Густая листва деревьев, росших у окна мастерской, не позволяла ярким солнечным лучам проникать в помещение, благодаря чему в художественной студии царило приглушенное освещение, придававшее некую нотку интимности витавшей здесь атмосфере. Кисть красным цветом оставляла на холсте плавные линии, следуя за опытной рукой маэстро. Карие глаза внимательно изучали каждый изгиб обнаженного тела, каждый оттенок, отражающийся на нежной, белой коже. Его взгляд плавно скользил по ее животу и бедрам, любуясь мягкой игрой светотени. Ему нравились ее короткие розовые волосы. В принципе именно из-за них он и обратил на нее внимание. Розовые волосы – весьма необычно. И весьма подходят к ее имени – Сакура... Сладкое, душистое имя.
Он заметил ее на своей выставке почти сразу. Она чем-то напоминала ему изящную птицу фламинго. Такая же экзотичная и приятная глазу. Ей понравилась его серия картин с красными и золотыми рыбками. Она разглядывала их с блеском восхищения в глазах. Она сказала, что они завораживают ее. А он не мог оторвать взгляд от ее волос. В такие экстравагантные цвета, как правило, красятся люди, связанные с искусством. У него самого волосы были багрово-красные – его любимый цвет. Цвет крови. Цвет страсти. Он был несколько удивлен, узнав, что она фармацевт. Весьма, весьма необычно. Она непременно должна была стать его моделью!
Такое неожиданное предложение, с одной стороны, ей очень льстило, а с другой немного смущало. Она ни разу не позировала, тем более обнаженной. Может это такой прием обольщения? Сакура внимательно разглядывала молодого художника. Такому чертовски обаятельному мужчине ни к чему такие дешевые уловки. Если бы у него были намерения ее соблазнить, он бы сделал это по-другому. К тому же, почему бы не попробовать что-нибудь новое? Может быть, когда-нибудь, через пару веков, его картины будут известны на весь мир, и будущее поколение будет любоваться ею, как сейчас люди восхищаются Симонеттой Веспуччи в образе Венеры кисти Боттичелли. И она согласилась. Они договорились встречаться каждые выходные у него в мастерской. По дороге домой она витала где-то в параллельных мирах, где красные и золотые рыбки парили по воздуху, как птицы, и пахнущий пряной гвоздикой ветер колебал причудливые цветы с манящими, карими глазами вместо средины. Только переступив порог дома, она осознала, что так и не спросила его имени. Но она запомнила его алую подпись на картинах. Сасори...
Она не стеснялась своей наготы перед ним, ведь он, должно быть, перевидал много обнаженных тел. Для него это в порядке вещей.
Да, это правда. У него были самые разнообразные натуры. И старые и молодые, и худые и полные, и загорелые и даже альбиносы. Обнаженное тело для него являлось предметом чисто эстетического удовольствия, но не возбуждающего. Оно не таит в себе тайну, между тем как скрытые под кружевными лоскутками белья формы куда сильнее будоражат воображение и вожделение.
Наверное, перед другим мужчиной она бы не смогла вот так свободно и расслабленно лежать и позволять так откровенно себя разглядывать. Она бы чувствовала себя уязвимой, но только не с Сасори. В его взгляде не было похоти, но было некое приятное любование.
Ему была приятна ее доверчивость. Это лишь играло на пользу качеству его работ. Да и вообще нравится, когда тебе доверяют. Еще ему нравилось что, несмотря на субтильность, она была весьма пластична, нравилось смотреть, как ее небольшая, но упругая грудь вздымается каждый раз, когда он смотрит на нее, нравилось видеть, как набухают ее малиновые соски, как начинают блестеть ее зеленые глаза.
Его пристальный, изучающий взгляд был настолько осязаем, что она буквально могла чувствовать его прикосновение на своей коже, теплый и щекочущий, словно лучи солнца, он пробуждал в ней непонятный трепет.
Он видел ее волнение. Это потому что она не профессиональная натурщица. Опытные модели хороши тем, что могут сидеть длительное время в определенной позе, но им, как будто, не хватает некой искры, их лица ничего не выражают. От Сакуры же исходила какая-то чувственная аура, а глаза у нее настолько живые, что по ним он с легкостью мог прочесть ее мысли, и, почему-то, они казались ему такими забавными.
Сакура неохотно вставала с подиума, когда их сеансы заканчивались. Ей нравилось находиться в этой мастерской, где царил творческий беспорядок, хотя она, как истинный представитель медицины, была еще той чистюлей. Все эти разноцветные баночки, тюбики, размалеванные палитры, яркие брызги на полу и даже на стенах как-то странно влияли на нее, рождали в ее доселе блеклом и однообразном сознании невероятные и волшебные калейдоскопические образы.
Сасори нравилось смотреть как девушка, неспеша, одевается. Как медленно скользят по стройным ногам вверх ее трусики. Как эротично выгибается ее талия, когда она через голову надевает легкое платье. Ему было приятно, что она приходит к нему только в платьях ибо он считал, что именно этот вид одежды делает женщину по-настоящему соблазнительной и желанной.
Они не спеша пили горячий натуральный кофе со свежим зефиром. Как оказалось, им обоим нравился зефир. Сакура с дымящейся чашкой в руках медленно прохаживалась по студии, рассматривая его работы. Она искренне ими восхищалась. Но что она понимала в искусстве? Склонный к идеализму Сасори, в своих работах видел лишь красивые формы и сочетания цвета, безжизненные картинки и ничего больше. Он не был удовлетворен результатом и каждый раз после ухода Сакуры, он гневно смотрел на свои руки и не понимал: что он делает не так или чего он не делает для того, чтобы уловить хотя бы маленький кусочек ее души.
С каждой новой их встречей Сасори был все более и более мрачен. После пары часов работы он раздраженно бросал в сторону кисть и, взяв в руки мастихин, принимался остервенело шкрябать холст, стирая все, что он до этого написал. А потом все повторялось вновь...
В следующий назначенный день пошел дождь. Даже, скорее, ливень. Гром сотрясал воздух, крупные капли барабанили в стекло, угрожая разбить его вдребезги. Сакура, по понятной причине, опаздывала. Сасори стоял перед развешенными в ряд работами и, сложив руки на груди, критично осматривал их.
- Мазня, – презрительно констатировал он. – Жалкая, бездарная потуга. Унылое говно.
Потоки льющейся по стеклу воды отбрасывали на картины пляшущие, размытые тени, словно издеваясь над ними, как будто намекая на то, что надо бы смыть это позорное недоискусство. В порыве ярости Сасори схватил стоявшую рядом баночку с красной краской и одним резким, размашистым движением плеснул ею по холстам, оставляя резанный кровавый след. Багровые капли стекали вниз, пачкая стену и пол. Картины словно истекали кровью, и это зрелище доставляло Сасори какое-то исступленное удовольствие, граничащее с сумасшествием.
Вдруг дверь распахнулась, и в окутанную полумраком мастерскую вбежала мокрая до нитки Сакура. Он резко перевел на нее свой дикий взгляд, отчего Сакура непонимающе застыла на месте. А затем она увидела картины.
- Ох, что ты наделал! – воскликнула она, бросившись к холстам, будто писала их собственноручно, будто они были работой всей ее жизни, которую безвозвратно испортили.
Но Сасори было глубоко наплевать на эти уродливые куски ткани и масла. Он жадно разглядывал ее стройную фигуру. Намокшее белое платье прилипло к ее телу, точно вторая кожа, и просвечивало, открывая его взору упругую попку и округлые груди с затвердевшими, выступающими от холода сосками, словно две ягодки под тонким слоем взбитых сливок. Он заворожено следил за каплями воды, стекающими с ее волос на тонкую шею, смотрел, как они прокладывают влажные дорожки на ее гладкой коже, устремляясь вниз к ключицам и еще дальше под вырез платья. Он явственно ощущал исходящий от нее дурманящий аромат ночной фиалки, и он упоенно и глубоко вдыхал его, будто не было ничего прекрасней этого запаха.
Рассматривая изувеченные картины, Сакура не заметила, как он приблизился к ней почти вплотную. Она чуть не столкнулась с ним, когда обернулась.
- Зачем ты это сделал? – она смотрела на него с упреком и непониманием.
Она была так близко... Губы Сасори тронула кривая усмешка. Он неожиданно обхватил ее лицо руками, отчего та вздрогнула, но не отстранилась. Его глаза блестели лихорадочным огнем, и у Сакуры в голове пронеслась мысль, что, может быть, он болен. Он буквально впивался в нее взглядом, будто желая выжечь в своем мозгу ее облик, каждые малейшие ее черты.
- Зачем? – хрипло повторил он – Зачем? Да потому что эти картины ничто! Просто мусор! – гневно выпалил он. – Они не будоражат воображение! Они не заставляют трепетать так, как трепещешь ты, когда я пишу тебя, когда смотрю на тебя!
В его карих глазах мелькнул какой-то зловещий красный отблеск, наверное, просто отражение его волос, но в сочетании с диким безумием, сквозящим в них, это выглядело так пугающе, что Сакура зажмурилась. Чтобы он не пронизывал ее своим взглядом, чтобы не читал ее мысли, чтобы не добрался до ее потаенных желаний...
Она почувствовала, как он проводит пальцем по ее губам, повторяя их форму.
- Они не дышат чувственностью так, как эти губы, – уже более спокойно и тихо произнес он. - От них не исходит этот аромат ночной фиалки. И никогда не будет. Они лишь жалкая пародия, воняющая скипидаром.
Сакура чувствовала его горячее дыхание на своем лице, слышала, как он шумно вдыхает запах ее волос, как его губы еле касаются ее уха. От его близости ее бросало то в жар, то в холод, отчего ее кожа покрылась мурашками. Все пять чувств настолько обострились и нахлынули на нее так стремительно, что у нее закружилась голова, и ей пришлось опереться руками о его грудь, чтобы не упасть.
- А ты пахнешь пряной гвоздикой, – зачем-то выдала она.
Его сердце сильно забилось у нее под ладонями. От резкого рывка у нее сорвался громкий вздох, и она оказалась тесно прижатой к его крепкому телу. Она ощущала каждый его мускул, его учащенный пульс, его сильные руки, властно блуждавшие по ее талии и спине, ловко перебирая пальцами будто изучая, смакуя плавные изгибы и соблазнительные ямочки на пояснице.
Сасори сводили с ума ее вспыхнувший румянец на щеках, дождевые капли на дрожащих ресницах, ее мокрое тело, оставляющее на его футболке влажное, душистое пятно. Он запустил ладонь в ее волосы на затылке и зажал их в кулаке, отчего вода заструилась по его руке к локтю. От этого дурманящий запах фиалки только усилился, и опьяненный им Сасори припал губами к ее виску. Он водил ими по нежной щеке все дальше вниз.
Его горячие поцелуи заставляли пылать ее кожу там, где они ее касались. Сакура не смогла сдержать порывистого вздоха, когда он коснулся губами ее шеи. Не было ничего слаще и ничего томительнее этих жгучих прикосновений, сбивающих ее дыхание, заставляющих ее сердце то замирать, то неистово колотиться, то гореть необузданным, всепоглощающим пламенем. И она решила отдаться этому пламени целиком, с головой.
Сакура обвила его шею руками, еще крепче прижимаясь к нему. Сасори чувствовал, как ее затвердевшая грудь касается его груди, как она зубами слегка оттянула его мочку уха, и это совершенно лишило его рассудка. Он буквально сгреб ее в охапку и опрокинул на подиум, навалившись на нее всем весом. Их тела переплелись, их прерывистое дыхание смешалось воедино, их губы встретились в страстном поцелуе. Его желание все нарастало от чего его прикосновения становились все грубее, все порывистей, его руки нагло скользили по ее бедрам и ягодицам, пробираясь дальше под мокрую ткань платья. Этот кусок тряпки стал его откровенно бесить, так как из-за влаги оно прилипало к коже девушки, к его рукам, опутывая их, мешая свободно действовать. Он дернул за рукава, поспешно стаскивая его вниз, но это оказалось не так-то легко, и он еле сдержался, чтобы не разорвать его в клочья. Он яростно отшвырнул платье, когда ему, наконец, удалось избавиться от него. Секунда, и его футболку постигла та же участь. Он снова навалился на Сакуру, и от соприкосновения обнаженных тел друг к другу у обоих вырвался сладкий вздох. Они снова покрывали друг друга лихорадочными поцелуями. Тонкие пальцы девушки слегка впились в спину Сасори, ощутив его напряжение, когда он прижался к ней бедрами. Она выгнулась ему навстречу, закинув ноги ему за пояс, и это свело его с ума окончательно. Остатки одежды полетели туда же, куда и платье с футболкой. Дикое, алчное вожделение напрочь смело все его мысли, оставив лишь животный инстинкт. Он резко вошел в нее, отчего Сакура вскрикнула, запрокинув голову назад. Она извивалась под ним, отзываясь на каждое его движение. Ее томные вздохи становились все громче и чаще. Сасори погружался в нее все глубже, с наслаждением наблюдая, как девушка кусает от удовольствия губы, как проводит по них языком, как хватает ими воздух. Их возбуждение нарастало с каждым новым толчком. Сасори почувствовал, как Сакура содрогнулась всем телом, как легкая дрожь пробежалась по ее коже. Услышав ее протяжный стон, он закрыл глаза и, закусив губу, издал глухой рык, позволив блаженству накрыть его мощной волной.
Сасори внимательно разглядывал притихшую рядом девушку: разметавшиеся розовые пряди волос, закрытые глаза, слегка приоткрытые губы и выражение полного удовлетворения и гармонии на ее лице. Он откинул локон с ее лба, медленно провел пальцами по скуле, но Сакура никак не отозвалась на его прикосновение, более того, до него донеслось тихое сопение. Сасори усмехнулся, он еще никогда не видел, чтобы люди вот так мгновенно засыпали крепким сном. Полежав еще с минуту, Сасори медленно встал, чтобы не разбудить девушку, и накрыл ее обнаженное тело краем драпировки, которой был покрыт подиум. Он отстранился, любуясь, как причудливо легли складки, придавая ее фигуре и образу сходство с древнегреческими статуями. Внезапно его охватил порыв вдохновения и, не думая больше ни о чем, он схватил чистый холст, выдавил краски на палитру и зашуршал кистью по загрунтованной поверхности.
Сакура медленно открыла глаза. Воспоминания о минувших событиях постепенно возвращались к ней, но она совершенно не помнила когда заснула. Дождь все так же барабанил в окна, собираясь видимо затопить всю округу. Странный шорох заставил ее приподнять голову. Перед ней стоял у мольберта абсолютно голый Сасори и увлеченно водил кистью по холсту.
- А, ты проснулась, – произнес он, увидев ее удивленный взгляд.
- А ты голый, – зачем-то выдала она итак очевидную вещь.
- А ты храпишь, – отозвался он из-за мольберта.
Сакура слегка покраснела от смущения. Сасори усмехнулся, заметив ее сконфуженное выражение лица. И не понятно было - то ли он ее подколол, то ли она действительно храпела. Хотя, с кем не бывает.
- Я есть хочу, – требовательно сообщила она.
Они не спеша потягивали горячий натуральный кофе со свежим зефиром и, молча, созерцали стекающие по стеклу дождевые капли. Они любили зефир...