Рассказывают, что как-то поздним вечером Финрод Фелагунд, зайдя в библиотеку Нарготронда, застал там эллет из мориквенди по имени Иннгвен, помогавшую повседневно на кухне, и это показалось ему необычным.
— Что ты делаешь здесь в такой час?
Иннгвен встала, чтобы отвечать государю как подобает.
— Читаю, господин. Твоя сестра, леди Галадриэль, дала мне позволение читать здесь в свободное время.
— Скорее бы уж моя сестра обзавелась собственным домом, чтобы распоряжаться там, — усмехнулся Финрод. — Что же ты читаешь?
— Сейчас это «Поучения Атаноно», господин.
— Довольно необычный выбор, — сказал Финрод. — Любопытно было бы услышать, что ты думаешь о них.
— Они интересны, хотя временами он говорит о непонятных мне вещах, а иногда суждения его странны. Но, может быть, дело в том, что язык ваш чужой мне, и я понимаю его неправильно.
— Что ж, я могу попробовать разъяснить тебе непонятные моменты, если на то хватит моих собственных познаний.
— Если тебе это угодно, господин, — поклонилась Иннгвен.
По знаку короля Финрода она села и продолжила:
— Атаноно пишет и строит свои рассуждения на том, что вечный и нерушимый брак есть установление естественное, ибо находится в согласии с природой эльдар и всегда существовало без всяких законов и принуждения. Скажи, господин, идет ли здесь речь только о тех, кто отправился в Великое Путешествие, или же обо всех квенди?
— Надо полагать второе. Ибо души всех имеют общие свойства, и представляется мне неладным, чтобы в Арде брак квенди мог быть расторгаем.
Иннгвен выглядела слегка озадаченной.
— Не хочешь ли ты сказать, — спросил Финрод, видя ее недоумение, — что где-то принято иное?!
— Но так бывало, — ответила она. — Хоть и редко, но квенди заключали новые браки после смерти супругов, я знаю о том доподлинно.
— Как это может быть?! — воскликнул Финрод в изумлении. — Ведь погибшие супруг или супруга лишались тем возможности когда-либо обрести новое тело!
— Но откуда нам было об этом знать, господин?! В те давно прошедшие годы некому было научать нас, и мы жили только собственным нашим разумением. Разве могли мы догадаться, что где-то далеко на Закате за морем есть вместилище душ, разлученных с телами?! И даже во сне не могло примечтаться нам, что погибшие могут вновь обрести тело и вернуться к живущим в истинной плоти. Хотя я много лет живу среди вас и слушаю ваши рассказы, еще и теперь мне странны ваши мысли о подобном возвращении, ибо помимо ваших слов все остальное свидетельствует об ином, как будто вы и сами не верите в то, что говорите.
— Никогда бы не подумал, что наши слова так расходятся с нашими делами. Что заставляет тебя подозревать подобное?!
— Вы оплакиваете ушедших так же, как мы, и горюете так же, как горюют эдайн, словно потеря ваша невозвратна и невосполнима. А ведь не было бы так, знай вы, что потеря и разлука только временные, и ушедший вернется. Сверх того, подобно нам и эдайн, считаете вы убийство одним из тягчайших преступлений, но наши суждения об этом происходят из совершеннейшей необратимости деяния, и эдайн, думаю я, основываются на том же. Но странным образом в этом присоединяетесь к нам и вы, которые говорите иное.
— То, что кажется тебе странным, нетрудно объяснить. Хоть и обретает со временем душа новое тело, разлучение этих двоих продолжает оставаться деянием страшным и тяжелым. Оттого и считаем мы злодеем того, кто устраивает такое разлучение, и потому и горюем и оплакиваем страдания души, принужденной разорвать привычные ей связи и остаться в страхе и одиночестве.
— Все равно сходство обычаев и разность слов остается странной, — упрямо сказала Иннгвен. — Не прогневайся на мой вопрос, господин, но не может ли быть так, что ваши поучения только сказки наподобие тех, которыми тешат себя эдайн, не желающие мириться с собственной смертностью?
Но Финрод мог только улыбнуться, глядя на такое упрямство.
— Я жил в Благословенном Крае. Я видел Намо своими собственными глазами и знаю, где его жилище, куда уходят души.
— Но видел ли ты кого-нибудь, кто вышел оттуда?
— Мириэль! — воскликнул Финрод, вспомнив.
— Та самая, о которой говорится в «Поучении…» далее? Что же, ты действительно видел ее в истинной плоти?
— Нет, — ответил Финрод. — Ее не видел никто. Она отправилась туда, куда нет входа Воплощенным существам.
— И это всё, что ты можешь вспомнить за столько лет, господин?
— Но в Амане не было смерти, — возразил Финрод. — Как может вернуться тот, кто не уходил?
— Но смерть есть здесь и была всегда. Я сама видела тела, оставленные душами. За столько тысяч лет погибло достаточно квенди. Вышел ли из Мандоса хоть один, чтобы жить среди вас?
— Может быть, они возвращаются сюда, в Эннор?
— Может быть. Но я никогда не видела вернувшихся и ни разу не слышала, чтобы такое случалось. Мы не знали преданий о возвращении в истинной плоти, только пришельцы с Заката принесли их сюда.
— Судя по твоим словам, ты не очень-то веришь им даже после нашей беседы.
— Я слушаю все, что мне говорят, и сообразую услышанное с уже мне известным и со здравым смыслом. Вы говорите, что предусмотрено для квенди вернуться к живущим в истинной плоти. Но как я могу верить этому, если я вижу явственные доказательства обратного?! Душа может быть отчаявшейся или нуждающейся в утешении, или нераскаянной, но никто не разлучит ее с прежним телом только на этом основании. Но чтобы обрести новое тело, душа, говорите вы, должна быть свободна от всякого подобного бремени — это так?
— Да, таковы наши знания.
— Но ведь тогда выходит, будто обретение нового тела не естественный ход вещей, а награда, которую еще надо заслужить и которую можно и не получить.
— В каком-то смысле так оно и есть, ибо срок пребывания в Мандосе назначает его Владыка сообразно делам и намерениям каждого.
— Если все обстоит так, как ты говоришь, господин, возвращение в истинной плоти не присуще нам неотъемлемо, ибо иначе оно было бы неподвластно Намо. Ведь не во власти валар указать нам, как дышать или когда испытывать голод.
— Похоже, неотъемлемо присуще мориквенди упрямство, — рассмеялся Финрод. — Ведь я сказал тебе, что истинно знаю о возвращении из Мандоса и даже назвал имя. Усомнишься ли ты и в моих словах тоже? А хотя бы один пример уже доказывает возможность возвращения.
— Касаемо этого нет спора между мной и тобой, господин, — сказала Иннгвен. — Я лишь сомневаюсь, что вернуться в истинной плоти дозволено будет каждому, чья душа придет в Мандос. Может быть, кому-то это будет даровано за особые заслуги или во имя некоей цели, или еще по какой-либо причине, неведомой нам, но никак не всякому, кто только пожелает. Ведь еще одно свидетельство есть у меня, и ты его тоже знаешь. Эдайн смертны, и души их покидают Арду, и необходимо им порождать себе подобных, чтобы не иссяк их род. Но если указано нам не умирать в Эа, зачем же дана нам способность к деторождению?! Ведь ни ты, ни кто другой не станет отрицать того, что мы ею обладаем.
— Ведь это очевидно! — воскликнул Финрод. — Чтобы умножились Пробужденные, чтобы восполнялись потери от смерти, хоть бы даже и случайной, и чтобы супруги радовались созданию новой жизни.
— Ты назвал то, что я и ожидала. Но смотри же, как легко это опровергнуть. Чтобы умножились Пробужденные, сказал ты. Но хоть Арда и велика, нельзя умножаться бесконечно. Если смерть нам лишь случайность, наступит время, когда мир станет непоместительным даже для одних только квенди, а ведь есть и эдайн, и наугрим. Далее сказал ты о восполнении потерь — но если верно то, что вы говорите, и квенди возвращаются из Мандоса в истинной плоти, значит, наши потери лишь временные и восполнятся этим возвращением. И даже если порождать детей только взамен ушедших, то и тогда продолжим мы умножаться, и рано или поздно мир сделается тесным для нас. Что же до третьей причины, и здесь то же — мир не станет больше и когда-нибудь переполнится.
— Так же, как ты привела против трех причин по сути один довод, и я возражу тебе одним, который знаешь ты сама: эльдар желают рождать детей только недолгое время после свадьбы, и детей у нас мало. Думаю я, так устроено для того, чтобы от немногих Пробужденных — а наши предания говорят, что было их всего дюжина дюжин — произошло достаточно квенди, а потом рождений все меньше и наконец они сойдут на нет. Мир никогда не станет тесен для нас.
— То же говорят о числе Пробужденных и наши предания, — задумчиво сказала Иннгвен. — Но твои слова свидетельствуют против тебя. Пусть детей у квенди немного, и с течением времени тяга к этому у нас пропадает, но ведь дети, вступив в брак, тоже пожелают продолжить род, хоть бы и немногими потомками, а потом в свою очередь и эти потомки, и так далее. Когда же и как остановится эта череда? Вы говорите, что брак — естественное состояние для квенди. Что же, через какое-то время наша природа изменится, и естественным станет для нас жить в одиночестве? Или браки будут бездетными?
— Ты удивительным образом переворачиваешь обычные вещи с ног на голову, — с мягким укором заметил Финрод. — Но я могу привести тебе еще один довод: Владыка Душ лишь призывает души в Мандос, но не приводит их туда насильно. Из страха или по незнанию, из-за нежелания покидать мир или еще по какой-нибудь причине душа может отказаться следовать призыву, и тогда она теряет возможность когда-нибудь обрести тело. Несомненно, отказы эти происходят от Искажения, и говорится, что много более часты они среди мориквенди. Даже ты не станешь спорить с тем, что эта убыль не может быть восполнена никак иначе, нежели рождением.
— Тут нет спора, господин. Но скажи, как учат на Закате, откуда вы прибыли: были ли квенди сотворены такими, какие мы есть, сразу или же замысел нашего сотворения изменялся?
— Конечно, мы были сотворены сразу, и замысел прозвучал в Музыке, и более не добавлялось к ней ничего.
— Теперь ты видишь, господин, что и эти твои правдивые слова оказываются в мою пользу! — воскликнула Иннгвен. — Ведь это значит, что способность рождать себе подобных была дана нам еще до того, как самые первые души отказались обретать новые тела, до того, как произошло самое первое разлучение души и тела, и даже до того, как исказилась Арда!
— Что же, по-твоему, следует из этого? — спросил Финрод, ибо причудливый ход мыслей эллет занимал его.
— Если бы все обстояло сообразно вашим поучениям, то рождения были бы очень редкими и исключительными, а возвращения из Мандоса делом обычным. Но ведь на самом деле все ровно наоборот: обычны рождения, а возвращений ты смог припомнить только одно. Нет, господин, рождение и смерть сопутствуют друг другу. Если есть первое, должно быть и второе, и никак иначе. Вы говорите, что валар по природе своей не были рождены, и детей у них нет — значит, бессмертие валар истинное, насколько возможно оно для творений того, кого вы называете Илуватаром. Отмеренное же нам бессмертие — это только очень долгая жизнь, такая долгая, что пока даже самые первые из нас еще не достигли ее окончания, но предел назначен нам так же, как эдайн, и мера наших дней не от Искажения, но естественна так же, как для эдайн. Естественно нашим жизням пресечься не концом Арды, как полагаете вы, но гораздо раньше. Или же век Арды очень недолог, в чем я сомневаюсь — вряд ли столь сложный и чудный мир создавался всего лишь на краткий миг.
— Срок, установленный миру, неизвестен никому, — напомнил Финрод.
— Разве не знают валар, когда окончится жизнь их творения? Или они не пожелали открыть это вам?
— Мир был сотворен по воле Эру. Ведь даже до эвайр должны были дойти рассказы о том.
— Это так, господин. Да мы и сами полагали — правильнее надо сказать «квенди полагали», ибо я в то время еще не родилась — что мир создан неким творцом, об имени и сущности которого квенди могли еще только догадываться. Но явление Охотника, которого вы называете Оромэ, и его поучения сделали немало сумятицы в умах. Ведь оказалось, что мир создан многими существами меньшего могущества, и конечно, квенди были удивлены, узнав об этом.
— Если было так, то вы немного неправильно поняли, — сказал Финрод. — Конечно, саму работу выполняли айнур, но намерение сотворить мир принадлежало Эру.
Иннгвен спросила:
— Тот, кого вы называете Илуватаром, всемогущ, и создание любой вещи, даже самой сложной и самой большой, ему под силу, ведь так?
— Конечно! Ты опять спрашиваешь меня об очевидном.
— Но всемогущему не нужно творить бревна, если ему нужен дом! Он сразу сотворит дом готовым! Пожелай всемогущий создавать мир, ему не было бы нужды создавать айнур, чтобы мир строили они. Нет надобности всемогущему в посредниках и инструментах. И если тот, кого вы называете Илуватаром, в начале времен сотворил айнур, это означает только, что он хотел сотворить айнур. А они уже создали мир и все, что в нем, как пожелали и сумели.
— Может быть, ты незнакома с рассказами о Музыке айнур, как их собрал и записал Румиль?
— Нет, господин, я знаю их и по нескольким изложениям, и по той копии, что хранится здесь, но и там нигде не сказано, что творя айнур и наставляя их в музыке, Единый имел целью создать мир.
Чтобы прояснить сомнения, Финрод, найдя на полках книгу, открыл ее.
— И в самом деле! — удивился он. — Странно, что я не обращал внимания раньше. Но я полагал это само собой разумеющимся.
Иннгвен промолчала.
— Как бы там ни было, — продолжил Финрод, — сотворение мира произошло с разрешения и ведома Эру, ибо без него ничего не бывает.
Здесь Иннгвен как будто хотела что-то сказать, но передумала и спросила совсем о другом:
— Не может ли быть так, что на самом деле квенди или эдайн, или даже все мы не Дети Эру, но творения валар?
— Это противоречит тому, что рассказывали валар. Мы Дети Эру, и ни один из айнур, даже сам Манвэ, не имеет доли в нашем сотворении. Иные предположения невероятны и неестественны.
— Но еще более неестественно, чтобы Всеведущий и Всеблагой наделил своих Детей такими разными свойствами. Лучше ли душам уходить неведомо куда или до конца времен оставаться связанными с Ардой, разве мог Всеблагой обделить одних из своих Детей и дать им худшую долю, наказав их еще до того, как они могли бы хоть в чем-то перед ним провиниться?! Мог ли Всеведущий не знать, что хорошо, а что дурно, чтобы не мочь выбрать? Нет, господин, предполагать, что квенди и эдайн равно Дети Эру, значит оспаривать могущество и благость того, кого вы называете Илуватаром. Да и что невероятного в том, чтобы у квенди и эдайн были разные создатели? Ведь говорите вы, что Аулэ сотворил наугрим, а наши предания говорят, что орки сотворены тем, кого вы называете Морготом. Отчего не быть такому и с нами?
— Аулэ сотворил только тела наугрим, но жизнь дал им Илуватар, — прервал ее речь Финрод. — И орки не сотворены Морготом. Исказил ли он эльдар или смертных, мы не знаем, но Моргот не может творить, а только извращать и искажать уже существующее.
— Орки появились много раньше эдайн, господин, — возразила Иннгвен. — Не может пришедший раньше происходить от пришедшего позже. Касаемо родства с квенди — что же тогда делается с душами орков? Если они, подобно нашим, связаны с Ардой, то сколько-нибудь их должны пребывать в Мандосе, но слышал ли ты когда-нибудь об этом? Если же души орков стали подобны душам людей и после смерти тела покидают Арду, то как смог тот, кого вы называете Морготом, разделать то, что было сделано самим Единым и только им?! Равно кощунственно как полагать кого-либо более могучим, чем Всемогущий, так и объяснять это черное дело попущением Всеблагого. Что же до наугрим, то Единый все же не творил их, а лишь разрешил их бытие. Так же может быть и с эдайн, и с нами. И посмотри еще: у наугрим свой язык, которым наделил их Аулэ. И у Пастырей Деревьев, слышала я, тоже свой язык, и это не диво, ведь, говорят, они происходят от Йаванны. Но и языки квенди и эдайн тоже различны. Если у нас один создатель, зачем же дал он нам разные языки? Видишь, вот еще одно ясное свидетельство.
— Твои слова на удивление хорошо подогнаны друг к другу, — с некоторым неудовольствием заметил Финрод, — так что не сразу и распознаешь, где в них случайно или намеренно допущена ошибка. Если на одну только минуту допустить, что ошибки в них нет, скажи, зачем же, по-твоему, валар говорили нам неправду?
— Этого я не знаю, господин. Может быть, для того, чтобы мы не заносились перед эдайн, ведь трудно было бы избежать этого, знай мы, что нас создал Единый, а их всего лишь один из валар. Посмотри: мало дружбы между нами и наугрим, а орков мы и вовсе ненавидим, как и они нас. А если и мы создания валар, то и тогда не обошлось бы… Ах, господин, ужасная мысль посетила меня! — прошептала Иннгвен, устремив взгляд на Финрода, но как будто не видя его и говоря сама с собой. — Квенди и орки ненавидят друг друга и когда-нибудь одни — надеюсь, что мы — истребят других. Наугрим обитают там, где не селятся квенди, и у них своя жизнь, которая нас почти не касается. Но совсем не то эдайн! Они более всех похожи на нас, и жизнь и дела их почти в точности подобны нашим. Их поколения будут сменять друг друга, и всегда рядом будем мы, несравнимо более прекрасные, неизмеримо более искусные, всегда и во всем лучшие, но главное, бессмертные, как они думают. Что бы ни делали эдайн, они не смогут сравняться с нами, и мы будем для них вечной насмешкой и напоминанием об их ничтожности и никчемности…
Финрод не дал ей договорить, ибо такие слова привели его в возмущение:
— Не ничтожны эдайн и не никчемны! Только спесивый и недалекий умом может утверждать такое!
Иннгвен посмотрела на него с грустью:
— Разве я сказала, что считаю так? Вовсе нет, но именно так о нас со временем и станут думать эдайн, кроме самых мудрых из них, и мы никак не сможем убедить их в обратном, ибо слишком похожи мы между собой и слишком различаемся. А отсюда один шаг до зависти, отчуждения и вражды.
— Придав твоим словам ложный смысл, я одернул тебя необдуманно, но сейчас ты явно видишь вещи более мрачными, а эдайн гораздо более склонными ко злу, чем они есть на самом деле. Среди эдайн, слышал я, встречаются всякие, но их природа все же благая или может быть исправлена. Хотя вижу, что ты, конечно, и тут будешь спорить со мной.
Иннгвен только покачала головой:
— Я была бы рада ошибиться. Но из того, что я вижу и знаю, выходит, что не обойдется без вражды между нами. Или и мы проникнемся ею и должны будем истребить их всех, или нам придется уйти, оставив этот мир эдайн. Ибо невозможно нам и им населять землю одновременно. Вот теперь я вижу ясно, что не можем мы и эдайн быть созданиями Единого. Он не мог быть так жесток к своим Детям.
— А валар ты считаешь способными быть жестокими со своими творениями?
— Валар хоть и могущественны, но не всесильны и не всеведущи. Если так поступил бы с нами тот, кого вы называете Илуватаром, он был бы жесток, а если валар, то они всего лишь ошиблись. И может быть, чтобы их не упрекали в несовершенстве мира, — едва заметно усмехнулась Иннгвен, — назвали нас Детьми Эру.
— Но виновник несовершенства известен, — ответил Финрод. — Его зло вплелось в самую ткань мира еще во время Музыки и полностью исчезнет только после исцеления Арды, на которое в отдаленном будущем мы надеемся. А чтобы ты не спрашивала, отчего это должно случиться когда-то, а не теперь, я скажу тебе, что в мире нет силы исправить его искажение, и она должна прийти извне, а значит, происходить от самого Эру, и мы не знаем, когда это случится.
— Думая над вашими поучениями, — сказала Иннгвен как будто про себя, — я невольно прихожу к выводу, что, может быть, тому, кого вы зовете Илуватаром, вовсе нет дела до нашего мира или даже…
— Это опасные слова! — воскликнул Финрод с несвойственной ему резкостью. — Как ни стараюсь я удержаться от подобных мыслей, но все больше не уверен я, что разрешение, данное моей сестрой, пошло тебе на пользу. Ты находишь в книгах то, чего в них нет, и придаешь странный вывернутый смысл поучениям тех, кто подходил к источникам истины гораздо ближе, чем когда-либо сможешь сделать ты. Не должно рассуждать так тому, кто еще только краем глаза увидел отражение света.
— Господин, — подняла голову Иннгвен, — ты говоришь так же, как все вы: «как смеешь ты, дочь темных эвайр, отринувших примкнуть к свету, не различающая добра и зла»… Но слова не опровергаются упреками и обвинениями. «Как смеешь ты» не означает ложности сказанного, но только возмущение слушающего. А чувства не помогают установить истину. Для истины неважно, кто видел свет Амана, а кто нет. Неправда, что два и два пять, хоть бы это сказал сам Манвэ, а если тот, кого вы называете Морготом, скажет, что два и два четыре, тебе придется с ним согласиться. Посмотри вокруг и ответь: разве мог Всеблагой и Всемогущий пустить своих Детей в Арду Искаженную?! Ведь в Искажении нет нашей вины, а Всеблагой не может быть несправедлив. Разве мог он оставить нас прозябать в упованиях на то, что когда-нибудь мир будет исправлен?! Нет, он исправил бы его сразу, задолго до того, как открыли глаза первые Пробудившиеся. Так в чем же моя ошибка?! Что я понимаю неправильно в ваших поучениях?
И Финрод сказал:
— Наконец я увидел, в чем ты ошибаешься! Ты ограничиваешь всеблагость благостью только лишь для нас, Детей Эру. Но сам Эру не обязан мерить нашей меркой, и всеблагость его более высокого свойства, чем то, что нам по силам представить. И так заблуждался и я сам, воображая добро только тем, что есть добро для нас, тогда как истинное добро, заключенное в Эру, во много раз более всеобъемлющее и непостижимо для нас полностью. Наш разговор все же принес пользу, и с его помощью открылось для меня нечто новое.
На некоторое время Иннгвен задумалась, а потом воскликнула:
— Если так, господин, то на чем же основано ваше чаяние, что Арда Исцеленная будет хороша и прекрасна по нашей мерке?! Ведь Единый устроит ее по своему вкусу, как считает благим и правильным для себя, но это необязательно будет добром и благом для нас. Нет, я не рада опровергать твой довод, — добавила она, — и тут как раз тот случай, когда проиграть было бы лучше, чем выиграть, но коль уж вышло так, трудно мне сдержать торжество.
— Такие рассуждения несут в себе отчаяние и убивают надежду, а такие речи распространяют эти скверные вещи дальше. И лучше тебе оставить и то, и другое, ибо этот путь приведет тебя во Тьму.
— Вовсе нет, господин. Я полагаю, что только таким путем и можно достичь истины, а она выше и Тьмы, и Света и не зависит от них.
— Но она может отнимать надежду, а это нехорошо.
— Даже если и так, господин, мудростью мнится мне не отрицать и прятать от себя истину за сладкими упованиями, но спокойно принимать то, что мы не в силах изменить, и более радоваться тому, что мы имеем, нежели мечтать о том, чего у нас нет.
— Что ж, — сказал на это Финрод, — каждый волен выбирать то, к чему более лежит его душа. Но помни, что поиск истины — опасный путь. Именно знанием совращал Моргот, и от них произошел тот непокой, который привел нас сюда. Что же до того, с чего начинали мы наш разговор, может статься, случится увидеть нам истину своими глазами в свое время. А теперь иди.
Иннгвен поклонилась и вышла.
Говорят, что после она покинула Нарготронд, но никто не мог сказать точно, куда она отправилась, и было ли сие по ее воле или нет. Более ничего неизвестно об этом деле, и тут конец этой истории.