Последняя капля

— Почему ты никогда, никогда не поступаешь так, как тебе говорят?

Фэн Синь ходит из стороны в сторону перед полулежащим на кровати Му Цином, хмуря брови и бурно жестикулируя. Шаги гулким эхом разносятся по полупустой комнате, а громкий голос бьёт по ушам, отталкиваясь от стен. Му Цин морщится, рефлекторно прижимая ладонь к ноющей ране на боку. Хочется встать и уйти, только бы избежать очередного скандала, но грубая ладонь упирается в плечо и откидывает обратно на подушки.

— И вот снова. Ты можешь просто лежать спокойно? — Фэн Синь хмурится пуще прежнего, поджимая тонкие губы, и отворачивается, чтобы оторвать от своего облачения ещё один кусок ткани и пропитать её заживляющим бальзамом.

— Какого чёрта я вообще должен тебя слушать? — Му Цину бы закричать, но сил остаётся только на злобные комментарии, граничащие с шёпотом. Лучше и не открывать рот вовсе.

— Молчи. Ты не в том состоянии, чтобы растрачивать силы попусту.

Фэн Синь аккуратно снимает старую повязку, не без удовольствия отмечая, что кровь остановилась, и рана уже начала затягиваться. Если Му Цин спокойно пролежит ещё хотя бы полчаса, от неё не останется даже шрама. Но Му Цин не был бы самим собой, если бы мог спокойно лежать, раненый, в компании Фэн Синя. Фэн Синя, меняющего ему повязки. Фэн Синя, разрывающего собственные дорогие облачения, чтобы делать из них эти самые повязки. Му Цину очень хочется двинуть ему ногой прям в голову. И сбежать. Как можно дальше.

— Оставь это. У меня хватит сил подняться на Небеса и залечить рану во дворце, — Му Цин снова делает попытку встать и снова терпит поражение под давлением недрогнувшей руки.

— Останется шрам, если рана откроется, — Фэн Синь говорит тихо, словно не желая произносить это вслух, и голос его, если прислушаться, даже немного дрожит.

Он выдыхает, давая волю рукам, и аккуратно проводит кончиками пальцев над кромкой повязки, пропуская сквозь них духовную энергию, так бережно, будто от одного касания Му Цин может рассыпаться. Так осторожно, будто сам боится обжечься о бледную кожу.

Му Цин неожиданно для самого себя рвано выдыхает, на мгновение прикрыв глаза, и тут же распахивает их обратно, с силой отталкивая опешившего Фэн Синя.

— Ты с ума сошел? — взвивается Фэн Синь, вскакивая на ноги. — Что ты творишь?

— Это ты что творишь? — голос Му Цина срывается и, непривычно дрогнув, выдаёт слетевший самоконтроль.

В его распахнутых глазах полыхает гнев, грудная клетка вздымается так часто, будто он вот-вот задохнётся. Му Цин в этот момент точно загнанный зверь: раненый, напуганный, с алеющими щеками и сбитой причёской. Он вскакивает с кровати, подавляя тихий стон, и сжимает открывшуюся рану левой рукой, правой указывая на раздражённого Фэн Синя.

— Я не знаю, что ты там себе надумал, — голос звучит тихо, но оттого ещё более грозно, холод в нём не сулит Фэн Синю ничего хорошего, — но наши отношения стали менее натянутыми только потому, что этого просил Се Лянь. Не смей лезть ко мне со своей мнимой заботой. Если пытаешься вогнать меня в долг, то ничего не выйдет. Я могу справиться сам.

— Да кому ты нужен со своими долгами! Я тебе помочь пытался! — Фэн Синь краснеет от гнева и сжимает кулаки, мечтая о смачном хуке справа.

— Не нужна мне твоя помощь! — кричит Му Цин в ответ и, напрочь забыв о ране, хватает Фэн Синя за грудки, слегка встряхивая. — Мне вообще ничего не нужно от… такого ничтожества, как ты.

Му Цин выплёвывает последние слова с таким ядом, такой желчью, что Фэн Синь поначалу теряется. Ему казалось, что лёд между ними начал таять, что даже их запущенные отношения ещё можно спасти. Но вот они: снова стоят, хватаясь за вороты друг друга, а в глазах у Му Цина всё та же восьмисотлетняя ненависть, которая сейчас почему-то бьёт больнее, чем все его удары вместе взятые. Фэн Синь притягивает Му Цина ближе и отклоняет голову назад, чтобы со всего размаху лбом разбить ему нос, но в последний момент останавливается и с силой отталкивает от себя, отворачиваясь и сплёвывая вязкую слюну на пол.

— Лучше бы ты продолжал мести полы, Сюаньчжэнь, и никогда не совершенствовался.

Он вылетает из убогой лачуги, послужившей пристанищем для небольшого отдыха, уже не замечая, как Му Цин оседает на пол, одной рукой сжимая окровавленный бок, а другой скривившийся рот, чтобы заглушить всхлипы.

***

Фэн Синь пинком отпирает двери в свои покои, отчего те жалобно скрипят и едва не слетают с петель, на ходу распуская волосы.

Хочется разбить здесь всё. Недолго думая, Наньян так и поступает: опрокидывает стол, отчего бумаги и свитки разлетаются по полу, коробочка с тушью отлетает куда-то в угол, а кисть трещит под подошвой, неудачно поймав очередной шаг. Он кидает в стену какую-то древнюю искусно сделанную вазу, которую ему зачем-то подарил Се Лянь (он обязательно извинится перед Его Высочеством позже), и рвёт в клочья последний отчёт, над которым корпел целых три дня, засиживаясь допоздна. О последнем он будет жалеть больше всего, когда успокоится. Глаза судорожно выискивают, что ещё можно разрушить, выпуская пар, и он хватает со стены позади письменного стола резной деревянный лук. Уже готовится сломать его о колено, но в последний момент останавливается, аккуратно вешая на место. Вместо него пинает в стену стул: тот трещит, но не ломается и даже не заваливается на бок. Фэн Синь думает подойти и пнуть его снова, но вместо этого, направляется прямиком к кровати. Пусть её рушить не хочется, зато повеситься на полупрозрачном белом пологе — самое то.

Наньян тяжело опускается на край постели и прячет лицо в ладонях. Старается выровнять дыхание и утихомирить бушующую духовную энергию, не замечая ни дрожащих рук, ни колотящегося сердца. Он зарывается пальцами в волосы, оттягивая их так, словно хочет вырвать: недостаточно сильно, чтобы на самом деле сделать это, но достаточно для того, чтобы боль хоть немного отрезвила разум.

Он так чертовски устал, что хочется не просто низвергнуться или умереть, — хочется исчезнуть вовсе, будто и не было в Поднебесной бога, своим именем вгоняющего девиц в краску, будто не было восьмисот лет борьбы за место под солнцем. Будто не было никогда юноши, ищущего, но так и не нашедшего себя.

Он словно никогда не отдыхал за свою короткую вечность, и те чувства, что столетиями теснятся внутри, начали сейчас просачиваться из всех щелей, грозясь прорвать плотину, вырвавшись бурным потоком наружу.

Фэн Синь спиной откидывается на кровать и закрывает глаза изгибом локтя. Хочет верить, что не замечает, как ободранный рукав ханьфу пропитывается влагой, и в уши затекают редкие капли. Ему бы завыть в голос, во всю мощь лёгких, чтобы наконец вызволить из груди всё, что сжимает, давит, гложет денно и нощно. Только он не может: во дворце полно слуг, да и крик его будет слышен на все Небесные чертоги, а лишние уши ему не нужны. Никто не поймёт. Никто не примет его таким: слабым, опустившимся, с разворованной душой, наконец не скрытой слоями стен и масок.

В дверь стучат, и Фэн Синь быстро вытирает лицо, стараясь хоть немного привести себя в порядок. Едва ли у него получается: со стороны выглядит так, словно он только что вылез из драки, в довесок не выспавшись и не евши несколько дней кряду. За дверью оказывается один из слуг. Тот передаёт Фэн Синю новые свитки от Линвэнь и окидывает беспокойным взглядом, но немедленно ретируется, едва ловит на себе гневный взгляд Наньяна. Все знают: гневить и так разгневанного генерала — всё равно, что самостоятельно взойти на плаху и подставить шею под секиру.

Фэн Синь захлопывает дверь и, не обращая внимание на разруху в комнате, переодевается и возвращается в постель, забываясь тяжёлым сном.

***

Они пробираются сквозь густой лес, выслеживая демона, который напал на смертных в деревне ниже по склону. Дворец Линвэнь охарактеризовал его всего лишь как жестокого, но либо тот находился в подчинении у демона пострашнее, либо просто оказался умнее прочих, потому как даже без лишней кровожадности, хлопот всё равно доставлял не меньше свирепого. Они находятся в погоне уже почти сутки, но приблизиться на достаточное расстояние так и не смогли.

Фэн Синь нервно сжимает в руке лук и резко оборачивается, за мгновение натянув тетиву и отпустив стрелу куда-то в кусты. Му Цин, привыкший к таким заскокам, только усмехается и саблей отводит кусты в сторону.

— Это всего лишь кролик, болван.

— Лучше пустить стрелу в неудачно попавшегося кролика, чем упустить демона, который мог там прятаться, — Фэн Синь хмурит брови и одаривает Му Цина тяжёлым взглядом. Тот, не переставая ухмыляться, привычно закатывает глаза:

— Ты просто паникёр. Разводишь суету там, где можно… берегись!

Фэн Синь не успевает обернуться, но Му Цин уже подлетает к нему, отталкивая подальше и невольно подставляя бок под демонские когти. Следующий удар он уже успевает блокировать, отсекая демону ладонь. Фэн Синь, очнувшись от секундного замешательства, точным ударом стрелы пронзает сердце демона, отчего тот рассыпается в прах. Наньян не сдерживает победный смешок, но тут же мрачнеет, заметив оседающего на землю Сюаньчжэня.

— Хэй, ты в порядке? — Фэн Синь ловит его, уже почти упавшего, и замечает, что тот без сознания. — Чёрт подери, кто просил тебя лезть на рожон, — голос его дрожит, как и пальцы, которыми он убирает волосы с лица Му Цина.

Фэн Синь аккуратно подхватывает его на руки и спускается в сторону деревни, думая только о том, как бы бежать быстрее и не навредить Му Цину ещё сильнее.

— Ты только держись, ладно? Му Цин, не смей умирать. Му Цин… Му Цин…

— Му Цин! — крик Фэн Синя раздается, кажется, по всему дворцу.

За дверью спустя мгновение оказываются несколько слуг, обеспокоенных состоянием генерала. Фэн Синь прогоняет их и проводит ладонями по лицу, отгоняя сон. Он не видел кошмаров с тех пор, как вознёсся на Небеса, и факт их возвращения пугает не меньше самого кошмара.

Пугает не меньше понимания, что именно он счёл кошмаром.

Фэн Синь подходит к окну, переступая через разбросанные вещи, и впивается пальцами в подоконник, любуясь на разливающийся закат. Внутри просыпается что-то, что до этого он всячески подавлял. И вместе с этим растёт отчаянная уверенность: будь что будет. Всё или ничего.

Подоконник под пальцами хрустит и обваливается, когда Фэн Синь, с силой отталкиваясь, направляется к выходу.

***

Фэн Синь не меланхолик, он крайне редко грустит и ещё реже рефлексирует. Он часто вспоминает прошлое, но, обычно, только в ссорах с Му Цином. Он бы, если честно, давно перестал. Восемьсот лет одно и то же — утомительно. Он простил давно, хотя болит до сих пор, и честно в душе признает, что сам тоже виноват. Но вслух никогда не скажет. И ссоры их тоже никогда не прекратит. Молча ненавидит ворошить прошлое, но вслух продолжает кричать то, во что сам уже давно не верит. Ему кажется, что это прошлое — всё, что их связывает. Эти ссоры — всё, что есть у них на двоих. Он устал ненавидеть Му Цина, потому что знает, что врёт. Фэн Синь не любит врать, но здесь приходится. Эта ненависть — единственная взаимность, которую он может получить.

Но всему когда-то приходит конец.

Фэн Синь знает: Му Цин ненавидит его, прогонит сразу же, едва увидит на пороге своего дворца, но всё равно идёт, заранее готовясь снова остаться одному. Он уверен — выдержит. Восемьсот лет выдерживал и выдержит снова. Но в глубине души кричит: ещё немного и сломаюсь.

Ему просто нужно немного тепла. Он устал от ледников за эти восемьсот лет.

Дворец Сюаньчжэня встречает его холодом и недоверием. Служащие Средних небес пытаются остановить его, но под тяжёлым яростным взглядом тушуются, и разбегаются в стороны, словно тараканы. Фэн Синь знает, куда ему идти: бывал здесь однажды вместе с Его Высочеством, поэтому безошибочно сворачивает из одного коридора в другой, пока не доходит до нужной двери. Ему хочется помедлить, перевести дыхание, но он знает: если сейчас остановится — уйдёт, так и не решившись покончить со всем этим недопониманием раз и навсегда.

Му Цин стоит около окна, облитый светом закатного солнца. Его кожа кажется непривычно медовой, чем-то похожей на кожу Фэн Синя, а в чёрных волосах теряется золото, и эта картина кажется Фэн Синю такой нереальной, что он застывает на пороге, не в силах ни пошевелиться, ни даже взгляда отвести.

Му Цин оборачивается, во взгляде проскальзывает недавняя злость, но больше — удивление. Он не успевает даже моргнуть, как Наньян, совладав со своим телом, оказывается рядом, ни на секунду не отрывая взгляда. Му Цин открывает рот, чтобы сказать что-то и избавиться от этой неловкости, но не успевает. Фэн Синь обнимает его, утыкаясь лбом в плечо, отчаянно сжимая в руках талию. Ему кажется: если он не будет за Му Цина цепляться — упадёт. Если отступит хоть на шаг, Му Цин ударит его, проедется кулаком по скуле и даст под дых, чтобы неповадно было. Поэтому пальцами крепко, но бережно, цепляется и от себя не отпускает. Ещё мгновение, хотя бы одно мгновение насладиться желанной близостью.

Но Му Цин медлит. Стоит, как громом поражённый, и не шевелится даже. Только дышит тяжело, загнанно, как дикий зверь — то ли гнев сдерживает, то ли страх. Но Фэн Синь знает, что Му Цин гнев никогда не сдерживает. А страх ему и вовсе, кажется, неведом. Поэтому хочет уже отпустить и снова уйти, но не успевает: Му Цин, рвано вздохнув, поднимает руки и цепляется за его плечи, то ли сам прижимаясь ближе, то ли Фэн Синя притягивая, и носом утыкается куда-то в шею. От его частого жаркого дыхания у Фэн Синя вся кожа с непривычки покрывается мурашками.

Им обоим кажется, что всё это — сон, что они проснутся сейчас, одинокие, в своих пустых и холодных спальнях, и снова, как и восемьсот лет до этого, натянут маски невозмутимости, приступая к рутинным обязанностям. Как всегда, сделают вид, что сердце в груди не разрывается от тоски и обиды. Что быть никому ненужными для них в порядке вещей. И им самим ни капельки никто не нужен.

Фэн Синь в действительности никогда не набрался бы смелости сделать первый шаг. Му Цин, в свою очередь, только в грёзах мог на самом деле обнять его в ответ. Фэн Синь, если быть откровенным, даже мечтать о таком не смел. Любые мысли о возможном открытии своих чувств сопровождались неизменным страхом: ударят, прогонят, проклянут. Больше никогда не взглянут — и это самое страшное.

Они молчат, и ощущение ирреальности не покидает, но они продолжают хвататься друг за друга, словно за спасательный круг, который должен удержать их на плаву среди океана невысказанных чувств, и в конце концов Фэн Синь не выдерживает. Роняет крупные слёзы на чужое плечо, изо всех сил сдерживая в горле протяжный горький вой, и, если честно, хочет вместо слоёв одежд под ладонями почувствовать мягкость тела Му Цина. Генералу Наньяну всё ещё до смерти нужно простое человеческое тепло.

Му Цин отстраняется практически незаметно, только голову с плеча убирает и корпусом подаётся назад, даже не пытаясь снять руки со своей талии. Фэн Синь дёргается, он уверен: сейчас ударят. Сейчас, наконец, всё пойдёт по привычному сценарию и надежда, уже успевшая затопить сердце, окончательно сгинет, перестанет терзать его денно и нощно. Но Му Цин снова делает не по плану: кладёт ладони на его щёки, большими пальцами стирая дорожки от слёз, и мягко касается губами его губ. Фэн Синю кажется: он сошел с ума, потому что реальность выглядит так, словно он придумал её, нарисовал в своей голове, всё ещё сидя в разгромленных покоях и закрывая лицо ладонями.

Му Цин не углубляет поцелуй, не задерживается на его губах дольше секунды, но время вокруг застывает. Фэн Синь всё ещё не верит, что его не оттолкнули, что не ударили в нос посильнее, чтобы заживало дольше. Му Цин вместо всего этого только медленно убирает ладони на его широкие плечи, снова немного отстраняется и смотрит своими чёрными, как пропасть, глазами, смело встречая ответный взгляд, и кажется, будто прямо в душу смотрит.

Фэн Синь, завороженный, руку поднимает и, едва касаясь, проводит дрожащими пальцами по его щеке. Так бережно и так нежно, будто боится, что мираж растворится, если его осязать. Будто Му Цин — самая редкая фарфоровая фигурка, которая треснет от одного касания. А в глазах его Сюаньчжэнь видит так много неприкрытого обожания, что тоже готов разрыдаться прямо здесь.

— Я тебя люблю, — шепчет Фэн Синь, едва шевеля губами, и произносит это так, будто сердце у него не собирается выйти через глотку прямо наружу, будто факт этот уже всем известен, будто не он высматривает в глазах напротив даже малейший намёк на отвращение.

Для Му Цина этот шёпот звучит оглушающе. Для Му Цина этот шёпот — ласковее колыбельной, слаще любых признаний, желаннее всех молитв его последователей. Для Му Цина в этих трёх словах — отпущение грехов. Для Му Цина в этом взгляде — Диюй, вековые мучения.

— Я тебя люблю, — вторит он, в точности повторяя интонацию.

Фэн Синь будто и не слышит первую секунду, только глупо смотрит в бездонные омуты напротив и, кажется, погибает.

А потом, осмыслив ответ, уже сам хватает лицо Му Цина в свои ладони и накрывает его губы горячим поцелуем.

***

— Что ты устроил здесь? — Му Цин обводит шокированным взглядом разруху в комнате, которую Фэн Синь забыл приказать убрать.

— Я был… несколько расстроен твоими словами… — Фэн Синь неловко чешет затылок, проходя вперёд и закрывая Му Цину обзор. — У меня есть другие комнаты, пойдём.

— Ты идиот, — Му Цин усмехается, совершенно беззлобно, и обнимает Фэн Синя за шею.

— Учитывая, что в этот раз я только и делал, что пытался спасти твою жизнь, идиот здесь ты, — Фэн Синь за талию притягивает Му Цина ближе, пытаясь утолить тот сердечный голод и ту нежность, что скопились внутри за восемьсот лет.

— Я бы не умер, ты же знаешь.

Фэн Синь только вздыхает, целуя Му Цина в лоб. Они стоят так несколько секунд, пока Му Цин не поднимает лукавый взгляд и с усмешкой не выдаёт:

— Я думал, ты давно сломал мой подарок, а он уцелел даже в этом погроме.

Заалевшие щёки Фэн Синя всегда служили Му Цину наградой, но в этот раз она оказалась особенно приятной.