения.

— Чт… — Кевин хотел было снова возмутиться, но огляделся по сторонам и заметил, что в помещении произошли кое-какие изменения.

Разумеется, личная библиотека, письменный стол, полный бумаг, и помпезный трон всё ещё имелись в наличии и совершенно не изменились с его последнего пребывания в этом месте. Однако здесь было ещё кое-что: например, ещё один накрытый симпатичной скатертью стол, на котором стояли тарелки с блюдами. Тут были и салаты, и прожаренная до золотистой корочки индейка, обрамлённая зеленушкой, и румяная выпечка, и даже фрукты, от которых исходил такой приятный аромат, что во рту сгущались слюнки.

Кевин был настолько поражён увиденным пиршеством, что на минуту лишился дара речи. Воспользовавшись тишиной, Скотт подошёл к ближайшему стулу и выдвинул его, взяв за края спинки.

— Прошу. Садись, угощайся.

Глаза Кевина засияли.

— Да что ты! — воскликнул он с недоверчивой улыбкой. — Это… это всё мне? Хотя, постой, — радость резко сменилась настороженностью. — Ты серьёзно? То есть, всё это королевское пиршество действительно готовилось для меня?

— Обычное гостеприимство, — пожал плечами шотландец. — Ведь ты гость на моём корабле.

Так или иначе, у Кевина не было выбора. Путь к отступлению был закрыт на ключ, а ключ лежал в кармане капитанского плаща. Не в иллюминатор же прыгать.

Сдержанно кивнув, ирландец присел на предложенный стул.

— Индейка славно пахнет… но всё же ты скажешь мне, что происходит? Или так и будешь дальше строить из себя джентльмена. Я-то уж знаю, какой ты на самом деле.

— Да? И какой я? — Скотт присел на соседний стул и положил руки на разведённый колени.

— Коварный, жестокий и жадный негодяй, которому не чуждо бросать своих родных в трудную минуту ради достижения своих сомнительных целей. Это как минимум.

Почувствовав на себе недобрый взгляд, Кевин поспешил стушеваться.

— Ну, хорошо-хорошо, ты не всегда такой. Иногда ты бываешь до чёртиков любезным. Вот, например, как сейчас.

Скотт медленно отвёл взгляд.

— Ешь уже.

— Ч…что?

— Ешь, говорю. Ты же голоден.

На самом деле Кевин не чувствовал себя очень голодным, но под влиянием старшего брата решил немного проголодаться и взяться за угощения. Он начал с жаркого, а чуть позже преступил к салату с фруктами. Без лукавства, пиратская еда была невероятно вкусной и сытной, тут уж сложно было устоять, не соблазнившись хотя бы кусочком.

Но прошло некоторое время, на тарелке Кевина образовалась неплохая кучка куриных косточек и размазанные полоски масла, а сам ирландец с отчаянием на лице пытался затолкать в себя еще одну ложку салата. Когда же он понял, что больше в него не лезет, он сдался, подняв запачканные в жиру руки над головой.

— Больше не могу. Я пас, — пробормотал он, с трудом дыша. Ох, если бы его желудок был таким же бездонным, как взгляд его злобного братца, то он бы ел и дальше. Когда на тебя постоянно смотрят исподлобья, угрожающе помалкивая, хочется сделать всё что угодно, лишь бы отстали. Именно такой тактики Кевин и придерживался.

А еще он надеялся, что Скотт похвалит его за успешное уничтожение пиратских запасов и прогонит из каюты. Но вместо того, чтобы следовать сценарию, пират даже не сдвинулся места. Продолжая сидеть на стуле и держать руки на коленях, Скотт поглядывал на Кевина так, словно пытался взглядом вырвать из него душу. Когда же Кевин готов был принять капитуляцию, он резко выпрямил спину, но взгляд его оставался таким же темным, задумчивым и усталым.

— Наелся, значит? — спросил он. — Это хорошо, — и вдруг поднялся с места.

— В смысле — «хорошо»? Куда ты собрался?

Вместо ответа Скотт направился к своему рабочему месту, где, будучи зарытым в кипе бумаг, стоял таз с водой, в которой плавали мыло, щетка, ножницы и короткий нож, а за ним небольшое овальное зеркало. Кевин наблюдал за действиями брата, стараясь не моргать. Он очень боялся, что если потеряет пирата из виду, то это обязательно кончится чьей-то кончиной.

— Я решил подготовить тебя к твоему предназначению, — наконец ответил Скотт, положив ему на колени таз и всучив в руки зеркало.

— Предна…что?

— Советую снять рубашку, а то кожа начнёт чесаться.

Несмотря на страх, угрем свернувшимся где-то под желудком, Кевин все же выполнил то, что ему сказали. На его лице читалось недоумение.

— Так… может, все — таки объяснишь мне, о каком предназначении идёт речь? — спросил он чуть погодя, когда почувствовал в себе смелость. — Было бы очень здорово узнать о нём. Оно ведь… моё.

— В смышлености тебе не откажешь.

Взяв в руки ножик, Скотт провел по его лезвию пальцем и поморщился. На пол упала пара красных капель. Когда Кевин это увидел, угорь, живший в нём, свернулся ещё в пару колец.

— Так ты… ответишь уже на вопрос? Если хочешь произвести на меня впечатление, то спешу тебя обрадовать — ты этого добился. Я впечатлен по самые помидоры, вон — даже руки трясутся!

— Это от попоек.

— Думаешь? А мне кажется, это натуральный страх! Не каждый день мне приходится созерцать… вот это. Если хочешь меня прирезать — так и скажи, не темни. Постараюсь не обидеться.

Скотт резко отвлекся от ножа и уставился на Кевина, изогнув в удивлении бровь.

— Совсем рехнулся? — буркнул он. — Я побрить тебя хочу, а не прирезать.

В каюте воцарилось неловкое молчание.

— О… Э… А-а, понял, — выдавил из себя Кевин. — Извини. И правда — чего это я? Разве было не понятно, что раз пират в руках держит нож, то он всего-то хочет поиграть в цирюльника? Вполне распространённое явление. Каждый день это вижу!

Скотт встал позади Кевина и положил ему на голые плечи белое полотенце, насквозь пропахшее мужскими духами и табаком.

— До чего же ты… — услышал он за собою усталый вздох. — Впрочем, чёрт с тобой. Ты всегда таким был, так что не стоит удивляться.

— А вот ты таким не был! — упрямо возразил ирландец. — По крайней мере, не всегда, а только по праздникам и в частности тогда, когда тебе что-то от меня было нужно.

Скотт постарался не реагировать на провокацию, хотя ему очень сложно давалось выслушивание этой болтовни. Закурив очередную по счёту сигару, он намылил руки до густой пены, а затем размазал ее по худому лицу своего брата. За столько времени, проведенного вне дома, Кевин умудрился обзавестись густой огненно-рыжей щетиной, которая старила его лет на десять. И это не считая длинных прядей, которые тянулись от головы и почти касались плеч. Кевин не любил ухаживать за собой в силу лени, а уж если и позволял себе стрижку, то делал её либо сам, либо не делал вообще. Ещё был Скотт… Но об этом вспоминать Кевину не очень-то хотелось. На то были свои причины.

— Значит, я прав? — наконец спросил он, не вытерпев и минуты молчания. — Тебе от меня что-то нужно. Но что на сей раз? Дело в том, что я беден, как цирковая мышь.

— Церковная, — сердито поправил его Скотт.

— Разве?

— О, небо, — вздохнул пират. — Я ведь говорил Артуру, что это пустая затея…

— Стоп, Арчи тоже во всём этом замешан? — Кевин указал пальцем на недоеденные яства, а затем на зеркало, в котором виднелась его мина. — Вы типа решили стать заодно? Нашли общий язык после стольких лет вражды?

— … Что-то вроде того.

Скотт не желал вдаваться в подробности, так как и сам не до конца понимал, что на самом деле происходило между ним и Артуром. Иногда в нем начинала пробуждаться очень древняя злость на что-то такое, чего Скотт не помнил. А порою не было и злости. Скотт смотрел на Артура и видел в нем своего кровного брата. Не больше, не меньше.

— Здорово, наверное, — вздохнул Кевин, а затем вздрогнул, когда почувствовал на своей коже холодное лезвие ножа. — Так… что же вы там с Артуром снова удумали?

— Ничего ужасного, поверь.

— Надеюсь, Гарри в это не замешан?

— Гарри? Нет.

— Ну и слава богу. Кстати… как он?

— Жить будет. А через полгода сможет и ходить.

— Полгода!

— Могло быть и хуже.

Еще несколько минут продлилось в молчании.

Скотт относится к своей работе очень щепетильно, словно работа парикмахера была всем его смыслом жизни. Иногда он прекращал бритьё, отходил на несколько шагов назад и внимательно разглядывал свое рыжее творение. Проверял, не сбрил ли чего лишнего. Ухо, например. Но пока что всё шло гладко.

И всё же сильно сгорбленная худая спина ирландца свидетельствовала о том, что Кевин все эти минуты был чем-то сильно встревожен. Когда же Скотт из вежливости спросил, в чём дело, тот ответил не сразу.

— Я… вспомнил, как раньше меня стригла мама. У неё это неплохо получалось. А потом, когда она ушла, за ножницы взялся ты.

Скотт заметно помедлил со следующим участком на лице. Сильное чувство ностальгии нахлынуло на его ничем незащищенный разум, благо лишь, что Кевин не видел его растерянного лица.

— Помню твои первые попытки, когда ты нечаянно состриг у меня лишние пряди, — с улыбкой продолжил Кевин. — Ох, как я был на тебя зол. Вроде бы и понимал, что это была случайность, и всё равно душу жгла обида. Но ты не сдавался и продолжал меня — худо, бедно — стричь. Твоему упорству каждый позавидует.

Скотт не удостоил его ответом.

— Интересно, зачем ты вообще за это взялся? — спросил Кевин.

— Больше было некому, — ответил ему пират. — Отцу на это было наплевать, а я… — Скотт замялся. — Я не мог стоять в стороне. Полагаю, ты должен это понимать лучше, чем кто-либо ещё. Но в итоге я всё рано не справился со своей задачей, — продолжал хрипло говорить пират. Теперь он взялся за ножницы. Стрижку волос он не жаловал, но свернуть назад уже не было возможности. — Думал, что следить за маленьким спиногрызом будет не сложнее, чем за каким-нибудь щенком. Никогда я ещё так сильно не ошибался…

Кевин изумленно вытаращил глаза. Неужели всё это говорил Скотт?!

— Знаешь, что самое удивительное? — тем временем спросил у него пират — Ты — мой брат, которому довелось вырасти без должной любви и заботы — смог сделать то, чего я так никогда и не сделал. Ты отдал свою любовь Гарри — легко, безвозмездно, без всяких лишних на то сомнений. Ты легко дошел до конца пути, когда как я трусливо свернул в самом начале. Этот факт всё время поражал меня до глубины души.

— Да ладно уж тебе… Это ведь действительно не просто…

— Кевин.

— Что?

— Заткнись, когда я говорю.

— Да, босс!

— В общем, я сомневался в тебе с самого начала. Ты выглядел всегда таким… ветреным. Ни одно из выбранных тобою дел ты так и не закончил. Я помню, как за неделю ты мог по несколько раз с лихвой поменять свои предпочтения. Для меня это было дикостью, и в глубине души я корил себя, зная, что этот твой жуткий характер был слеплен моими руками. Когда мы с Артуром бежали из дома…

— Перед этим хорошенько всё перевернув. Да, я помню…

— Кевин, заткнись, ради всего святого, иначе я воткну тебе эти ножницы сам знаешь куда!

— Уже молчу!

— Так вот. Когда мы сбежали с Артуром, я думал… в глубине души я полагал, что ты побежишь следом за нами. Что вся твоя забота, которую ты так старательно проявлял при нас, лопнет, как… как мыльный пузырь. И ты уйдешь, оставив Гарри одного. Но, вопреки моим ожиданиям, ты этого не сделал. То, что ты испытывал к Гарри, было настоящим.

Кевин грустно сдул со своего вздёрнутого носа состриженную рыжую прядь.

— И что с того? — спросил он унылым тоном. — Ну, заботился я о нём, как о своём сыне, и дальше что? Собственно, в отличие от некоторых, я свои чувства никогда не скрывал! Но только вот что мне это дало, а? Гарри видеть меня не хочет, а я… я топлю своё горе в бутылке, словно какой-то ирландский пьяница. Что толку-то от твоих хвалебных дифирамбов в мой адрес? Пустой звук! Они всё равно ничего не изменят.

— Изменят, ещё как, — тихо заверил его Скотт, срезая с Кевиновой головы излишне длинную и пышную чёлку. — Просто пока что ты этого не видишь.

— Это как-то связано с моим предназначением? — озадаченно прищурился парень. — Не зря же мы тут с тобой так крепко разоткровенничались.

В ответ он услышал короткий, но беззлобный смешок. Скотт неспешно преступил к его вискам.

— Разумеется, связано. К этому всё и велось.

— Вот как! Значит, всё же мне удастся сыграть в вашем надуманном спектакле важную роль?

— Удастся, не сомневайся в этом, — казалось, что о паршивом настроении Скотта не осталось и следа. Теперь он улыбался, хоть и как всегда криво и неприятно, но зато искренне, обнажая верхний ряд белых, как жемчуг, зубов. Жаль, что Кевин не мог повернуться к нему лицом и увидеть этого. Он был бы приятно удивлён. — А теперь, — добавил пират, — постарайся сильно не дёргаться, ладно?

***

— Что значит — вы нашли пилота? — голос Гарри волей-неволей зашел за безумный крик. Глаза испуганно расширились, рот раскрылся, обнажая узкие зубы. — Это что, шутка?!

Вместе с Артуром они вошли к нему в каюту практически беззвучно, как привидения. Они смотрели на него в упор, без всякого страха, на их губах поигрывала странная ухмылка, в глазах мигали озорные огоньки. Гарри сразу почувствовал тревогу, поэтому и напрягся, едва увидел их двоих у порога.

На Артуре была новая полосатая рубашка, скрытая за изумрудной жилеткой, и темно-коричневые кожаные штаны с классическими башмаками, зашнурованные в два узла. На воротнике болтался тёмно-зелёный галстук с брошкой-черепком, которая ядовито ухмылялась каждому, кто смел опустить на неё озадаченный взгляд.

Скотт же никогда не изменял своему плащу, конец которого удачно собирал за собой всю грязь корабельных полов. На лбу за ворохом алых волос виднелась повязка — белая, как молоко, а на полуобнаженной груди поблёскивали амулеты.

— Нет, это не шутка, — ответил ему Артур. — Признаться, количество кандидатов заставило нас со Скоттом немного попотеть.

— Это точно, — мрачно поддакнул Скотт.

— Что… что? — Гарри задрожал от негодования. — Кандидаты… это вы так нежно назвали тех верзил, которых вам прислал какой-то старый пират? Как же его там звали… да, собственно, и не важно! — он хотел было смахнуть с лица выступившие слёзы, но из-за боли в костях не смог даже нормально поднять руку. Никто, даже лечащий врач, не знал, сколько ещё продлятся эти мучения. — Вы… своим поступком вы предали не только меня, но и весь наш род! Вы предали Керклендов, вы предали нашего отца!

— Ты зря сокрушаешься, Гарри, — попытался успокоить брата Артур. — Мы ведь ещё даже не назвали его имени.

— Да и к чёрту мне его имя! Что оно мне даст? Может, новое тело, которое будет без изъянов? Впрочем, как я вижу, моё мнение в вашем обществе давно перестало иметь всякий вес, — Гарри притих. Он изо всех сил старался держать себя в руках, но боль на душе была невыносимой. Как будто в самое сердце занесли острие ножа и теперь старательно покручивали его, всё яростнее и яростнее вгоняя в плоть. — Зачем тогда вы сюда пришли?

— Затем, чтобы предложить тебе альтернативу, — ответил Скотт, и уголки его губ слегка приподнялись вверх, изображая слабую улыбку. Интересно, что же так веселило этого пирата?

— Альтернативу?

— Мы хотим, чтобы у нашего новоиспечённого пилота был помощник.

— К…как это? — горе и слёзы туманили разум. Гарри никак не мог сконцентрироваться на словах, они ускользали за пределы его внимания, как шустрые мотыльки.

— Ты сядешь рядом с ним и будешь направлять его, — выдвинув носком сапога невысокую табуретку, Скотт присел у кровати брата, но, несмотря на это, он всё ещё выглядел огромным, как скала. — Без тебя корабль сгинет. Да что я тут тебе объясняю? Ты и сам это прекрасно знаешь.

Гарри с недоверием посмотрел на пирата, словно тот смолол невероятную чушь.

— Но я же калека, — сказал он, указав на своё забинтованное тело, от которого пахло мятой и лекарствами. — Я даже сам в туалет сходить не могу, а вы говорите про какое-то направление. Да этот ваш пилотик меня даже слушать не станет! Увидит перед собой мальчишку, прикованного к стулу, посмеётся и не станет слушать. То, что вы задумали, — заключил он, успокоившись окончательно, — звучит ужасно глупо.

— Не переживай, — сказал Артур. — Мы всё учли.

— Прямо таки всё? В жизни не поверю. Но судя по тому, что вы таки пришли меня проведать, корабль уже готов ко взлёту, не так ли? В этом чёртовом лазарете нету понятия времени. Я не знаю, сколько уже здесь лежу, но судя по тому, что у меня очень сильно затекла спина, прошло уже несколько дней, я прав? — братья ответили ему таинственным молчанием. — Ну, раз дракон готов к отлёту, вы не боитесь, что другие пираты не надумают его угнать, гм-м?

— И тут тоже не стоит волноваться, — легко ответил на это англичанин и достал из кармана ключ. — Без этого они его не заведут. Могут, конечно, попытаться, но на взлом уйдёт масса драгоценного времени.

— То есть, это всё же не шутка… — произнёс Гарри. — Мы действительно готовимся к отлёту. Уже сейчас!

— Именно так, Гарри.

— Я соберу команду, — сразу же оживился Скотт. — Приготовлю оружие.

— А мы заведем дракона, — улыбнувшись, Артур протянул Гарри ключ. Как бы юноша не пытался прочесть в движениях брата какую-либо хитрость, у него ничего не вышло. Его это пугало. — И это сделаешь ты. Как Керкленд.

Сердце тронуло слабое любопытство. Признаться, ему очень хотелось посмотреть на этого «новоиспеченного пилота».

***

Корабль покоился на мягкой зелёной земле, ожидая своего часа. В его тусклых глазах читались спокойствие и равнодушие, однако Гарри чувствовал, как под железным корпусом зверя таилось жизненное тепло, желающее вырваться наружу бурным потоком. Неглубокие порезы на спине и шее явственно говорили о недавно пережитом падении, а на крыльях виднелись следы шитья.

Грустно выдохнув, Гарри слабым жестом приказал стулу-пауку проковылять в разинутую пасть монстра, в полости которого уже приветственно горели желтые огоньки. Они звали его, ликовали, смеялись и плясали на гладких стенах.

Дверь, ведущая в главный зал, отворилась перед ним с усталым шелестом. Гарри вошел внутрь и едва не задохнулся от поднявшегося в помещении жара. Как в парилке!

Тем не менее, мотор работал неистово и беззвучно. Осыпанная тонкими трещинками сфера оживленно каталась по блюду, словно спелое яблочко. За стенами повизгивали шестеренки, гудели тонкие трубы, трещало электричество.

Если так подумать, то на мостике практически ничего не поменялось — в центре у больших экранов всё также стояло четыре высоких кресла, а у главного находилась высокая панель с рычагами и штурвалом. Но всё же во всём это чувствовалась некая новизна… что-то такое, что не мог увидеть простой человеческий глаз.

«Тут стало чище, — подумал Гарри, когда его стул аккуратно переступил через пролегающий от одного конца мостика на другой чёрный провод. — Больше никакого песка, водорослей и ракушек. Никогда бы не подумал, что обычные пираты могут быть настолько чистоплотными».

Доковыляв до родного места, он вдруг с шоком обнаружил, что оно было кем-то занято, да ещё и повёрнуто к нему спиной. Вероятно, новоиспеченный пилот был уже здесь. Забыв о боли, Гарри приложил ко рту ладонь.

«Ах, негодяй! — подумал он, задыхаясь от гнева. — Не успело кресло остыть после прежнего хозяина, а он уже решил опустить на него свой хитрый зад!»

Но как только кресло повернулось к Гарри лицом, мальчик ошалело разинул рот.

— Ты готов к приключениям, мой капитан?

— Кевин?!

Этот озорной взгляд светло-зелёных глаз, эта широкая улыбка, светящиеся на белой коже веснушки и родинки, эти проклятые фамильные брови… ну да, сложно было ошибиться.

В возгласе младшего Керкленда прозвучала откровенная насмешка. Конечно, Кевин неплохо управлял сложными машинами, типа бочковидной вагонетки, но чтобы вести своими руками огромный корабль… Нет, такое представить было очень непросто.

И все-таки, чем дольше Гарри смотрел на Кевина, тем больше он начинал убеждаться в том, что это была не шутка.

Кевин смотрел на него очень серьёзно.

С аккуратно выбритыми бакенбардами и подстриженными медными кудрями ирландец выглядел ухоженнее и намного моложе своего реального возраста. Более того, Гарри готов был назвать Кевина красавцем, хотя, признаться, это было слишком нелепо. Образ Кевина абсолютно не был приближен к идеалу мужчины. Многие бы с презрением подумали: и что же в этих чертах было такого особенного? Тем не менее, внешность Кевина умела притягивать чужие взгляды. Это была та самая красота, от которой сначала хотелось отречься со смехом, а потом внезапно прочувствовать её, принять и полюбить так крепко, как не описывали в сказках.

— Ну, так что?

Гарри испуганно моргнул. До него вдруг дошло, что всё это время он смотрел на Кевина, как на привидение.

— Что… что ты… — заикаясь и краснея, спросил он. — Что ты тут делаешь? Почему?

— Я долго думал над тем, что ты сказал мне в лазарете… ну, насчёт моих некоторых сомнительных черт.

— Ты про свою нездоровую тягу к алкоголю? — спросил его Гарри. Несмотря на его несколько самодовольный тон, уголки его губ стали приподниматься. И чем больше Кевин пытался объясниться, тем шире становилась эта улыбка. — Ну, и что дальше?

— Я…э… ну, короче говоря, я тут немного подумал, — Кевин смущенно замялся. — Признаться, это был очень долгий мозговой штурм…

— Который прошёл не без помощи Скотта, верно?

— Э-э, ну, он тоже мне немного помог, и всё таки… Знаешь, ты прав. Ты во всём прав. Из-за моего малодушия ты подвергался таким ужасным испытаниям, что даже вообразить страшно! Если бы не я, не мой дурацкий характер, мои некоторые привычки, этого крушения бы и не произошло. Да, то, что случилось с тобой, тоже моя вина.

— Глупости говоришь! — в сердцах промолвил Гарри.

— Ну, нет, — оборвал его Кевин. — Не глупости, а серьёзные вещи. Всё это время, сколько мы жили вместе, я пытался быть для тебя не только старшим братом, но и отцом, и матерью, и… всеми другими родственниками, типа бабушек, тётушек, любимой собаки, которую бы ты назвал милыми именем, типа Лаки…

— Ты увлекаешься, Кевин.

— Ох, прости, но в любом случае это было так, согласись? Я пытался всячески оберегать тебя, словно это был мой долг… или как проклятие, насланное отцом после его смерти, честно, не знаю. Я так сильно верил в то, что поступаю правильно, что перестал замечать твоих страданий. Я прятал тебя от этого необъятного мира лишь потому, что очень боялся, что он обидит тебя. Поэтому я и хотел…

— Держать меня взаперти, — пробурчал Гарри.

— И вовсе я не держал тебя взаперти!

— В фигуральном смысле.

— Ну, не-ет! Разве что… чуть-чуть? — увидев на лице брата нехорошее выражение, Кевин поспешно прокашлялся и вернулся к своему душещипательному монологу. — В общем, после ряда некоторых важных обстоятельств и тщательных размышлений я пришёл к выводу, что больше не буду тебя опекать так сильно и навязчиво, как делал это раньше. Больше я не стану загораживать тебе весь обзор своим видом. И ревновать тебя к другим людям тоже не буду. И вообще — если ты захочешь жить один где-нибудь в районе Зимбабве, я приму твоё решение мужественно и даже ни разу не всплакну!

— Ах, — немного погодя произнёс Гарри. На самом деле он был так сильно ошарашен этим признанием, что не сразу смог собраться с силами и сказать что-то в ответ. — А… а пить ты тоже бросишь? Или оставил эту рубрику без внимания?

— Нет, нет, об этом я тоже думал! — поспешно развёл руками Кевин. — С алкоголем тоже покончено!

— Даже с бокалом вина по праздникам? — криво ухмыльнулся мальчик.

— Гарри! — в отчаянии взревел ирландец. — Ну, это уже выше моих сил!

Тем не менее, в груди начало разрастаться приятное тепло, как после выпитого спасительного чая. На самом деле без компании этого рыжеволосого чуда Гарри не испытывал ничего сносного, кроме глухой тоски и горечи в горле. Хотя Кевин и был всегда слишком навязчив, болтлив и недальновиден, но рядом с ним Гарри чувствовал себя именно тем, кем он являлся на самом деле. Он чувствовал себя настоящим Керклендом.

Пристроившись рядом с креслом пилота, Гарри постарался изобразить на лице суровость.

— Ну-с, поглядим, как запоет наша птичка, — сказал он, устремив решительный взор на пустующий выпуклый экран.

— Есть, сэр! — радостно ответил Кевин и водрузил на голову круглый шлем с чёрными стёклами.

Когда настало время воссоединять ключ с машиной, Гарри вдруг ощутил, как его ладони неожиданно покрылись холодной влагой.

Кое-как подняв над коленями гладкий ключик, он наклонился и неуверенно приложил его к экрану. В его груди сердце усердно отбивало чечетку. Волнение и ужас перед неизвестным будущим быстро подталкивали его к истерике.

И лишь тёплый взгляд Кевина, направленный в его сторону, слегка заставил мальчика взять себя в руки.

— Всё будет хорошо.

Ключ плавно проник в темный экран, и по залу тут же пронёсся поток тёплого ветра.

— Гарри…

Мальчик поднял голову и посмотрел на Кевина.

— М?

— Когда мы встретим Питера… — ирландец слегка замялся. — Что мы ему скажем? Что вообще говорят люди, когда встречаются после долгих лет разлуки?

— Не знаю, — Гарри пожал плечами. — Может, «привет»?

***

— Это была глупая затея, — мрачно заявил Седой Джон, заглянув в круглый иллюминатор, за которым виднелись мутные очертания дракона. — Даю голову на отсечение, что они не пролетят и мили! — затем он обернулся к Скотту, который стоял позади него и с усердным видом поджигал свежую сигару. — Зря ты не послушался меня, мальчишка! Зря! Мои люди бы справились блестяще с задачей!

— Выбор уже сделан, — без эмоции в голосе ответил ему шотландец. — И, к слову, неужели ты решил, что Керлкенды не смогут справиться с собственным кораблём?

Старый пират тут же успокоился и попытался сменить гнев на милость.

— Ну, разумеется, твои братья справятся со своим детищем, и всё же… это мальчишки, Скотт! Наивные дети, которые всё ещё верят в чудеса. Для управления такой серьёзной махиной, как дракон, нужен холодный ум и твёрдая рука, а не…

— Ты, несомненно, очень добр ко мне и моим братьям, — лениво произнёс Скотт, закуривая и выпуская из губ кольца синего дыма. — Но мне не хочется злоупотреблять твоей добротой.

Несмотря на его вальяжный вид, в душе он был напряжён, как струна. Всё же Седой Джон был очень важным стариком в определённых — пиратских — кругах. Большинство разбойников его ненавидело и при этом продолжало уважать. Рассказывали, что этот старец положил в своё время немало англичан и испанцев, и даже имел какие-то близкие отношения с родственниками самой королевы. Чем же он занимался на самом деле во времена своей буйной молодости, знал только он один, а всё остальное было мифом, хоть и очень красивым и захватывающим.

— Ну, хорошо, — сказал старик, ухмыльнувшись. — Я понял тебя. Что ж, будь по-вашему. Только в следующий раз я не буду таким любезным. Тебе ясно?

— Яснее некуда.

Старик громко хмыкнул и быстрым шагом направился к дверям, где его со странной покорностью дожидался пират Иму. Показав тому знак, чтобы тот следовал за ним, Седой Джон вышел в коридор, а второй пират запер дверь.

Однако не прошло и пяти минут, как дверь открылась снова, но на пороге на сей раз стояли не пираты, от которых Скотта уже начинало порядком тошнить, а Артур.

Когда Скотт увидел на его лице кривую усмешку, он побледнел. Почему-то ему хотелось разозлиться на вошедшего, но он искренне не мог понять, почему.

— Судя по твоим союзникам, что сейчас прошли мимо меня, будучи мрачнее тучи, переговоры прошли успешно, — сказал Артур. — Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — закуривая, ответил Скотт.– Я во всех красках рассказал моим друзьям, почему их помощь оказалась мне не по вкусу. Они расстроились, конечно, но приняли отказ достойно.

— Очень рад это слышать. Можно у тебя одолжить плащ?

На мгновение Скотт оторопел.

— Гм. Я думал, что на сегодня череда ерундовых просьб закончится, — пробормотал он, едва сдерживая злобный смех. — Но, видимо, поспешил с выводами. Можно узнать, в честь чего тебе вдруг так внезапно понадобилась моя одежда?

— Ты же не собирался надевать его в бою, — неожиданно очень холодно сказал ему англичанин. Скотта это изумило.

— И дальше что?

— Мне нужен твой плащ для личного пользования.

Скотт неохотно подошел к капитанскому креслу и бережным движением стянул с его высокой спинки воздушную ткань плаща.

— И всё же я настаиваю на ответе. Я и так обеспечил тебя и мальчиков хорошим гардеробом. Даже галстук пришёлся тебе по душе. Так зачем же омрачать твой любопытный облик моим старым, поношенным плащом?

Перед тем, как дать свой ответ, Артур жадно схватился обеими руками за плащ и посмотрел на его алый оборот. В его взгляде читалась какая-то мысль, это было понятно сразу. Но какая именно — Скотт никак не мог понять.

— Я должен предстать перед Церковью в нужном образе, — наконец объяснил англичанин. — Юноша в рубашке и галстуке вряд ли их впечатлит, а вот юноша в плаще…

— Никогда не думал, что тебя это так может озаботить, — изумлённо пробормотал шотландец. — Но раз ты так хочешь, пользуйся. Для брата мне ничего не жалко.

Вдруг что-то болезненно ёкнуло в его груди, и Скотт пошатнулся, едва не выронив изо рта сигару. «Что такое? Разве я сказал что-то противоречивое?» — поразился он.

Когда Артур покидал его скромную обитель, пират не удержался и окликнул его у порога.

— У меня один вопрос, — сказал он, вынимая изо рта сигару. — Эти провалы в памяти и странные поступки — не ты ли всему этому виной?

Артур медленно развернулся к капитану и рассерженно заглянул в его глаза. За стеклом гипнолупы чёрная жидкость совершила один ровный оборот и застыла, словно выжидая.

— Нет, — наконец ответил юноша и стиснул в руках плащ. — Всё, что ты ощущаешь, происходит исключительно по твоей вине.

И, не дав тому ответить, Артур исчез за высокими дверьми. Поспешил на корабль, пока тот не вздумал отчалить с острова.

Когда его шаги стихли, Скотт присел на край своего стола, на котором лежали смятые карты старых материков. Эмоции текли по его нервам бурной рекой. Почему это происходило с ним? Почему именно сейчас? Сигара лениво тлела у него на пальцах, а он с тоской смотрел через грязное стекло иллюминатора на чёрное тело дьявольского чудовища.

И чем быстрее дракон взмахивал крылом, тем сильнее в груди разрасталась тревога.

***

Комната, в которой Франциск прожил несколько тягучих дней перед казнью Элис и Кьяры, была узкая и серая. Серая — в буквальном смысле: здесь были серые половицы, серые гвозди, серая кушетка с такими же серыми одеялом и подушками. Сквозь полупрозрачные, настиранные шторы просачивался серое свечение, в котором различались крохотные крапинки серого снега. На серых стенах висели серые картины и деревянные кресты, которые — сюрприз — тоже выглядели как-то серо. Судя по тонким кружевам, во что были обрамлены подушки и одеяло, а также по запаху разбавленных женских духов, это место когда-то принадлежало давно покойной бабушке Филиппа. На полочке всё ещё лежали покрытые пылью круглые очки со шнурком, а на спинке одного-единственного стула висела бабушкина шаль.

Когда Фил устраивал своего друга в этой комнате, он сердечно просил того ничего не трогать. Все вещи должны были лежать на своих местах. Впрочем, Бонфуа не горел желанием щупать чужое бельё, особенно, если оно принадлежало давно умершей старушке. Главное, что здесь была кровать, а остальное можно было и перетерпеть.

Филипп покинул свой дом на следующий день после того, как к нему пришёл Франциск. Это случилось в девять утра. Накануне юноша бегал по комнате, собирая на ходу одежду, и громко приговаривал:

— Не успею! Они меня убьют, если я не окажусь на линейке в точное время!

Франциск наблюдал за ним, но старался не лезть под ноги.

— Можешь оставаться здесь, сколько хочешь, — сказал он, когда все вещи было собраны. — Тебе же всё равно некуда больше податься… Только, пожалуйста, сохрани квартиру в порядке, хорошо? Большего я просить не намерен.

Франциск был очень благодарен Филу за его доброту, но совершенно не знал, как это выразить, поэтому он просто ответил юноше сдержанным кивком.

На самом деле Филиппу очень не хотелось уезжать, и на это имелась масса причин. Главная из них, разумеется, была жаждой жизни. У большинства людей, если не у всех, слово «война» считалась почти прямым синонимом к слову «смерть». Не многим удавалось выйти из этого жгучего пекла невредимым. Кто-то погибал практически сразу, стоило ему ступить на место битвы, кто-то в конце, когда уже победа была не за горами. Кто-то, разумеется, выживал, но дорого за это платил. Жертвовать своим телом и своей душой ради родины, разумеется, было очень благородным деянием, достойным посмертной награды, но не каждый готов был платить такую цену.

Филипп был слишком юн для войны, слишком наивен, неопытен и романтичен душой. Несомненно, он очень любил свою страну, не беря в оборот её весьма сложный и импульсивный характер (в любом случае, все мы небезгрешны), но погибать ради неё от руки безликого врага, о котором он не знал совершенно ничего, ему не хотелось от слова совсем. Это было видно по его растерянному взгляду, по закусанным до крови губам и по тому, с какой рассеянностью он вводил в замочную скважину ключ, чтобы отпереть входную дверь. Он прекрасно понимал, что, возможно, видит свой дом в последний раз, и это осознание его страшило.

Франциск прощался с ним до самого порога. Он молчал, потому что на самом деле не знал, что должен был сказать. Во всех напутствующих фразах, что он помнил, ощущалась некая доля эгоизма. Всё же несправедливым был тот факт, что он — взрослый и здоровый мужчина — оставался в тепле и уюте, а какой-то мальчишка должен был идти на войну.

Немного погодя, уже после расставания, Франциск много думал о том, что произошло. Он вспоминал прошлую бессонную ночь, когда они с Филиппом сидели на кухне, и Бонфуа почти без устали рассказывал ему о своих приключениях, а юноша слушал его, разинув в изумлении рот. Он не перебивал Франциска, впитывал каждое его сказанное слово, словно губка. И с каждой минутой его глаза становились ярче и счастливее.

— Ах, Франциск, — в конце протянул он, заметно опьянев от чарующих приключений Бонфуа. — До чего же это прекрасно! Как захватывающе! Ты видел самих Керклендов, ты говорил с ними, жил с ними под одной крышей! Ты даже вообразить себе не можешь, как я тебе завидую… Они правда так ужасны, как о них рассказывают в мифах?

— Не особо, — пожал плечами Франциск. — С виду, как обычные… мальчишки, — он вдруг запнулся и озадачился. Ему казалось, что он хотел сказать что-то ещё, но никак не мог вспомнить, что именно.

Однако Филипп был доволен услышанным. Да что уж там, он едва ли не прыгал на месте от счастья.

— До чего же здорово! — восклицал он, не страшась разбудить соседей. — Знаешь, что я удумал, Франциск?

— Что же?

— Как только с войной будет покончено, я вернусь сюда и обязательно напишу об этом книгу! — юноша решительно хлопнул кулаком по своей ладони. — Да не просто книгу, не какой-то там сухой документ с кучкой дат, а… сказку.

— Сказку? — не поверил своим ушам Франциск.

— Точно, — кивнул Филипп.

— Но почему именно сказка?

На этот вопрос у Филиппа уже имелся свой ответ.

— Потому что их читают дети, — просто и как-то бесхитростно ответил он. — Сказки — это ключ к их сердцам.

***

Большая стрелка на пыльных часах, висевших над запертой дверью, медленно и со скрипом качнулась на цифре семь. Время пришло.

Франциск тяжело оторвался от кушетки и медленным шагом добрался до пустого подоконника. Еще не коснувшись его рукой, он почувствовал дыхание холодного ветра.

За крышами домов сгущались сумерки, мелкие хлопья снега прорезали желтый свет от фонарей и плавно ложились на мокрый асфальт. О празднике здесь было ни слуху, ни духу. Как же сильно и неистово Франциск обожал встречать Новый год в детстве, и с какой лютой ненавистью он ожидал его теперь. Это даже изумляло.

А затем его взор коснулся людей. Те нерасторопно шагали по улицам, обличенные в черные плащи и куртки. Очень многие старательно прятали свое лицо в капюшонах, словно боялись разоблачения. Их было так много, что у Франциска зарябило в глазах. Все эти люди — мужчины, женщины и дети — все они как будто были на одно лицо. Одинаково бесстрастные, молчаливые и откровенно жуткие.

Позже он быстро спустился вниз по деревянной лестнице и затем вышел на улицу, которая была до краев забита чёрной рекой из людей. Длинные плащи шуршали у них под ногами, снег хрустел под весом их тел, на лицах застыла волнительная бледность, глаза были стеклянные и лишенные блеска. Более жуткого зрелища Бонфуа предвидеть не мог.

И всё же, ему пришлось с большим нежеланием влиться в этот мрачный поток, несший с собою сильный запах пота, страха и свечей. Никто из толпы не обращал внимания на Франциска. Они мысленно приняли его в свое стадо, смирились с его участием. Их черная вереница шла практически наравне со сгустившимися сумерками. Тихо и ужасающе покорно. Как в самом страшном кошмаре.

Дома наблюдали за их шествием грустными, квадратными глазами-окошками. Пустые, одинокие, холодные. Чем ближе горожане подходили к башне, тем стремительнее в городе угасали последние огоньки, зато в толпе начали загораться алые факела. Где-то вдали хилый незнакомец прогнал гнетущую тишину тонким, нежным пением. Через мгновение к его голосу присоединилось другие.

«Секта, — шептал во Франциске знакомый язвительный голосок, отдающий соблазнительно приятной хрипотой. — Это ведь настоящая секта! Как же раньше я этого не замечал?»

С немым ужасом он обнаружил, как на груди каждого горожанина вспыхивали оранжевым огоньком железные кресты. Нет, это были даже не кресты — самые настоящие ошейники. Ошейники для непослушных псов.

И вновь так не вовремя его голову атаковали миллионы злых, язвительных мыслей, от которых на душе становилось дурно. Как будто кто-то чужой отчаянно пытался влезть в голову Франциска и навести там порядок по своему усмотрению. Франциск снова зажмурил глаза, невольно ощущая болезненное покалывание на ладонях, а на губах слабый привкус железа. В сердце пылала лютая ненависть ко всему живому, что двигалось рядом с ним и пыталось петь ангельским голосом.

И немного погода, минуя сразу два или три квартала, Франциск начал четко понимать, что эти ненавистные мысли принадлежали Артуру Керкленду. Что каким-то невообразимым образом он — Франциск — смог пробудить в себе чувства англичанина, услышать его мысли, пропитанные едким ядом, и испытать боль, которое сжимало его сердце.

Но когда толпа горожан дошла до башни, защищенной высокими воротами с длинными и острыми пиками на конце, злые мысли неожиданно исчезли. Франциск снова выпрямился и вздохнул от долгожданного облегчения. Когда он смотрел на Эйфелеву башню, которая подобно монстру возвышалась над ним, вытянув костлявую шею, он ощутил пустоту в душе. Страх пропал вместе с чужим гневом, на сердце не осталось ничего, кроме черной, глубокой дыры, отдающий скверным холодком.

Считалось, что в башню могли войти лишь немногие, остальным было суждено оставаться внизу. Но, дело заключалось в том, что те самые «несчастные люди» автоматически лишались созерцания прекраснейшего представления, которое устраивала им Церковь. Они не могли поучаствовать в суде, не могли увидеть казнь и, само собой, испытать то невероятное чувство насыщения при виде мук страдальца. Всё самое вкусное показывалось лишь избранной сотне людей.

К счастью (или нет), для остального народа, дабы потешить их любопытство, придумали выставлять казненные трупы на балконах, чтобы вся столица могла увидеть этих «проклятых грешников» во всей их красе.

Худшей участи, чем такая смерть, представить было практически невозможно. Мало того, что человек уже был мертв сердцем и душой, так ненасытный народ продолжал без устали измываться над его телом. Вот она — человеческая жестокость. И Дьявол здесь был абсолютно не причем.

В башню впускать начали неторопливо и очень осторожно. Каждого человека проверяли на наличие оружия и взрывоопасных веществ. Всё было стерильно и строго, как в настоящем суде. Единственное, что немного смущало, так это военные, которые бдительно стерегли ворота, и которые также разгуливали возле башни.

Когда один из этих верзил пренебрежительно ударил Франциска в грудь, как бы намеренно останавливая, тот на мгновение запаниковал, но затем собрался с силами и важно расправил плечи.

«Ну, уж нет, — думал он. — Сегодня никто не посмеет смотреть на меня свысока!»

— Я Франциск Бонфуа.

— Ах, Бонфуа, — ответил ему сторож и вдруг улыбнулся так мерзко и погано, что Франциск невольно содрогнулся. — Вы наш особенный гость. Вам предназначен золотой билет, — он указал мускулистой рукой в сторону второго маленького лифта, в котором могло поместиться от силы пять или шесть персон средней плотности. На нём обычно разъезжали более важные личности — необычные горожане.

Поэтому, когда Франциск прошел через железные двери с решеткой, поравнявшись плечом с невысоким седовласым священником, круглый живот которого не могло скрыть ни одно платье, сотни сердитых и завистливых глаз буквально буравили его спину, мысленно осыпая француза проклятиями. Но Франциск этого не замечал, ибо думал о своём.

«Золотой билет, значит? Так, выходит, всё это время они ждали меня. Я думал, что давно сгинул в их понимании, но нет… они знали, что я приду на казнь».

Но тогда на каких основаниях они уничтожили его дом?

Страшная догадка поразила Франциска так сильно, что на лбу появилась испарина.

«Прекрасно зная, что я всё равно приду на казнь Элис, они продолжали разорять всё то, что когда-то было мне дорого, — думал он, нервно кусая губу. — Ну, разумеется, они сделали это намеренно. То был план — неплохо продуманный и хладнокровный».

— Ах… Жду не дождусь церемонии, — раздался позади него возбуждённый шёпот. — Это так волнующе, не правда ли?

Оглянувшись, Бонфуа мазнул небрежным взглядом стоявшего позади него священника, чьего имени он не знал и знать, откровенно говоря, не хотел.

— И, правда, — неохотно проронил он. — Весьма волнующее. И всё же, — добавил, отвернувшись к высоким и блестящим прутьям лифта, — мне кажется, что такая публичная казнь давно изжила себя.

— Да что вы такое говорите! — тут же нахмурился старик. — И вовсе не изжила. Такой вид развлечения всегда будет частью нашей жизни. Пора уже это признать и принять, как должное.

— Но это… жестоко, — голос Франциска дрогнул. — Совершенно бесчеловечно.

— Ошибаетесь, юноша, ещё как человечно! Людям не свойственно прожить свою жизнь без искры жестокости на сердце. Это ведь часть нашей природы.

Франциск попытался спокойно вдохнуть и выдохнуть. Этому священнику не стоило знать, что именно в этот момент испытывала его душа.

— Мы можем прожить жизнь правильно, — он в последний раз оглянулся назад, и то лишь затем, чтобы увидеть, как сильно исказилось лицо его собеседника. — Но не хотим. И дело тут не в природе.

Чем выше поднимался лифт, тем холоднее становился воздух. В один момент их кабину будто бы подхватило морозным ветром, священник испуганно ойкнул и ухватился одной рукой за крест, другой за перила, но затем всё снова пошло в норму.

До верха они с Франциском добрались относительно быстро и без особых приключений. При входе в собор через черный ход (где обычным смертным не было велено расхаживать), они со святым отцом и разминулись. Тот ушел по одному коридору, украшенному красным ковром и расписными стенами, который огибал арену, а Франциск по другому.

Его выбранный путь был не менее живописен. Сверху за бесшумно шедшим мужчиной угрюмо наблюдали красивые лица ангелов, которые, подобно атлантам, удерживающих небо на своих широких плечах. Их лица выражали абсолютное равнодушие к гостям, но вырезанные на камне глаза горели каким-то не людским, зловещим светом. Дьявольским светом.

Франциск совершенно не боялся этого слова. Дьявольский. Дьявол. Дьявольщина.

Вокруг царила устрашающая тишина. Бонфуа остановился посреди коридора и внимательно оглядел его роскошное убранства. Он ждал, когда Бог накажет его за ужасные мысли. Но нет. Вокруг было всё так же тихо и спокойно. Никакой молнии, прорвавшейся сквозь витражные окна, никакой небесной кары. Ничего.

Совершенно ничего.

Тихо хмыкнув, Франциск пошёл дальше.

На арене — всё такой же зловеще прекрасной, украшенной праздничными лентами — было очень душно, шумно и людно. Когда Франциск очутился там, то тут же почувствовал на языке вкус ностальгирующей горечи. Ведь именно здесь, на виду у всего народа, при свидетельстве библейских героев, грустно следящих за происходящим с расписных стекол, его невесту — его любимую и нежную Элис — едва ли приговорили к смерти. Точнее говоря, дали всего лишь отсрочку до Нового Года, но все — и Франциск тоже — прекрасно знали, что это была обыкновенная игра на публику.

За тонкой, немного проржавевшей в нескольких местах, сетью агрессивно рычала толпа.

Не желая терпеть на себе череду ненавистных взоров, Франциск подошёл к хорошо украшенному столу, за которым восседали такие важные персоны, как митрополит и его серый кардинал — судья Лоран. Двое мужчин одарили появление Бонфуа холодным блеском в глазах.

Митрополит поприветствовал гостя сдержанным кивком. На фоне слепящей белизной рясы кожа на его лице выглядела какой-то серой и неживой. Под мутными глазами густели чёрные синяки, щёки были обвисшими и полными глубоких морщин.

Судья же — наоборот — смотрелся бодрым и посвежевшим. На его худом лице играл свежий румянец, глаза блестели, как алмазы, а губы прорезала жестокая ухмылка. К слову, в отличие от своего престарелого соседа, он был обличён во всё чёрное.

— Франциск Бонфуа! — объявил он, привстав со своего ряженого трона. — Рад встрече! Месяц пролетел незаметно, не так ли?

Франциск не удостоил судью внятным ответом, впрочем, это было и не нужно.

— Прошу, — Лоран сразу указал жестом на пустующий стул, который стоял неподалёку от его трона. — Сегодня вы будете сидеть наравне с нами. Ну же, не стесняйтесь, я не люблю, когда от моих скромных презентов воротят нос.

Стул выглядел скромно — совсем не то, на чём сидели главные гости торжества — однако Франциск не видел причины отказываться. Присев на предложенное место, он постарался не смотреть на Лорана во все глаза. По крайней мере, не так часто, как ему хотелось. Тем более, его разум одолевали иные мысли — куда более серьёзные, чем бессмысленная болтовня с врагом.

— Право, столько всего произошло за эти дни, — услышал он голос над своей головой, но не подал виду, что испугался. Хотя, видел бог, всё в его душе сотрясалось в немом страхе. — Наверное, вам есть, что нам рассказать. Жду не дождусь, когда вы к этому преступите. Если ещё не поняли, то только от вас зависит исход этой казни.

Тем временем на арене становилось всё шумнее и жарче. Воздух был таким горячим и спертым, что при каждом дыхании обжигал лёгкие. Франциск снял с себя плащ и повесил его на короткую спинку стула. От жары его кожа на груди и на шее начала быстро покрываться теплой влагой. В ушах мерзко стучала кровь, а в сердце как будто бушевал изголодавшийся зверь.

Франциск всего раз обернулся, так как почувствовал позади себя чье-то присутствие, и внезапно увидел одного из охранников. Обличённый в темнее одеяния, он стоял по стойке смирно и с надменным видом смотрел куда-то вперёд.

Лоран сразу обратил внимание на то, что Франциск оглянулся, и его губы снова растянулись в ядовитой улыбке.

— Это всего лишь небольшая условность, — поспешил он утешить Бонфуа. — Не переживайте, мсье.

За последние пары минут судья много раз сумел проявить любезность. Это пугало.

На огромных часах, установленных на стене за столом судьи, пробило ровно восемь. От пролетевшего над ареной гонга кровь начала сама по себе стыть в жилах. Сейчас начнется суд.

Главные двери, на которых были изображены солнце и луна (как две противоположности, как инь и янь), с шорохом отворились, и на мраморный пол полились косые лучи искусственного света. Как по сценарию, местные гул и гам моментально затихли, псы перестали лаять и лишь рассерженно прижали к затылку рваные уши.

Как только в воздухе зависли даже пылинки, судья встал со стула и обвел внимательным взглядом собравшуюся толпу, но на этот раз ни один мускул не дрогнул на его бледном и сухом, как пергамент, лице. Следом за ним с трона сошёл и митрополит.

— Дети мои, друзья, парижане! — миролюбиво обратился он к притихшей за тонкой сетью толпе. — Я знаю, как сильно напугала вас весть о войне. Об этом ужаснейшем событии, в котором нет ничего людского, никакой морали, ничего!

Франциск устало смежил веки, на секунду потеряв из виду всё: и арену, и судью, и голосящего митрополита. Он волей-неволей начал вспоминать окровавленные конечности, обрубки рук и ног, принесенные молодыми юношами после кровопролитного боя. В горле как-то сразу запершило.

— Наши воины доблестно защищают страну от вражеских нападок, и наверняка вы не раз спрашивали себя — а что же сделать нам? Как нам помочь этим воинам, которые сейчас отдают свои жизни ради нашего благополучия? Как поддержать их? Так я скажу, что мы сделаем! Мы сохраним в сердцах нашу веру!

В какой-то момент митрополит замолчал, позволив толпе издать восхищенный вздох, который потом плавно перешел в овации.

«Почему так долго?!» — тем же временем думал Франциск, бросая беглый взгляд на настенные часы. Разумеется, он думал об унылых речах митрополита, а о Керклендах, которых всё это время терпеливо выжидал. Теперь он начинал откровенно волноваться. Он думал, что их план, несомненно, сработает, а потом вдруг вспомнил, что на самом деле у него не было никакого плана. Лишь надежда, которая слабо пылала в его груди.

От этого печального понимания Франциска окончательно прошибло в пот.

Что же делать? Как быть?

— Так давайте же помолимся, — объявил старик, разводя в стороны свои широкие, белоснежные рукава. — Помолимся за тех, кто сейчас на войне защищает нашу страну, наши принципы, и за тех, кто уже предал своё тело влажной земле. Но особо трепетно я попрошу вас помолиться за тех, кому сегодня предстоит ступить на эту арену и показать Господу свой истинный лик! Помолимся же!

Те, кто всё это время сидел за столом, быстро и синхронно поднялись, скрипнув стульями, а над зрителями по ту сторону забора нависло молчание. Все, кто был на арене и те, кто был за нею, сцепили руки крепким замочком и, закрыв плотно глаза, принялись за тихую, но мелодичную речь.

Они молились не больше пяти минут. Их монотонное бормотание скользило по помещению, обволакивая мраморные колонны и расписные окна, словно это были пальцы призрака. Сальные свечи, расставленные на столах, горели желтовато-красным огоньком, воск крупными слезами скатывался в чашу, а затем вытекал из нее и беззвучно капал на поверхность стола.

В последний раз Франциск ощутил на душе некое подобие спокойствия.

А затем начался суд.

— Кьяра и Элис Варгас!

На арену вывели юных девушек — разбитых, вялых, изрядно исхудавших за месяц в заточении. Франциск пытался закрыть глаза, опасаясь встречаться с ними взглядом, но его уши — его проклятые уши — продолжали как назло слышать звонкое шлепанье крохотных босых ножек по голому полу. Сердце щемило от этих звуков.

Кьяра шла впереди, всё также с гордо поднятым носом, говоря всему миру и, в том числе, судье, что даже спустя такое время она оставалась непокорной.

Элис выглядела бледной и больной. Её покрасневшие из-за слёз глаза, как ни у кого прежде, выражали глубокую печаль и сожаление. Руки тоненькие, как соломинки, дрожали от усталости и боли, кисти покраснели и разбухли от кандалов, под ногтями виднелись кусочки засохшей крови. Сильно прихрамывая на плотно забинтованную ногу, она плелась следом за сестрой, точно заблудший утёнок.

Сёстры встали посреди сцены и подняли взгляд на судью, который возвышался перед ними большой и чёрной тенью.

— Вы, Кьяра Варгас и Элис Варгас, обвиняетесь в измене Государству, которое кормило и оберегало вас всю вашу сознательную жизнь, и, разумеется, Богу, — медленно и с удовольствием изрек Лоран. — Вам есть, что сказать в свою защиту?

Элис беспомощно задрожала и расплакалась. Маленькие слезинки покатились по ее грязным щечкам, но она продолжала выдавливать их из себя всё отчаяннее и отчаяннее.

«Что же мне делать?» — подумал в панике Франциск и метнул быстрый взгляд на своего охранника, на поясе у которого висела кожаная кобура, а в ней покоился пистолет. Франциск болезненно сжал руки в кулаки и отвернулся. Нет, на такое у него бы храбрости точно не хватило…

Тем временем на поставленный судьёй вопрос отвечала Кьяра. Она гордо вздернула подбородок и, нахмурив темные бровки, заявила голосом, в котором ощущался металл:

— Мне очень-очень жаль, что я так и не осуществила свою давнюю мечту! Что я не станцевала на вашей проклятой могиле, — она широко и злобно улыбнулась пепельному лицу Лорана, затем нежно добавила. — Ваша честь.

Один из охранников быстрыми шагами добрался до сцены, схватил девушек за волосы и силой дернул их на себя, отчего сёстры Варгас издали странный звук, похожий на прерывистый вскрик. А затем, чтобы окончательно утолить свой гнев, взмахнул резиновой дубинкой и ударил им по ногам, да так сильно и отчаянно, что ноги девушек невольно подкосились, и девушки упали на колени, громко и жалобно хлюпая носом.

Всё это происходило под немыслимый шум и гам, от которого дрожали стекла и стены. Франциск чувствовал, как вопли рвут его тело на куски. Его тошнило, он почти скатился со стула, не в силах больше терпеть это безумство.

— Ах, и забыла ещё кое-что добавить, — несмотря на боль в суставах, Кьяра сумела поднять голову и посмотреть в глаза судье. — Ваш Дьявол, которого вы все так отчаянно страшитесь — всего лишь выдумка, придуманная вами ради укрепления власти! Хотя, не думаю, что вы когда-либо это скрывали.

В ее голосе звучала уверенность, которая тут же придала Франциску немного сил. Он никогда не хотел признавать этого, но всё же Кьяра иногда восхищала его.

Но Лоран не собирался разделять подобные мысли. В его злобных глазках загорелся желтый огонек, а улыбка медленно растворилась, обратившись в странную гримасу.

— Да ну? — спросил он скрипуче. — Маленькая грешница перед смертью вздумала открыть людям глаза? Как-то поздно ты спохватилась, не находишь? В любом случае, в этом зале нет никого, кто бы поверил твоим словам, ведь это мы тебя судим, как преступницу, а не ты нас.

Кьяра не удостоила его внятным ответом. Она дышала так глубоко и так учащённо, словно пыталась втянуть в себя весь воздух. Элис жалобно прижалась к её хрупкому загорелому плечу и задрожала от беззвучных рыданий.

— Ты говоришь, что Дьявола нет, не так ли? Что ж, полагаю, самое время это выяснить, и в этом деле нам поможет наш сердечно любимый гость. Мсье Бонфуа? — мужчина оглянулся на Франциска и одарил его змеиной усмешкой. — Не желаете влиться в наши душещипательные прения?

Франциск неуверенно посмотрел по сторонам. Интересно, ради чего был устроен весь этот цирк? Что именно судья хотел от него услышать?

«Это ловушка, — подумалось ему, когда он медленно поднимался со своего места. — Он жаждет провокации… желает найти повод, чтобы… чтобы сделать что? Поднять нас всех на смех? Найти повод и меня лишить головы? До чего же наглый сукин сын!»

Тем не менее, это был его шанс. Возможно, ему не было суждено дожить до следующего дня, до следующего года, но он мог по крайней мере попытаться что-то сделать. Может, не изменить полностью весь мир, но хотя бы сделать к этому первый шаг.

И тогда Франциск совершил невозможное для самого себя. Быстрым шагом добравшись до охранника, он одним молниеносным рывком вырвал из его кобуры пистолет и направил его на Лорана. Вот он — шанс! Его невозможно было упустить!

Каждое его резкое движение сопровождалось неистовым рёвом толпы. Этот факт… действовал опьяняюще. Франциск никогда ещё не чувствовал в себе столько власти, держа в руке обычный пистолет.

«Нужно лишь надавать на курок. Вот так. И мир пошатнётся…»

Но выстрела так и не последовало. Вместо него в круглом дуле раздался звонкий щелчок, который был тут же подхвачен криком толпы и лаем собак. В пистолете не было патронов.

Как только Франциск полностью это осознал, он услышал над собой издевательский смех. Лоран ликовал, глядя на Бонфуа своими блестящими глазами.

— Как же опрометчиво, — произнёс он, а затем подал знак своим подчинённым. — Не думал же ты, что я дам тебе хотя бы малейшую возможность убить меня?

Тем временем к Франциску подоспели двое крепких мужей, обличённых в строгий армейский наряд. Действуя по немым указам своего босса, они скрутили озадаченного Бонфуа, заложив ему руки за спину, повалили его на колени и силой придавили щекой к холодному полу. Франциск не думал сопротивляться. В некоторой степени он уже был готов к такому исходу.

— Повесить их, — раздался на арене как всегда спокойный голос судьи. — Всех троих.

В душе царила пустота. Ни любви, ни сострадания, ни горя… всё исчезло. Сердце как будто перестало биться, оно умерло, рассыпалось в пепел. Но при этом Франциск продолжал жить. Он ясно слышал, как трещала тонкая сеть под напором обезумевших зрителей, он чувствовал, как по полу шла сильная вибрация от топота сапог и цоканья собачьих коготков. Во рту он чувствовал вкус соли и железа.

А затем он услышал, как что-то загрохотало у него над головой, и сверху посыпалась белая пыль. Несмотря на неудобное положение, Франциск всё же сумел поднять голову и посмотреть наверх. То, что он увидел, заставило его чувства ожить с новой силой, сердце забиться жарче и учащеннее. Звуки снова смешались в непонятную кашу, вибрация исчезла. Окна собора залились красным светом, после чего стекла не выдержали напора и… лопнули, засыпав осколками всю арену и стоявших на ней людей.

И лишь тогда, когда народ утихомирил свои глотки и застыл в ужасе, не понимая, что случилось, Франциск услышал вдали предупредительный вой сирены.

Столицу объяло пламенем.