Отведя Кирилла в сад, девчонки бездумно поплелись в сторону супермаркета — очень хотелось пить, а в магазине стоял кофейный автомат. Но и этот их план был безжалостно нарушен.

— Трындец, — прокомментировала Яра, глядя на приближающуюся к ним учительницу химии Каримову.

— П-п-полный, — простучала зубами Полина, мёрзнувшая не только из-за длительного пребывания на улице, но и от недосыпа.

— Князева, Зеленова, что вы здесь делаете? Середина первого урока.

— А вы? — Яра в отупении уставилась на женщину.

— У меня методический день, так что прогульщиц тут только две.

— А, точно… Среда же… — Князева пожала плечами.

— На мой вопрос вы так и не ответили. Что, затянувшееся свидание?

— Мы… Мы не пара, — Полина покраснела и уткнулась в плечо подруги замёрзшим носом.

Каримова вгляделась в лицо Ярославы, приобнимающей за плечи Зеленову. Красный нос, синева под глазами, характерное для глубоко недоспавшего человека выражение безразличия.

— Так, понятно. Шагайте за мной, — не дожидаясь ответа, Ирина Ренатовна пошла вперёд, в противоположную от школы сторону.

— А… К-куда мы идём? — клацнула зубами Князева.

— Ко мне домой, греться и отсыпаться.

— Ш-шутите?

— А похоже?

Через какое-то время все трое переступали порог квартиры. Полина почти висела на плече у более выносливой спутницы.

— И-Ирина Р-Ренатовна, Полинку бы о-от-тогреть, — даже понимая, что куртку необходимо снять, Яра не отпускала подругу.

— Сейчас будем втроём греться, не переживай. Ясенька, пожалуйста, отпусти Полинку, — в голосе женщины было столько осторожной ласки, что Князева на минуту вынырнула из состояния полузомби.

Этого времени Ирине Ренатовне хватило, чтобы снять с детей верхнюю одежду, увести их в комнату и усадить на огромный диван. Укутав подростков тёплым пледом, под которым они практически срослись, Каримова отправилась в ванную, чтобы набрать два таза горячей воды.

Вернувшись в комнату с первой ёмкостью, женщина столкнулась с недоумевающим взглядом Ярославы. Полина успела задремать, так и не отлепившись от Князевой.

— Это зачем?

— Лапки греть, котята. Сейчас принесу второй.

— Ирина Ренатовна, мы не подерёмся за тазик, честно, — кривовато улыбнулась Яра. Губы плохо слушались с недосыпа.

— Ну, раз не подерётесь, то за вторым и не пойду. А вот чаю сделаю. Ясенька, тебе с малиной или с лимоном?

— С лимоном, пожалуйста, и с двумя ложками сахара, если чёрный.

— А тебе, Поль?

— Малину, — хрипло отозвалась сонная девочка.

Чай пили в тишине. Каримова пока ни о чём не спрашивала. Когда чашки опустели, она просто унесла таз с остывшей водой, сказала: «Спите, котята» и ушла, предварительно подоткнув детям одеяло.

Ласковое «Котята, просыпайтесь, пора обедать» разбудило девочек в три часа дня. Несмотря на то что голос был тихим, Ярослава подкинулась свечкой.

— А, что?

— Тш-ш-ш, всё нормально.

— Мы всё проспали? — Полина приподняла голову с руки Князевой.

— Никто ничего не проспал, просто пора обедать. Как спалось, котята?

— Незаметно, — Яра потёрла глаза.

— Яся хотела сказать «спасибо, спалось хорошо», — Зеленова укоризненно посмотрела на подругу.

— Вот и отлично. Когда окончательно проснётесь, выдвигайтесь на кухню.

На столе их ждал капустный салат, пюре и котлеты. Только утолив голод, девочки насторожились. Наверняка сейчас их будут нещадно пытать — почему гуляли и где так вымерзли. И точно, Каримова внимательно на них посмотрела и задала сакраментальный вопрос.

— Что у вас случилось?

Школьницы синхронно помотали головами.

— Ничего, просто прогуляли. «Потому что вот», если хотите. Но спасибо, что не дали нам замёрзнуть, — Полина отставила чашку с чаем.

Заметно нервничая, Ярослава растёрла печенье, которое держала в руке, в пыль.

— Вы просто прогуляли. И провели… Ночь? На улице.

— Ну, мы не пили, не кололись, — буркнула Яра. — Давайте будем считать, что мы заболтались и забыли о времени, а потом поняли, что школу не вывезем, и забили на неё.

— Знаешь, Ясенька, я бы, возможно, и поверила, что ты загулялась, заболталась, а после проигнорировала школу. Но, прости, пожалуйста, я не поверю, что ты не настояла бы на том, чтобы Поля ушла домой, в тепло.

— Так дома спалят.

— Я не про утро, я о вчерашнем вечере. Вывод, девчонки, напрашивается сам собой — что-то у вас случилось такое, что вы предпочли шататься по улице. Проблемы дома?

Хоровое «нет» только подтвердило подозрения Каримовой.

— Котята, я могу помочь?

— Можете, — кивнула Зеленова, — если не будете спрашивать.

— Солнышко, я не могу не спрашивать. Я встретила двух несовершеннолетних учениц замёрзшими на улице, с полубезумными от недосыпа глазами. Ты же понимаешь, Полин, что это не может меня не пугать?

— На нас ни единой царапины, к тому же я драться умею, — возразила Яра.

— Уметь драться — навык полезный. И тем не менее, то, что на вас нет ни царапины, не более чем везение. Где вы провели ночь? Потому что явно не в своих квартирах.

— Вы не понимаете! Стыдно о таком рассказывать! — Князева закусила губу и спрятала лицо в ладони.

— Что может быть постыдного в проблемах? Если вы вынуждены бежать из дому, значит, создаёте их явно не вы.

— Нет, вы не понимаете, Ирина Ренатовна. Яська права, это действительно очень стыдно.

— Думаете, я не понимаю? — Каримова невесело усмехнулась. — Ладно, пусть ваши секреты останутся при вас. А я всё-таки расскажу вам грустную сказку с неопределённым концом.

— Что вы имеете в виду?

— Расскажу, за что мне было стыдно много лет.

***

— Я родилась и выросла в регионе с консервативными взглядами и… Крепкими традициями. Наши девушки не должны иметь собственного мнения, думать об образовании, мыслить в принципе. Весь круг наших интересов должен ограничиваться идеями о том, как угодить сначала отцу и братьям, а потом — мужу и свекрови.

— Какой ужас, — Полина прижала ладони к лицу.

— Беспредел, — фыркнула Яра.

— Это не беспредел, это ментальность, дети.

— Всё равно дичь.

— Большинству девушек просто не приходит в голову, что это дичь. Нас так воспитывают. Для многих из нас такое положение дел — норма.

— Но не для вас, да? — проницательно осведомилась Зеленова.

— Нет, для меня оно нормой никогда не являлось. Мне всегда было непонятно, почему я должна подчиняться братьям на том только основании, что они мужчины, а я — нет, почему должна прислуживать и угождать, почему образование братьев — важнейший вопрос, а на мои школьные успехи матери плевать. Отец был пожилым человеком и рано ушёл, но даже если бы был жив, это мало что изменило бы.

— И вы встали на рога, простите? — Ярослава с интересом посмотрела на учительницу.

— Я бы сказала, что вставала на рога регулярно. Так будет точнее. Начиналось всё с того, что я играла с мальчишками, потом гораздо больше интереса испытывала к книжкам, чем к домашним обязанностям. А когда мне было шестнадцать, влюбилась. О любви, если что, наши девушки тоже не думают, их цель — понравиться мужчине, которого выберут родители, тому, кто больше заплатит.

— Какой примитивизм, — почти синхронно фыркнули девочки.

— Так вот, я влюбилась и несколько месяцев была даже счастлива. А потом… Потом был осмотр у гинеколога, плановый, школьный, и моей матери, разумеется, сообщили, что я позор семьи. Вам же не нужно объяснять, почему?

Девчонки помотали головами.

— Не то чтобы моя семья очень гордилась мной до того… Мне было двенадцать, а мои братья уже обсуждали, какой головной болью окажутся попытки меня пристроить. В общем, мать пришла домой и разразился огромный скандал. Наверное, у меня были бы шансы, если бы я разрыдалась, повалилась матери в ноги, начала рвать на себе волосы… Но я понимала, что не смогу. Я стояла перед ней и, глядя в её холодные, даже не гневные глаза, заявила: «Ну да, спала. Да, отдалась любимому человеку. И сделала бы это снова, потому что я не хочу быть скотом, который продадут тому, кто предложит лучшую цену».

— Вас били, да? — Яра не решилась поднять глаз от чашки.

— Ну… Не без этого. Меня отправили в мою комнату — дожидаться возвращения старшего брата, который на тот момент уже был главой семьи, и его решения. Вариантов было два — либо побьют камнями, либо зарежут.

— И вы сбежали?

— Далеко бы я убежала за столь короткий срок. Нет, я сидела и правда ждала, надеясь, что выберут всё-таки нож — так быстрее. Но знаете, помимо мысли «только бы нож» в голове было твёрдое убеждение, что я ничего не поменяла бы. Мне было страшно за свою жизнь, но даже тогда я знала, что снова переспала бы с девушкой, которую любила на тот момент.

На Каримову уставилось две пары шокированных глаз.

— Вы…? — замялась Зеленова.

— Вам нравятся девочки? — Ярослава оказалась более решительной.

— Женщины, Ясенька. Из возраста, когда нравятся девочки, я немного вышла, — тепло улыбнулась Ирина Ренатовна. — Мужчины тоже привлекательны, но отношения предпочитаю выстраивать с представительницами своего пола.

— Но вы здесь. Значит, ваша семья… вас… — слово «Пощадила» Князевой пришлось из себя выталкивать, потому что оно никак не вязалось с удивительно сильной женщиной, сидящей напротив них, испуганно жмущихся друг к другу.

— Нежные чувства моей семьи ко мне здесь ни при чём, по крайней мере, если говорить о матери и старшем брате. Меня спас Тимур — средний брат — и наличие младшей сестры. Тимур всегда меня любил, несмотря на то, что я была далека от идеала, предписанного канонами.

— Значит, он помог вам сбежать?

— Отчасти. Он уговорил мать и брата отправить меня в Москву под прикрытием учёбы. На самом же деле, меня изгоняли из дома и семьи.

— Но как? Может, мать и старший брат тоже вас любили и пожалели? — с надеждой спросила Полина.

— Нет, малыш. Просто Тимур напомнил им, что опозорившая семью старшая сестра поставит крест на судьбе Фатимы — нашей маленькой, ей было шесть на тот момент. Фате никогда не подобрали бы мужа с таким-то пятном на семейной репутации. А Фатю любили все трое, потому что она была маленькой, ласковой, послушной и никогда не знала отца.

Ирина замолчала, вспоминая, как дверь в её комнату открылась, пропуская Тимура.

— Значит, это будешь ты, да? И вы всё-таки выбрали нож.

Вместо ответа Тимур стремительно шагнул к сестре и обнял.

— Нет, нет, ты будешь жить. Я не могу тебя потерять, — парень начал целовать её щёки, лоб, нос, волосы, глаза.

Ира заплакала, впервые за несколько мучительных часов. В объятьях Тима она могла себя отпустить.

— Но это невозможно, невозможно, братик.

— Ира, послушай меня. Ты уедешь, уедешь в Москву. Я позвоню дяде Али, он тебя встретит. Ты же знаешь, как сильно он тебя любит. Школу окончишь уже на месте. А дальше… Дальше будешь строить свою жизнь. Потому что домой ты… Домой больше не вернёшься.

— Значит, мы всё-таки потеряем друг друга?

Тим тяжело сглотнул.

— Да, но ты будешь жить. Я буду знать, что ты в чуть большей безопасности, чем здесь. Я дам тебе денег на первое время.

— Но… Откуда? — Ира подняла удивлённое лицо на брата.

— Скажем так, не всё, что зарабатываю, я отдаю матери.

— Тим, я не могу взять. Это твоё. Возможно, тебе тоже придётся уехать.

— Ты возьмёшь. Я не могу отправить тебя ни с чем. Мне всяко проще заработать, чем испуганной школьнице в чужом огромном городе.

Девушка прижалась к груди брата, пробормотав куда-то в плечо тихое:

— Спасибо. Я буду тебе звонить.

Парень неожиданно жёстко приподнял её голову и заглянул в заплаканные глаза.

— Нет, малыш. Ты не будешь звонить мне, а я — тебе. Мы действительно друг друга потеряем. Так безопаснее для нас обоих. Но я буду знать, что ты жива.

Слёзы хлынули с новой силой. Тим был её единственным близким человеком. Ещё Фатя, но она ребёнок, который пока мало что понимает.

— Ира, — спросил Тимур, когда девушка немного успокоилась. — Кто он? Из-за кого я тебя потерял?

— Убивать пойдёшь?

— А хоть бы и так. Кастрировать точно не мешало бы.

— Тим, это технически невозможно. Это девушка.

— Тогда тебе тем более нужно уезжать, — какое-то время помолчав, резюмировал парень. — Эта, светленькая которая, не из наших? Ты на неё сияющими глазами всё смотрела.

— Да, она. И пока ты не предположил чего-то подобного, никто меня не совращал, я сама хотела, и инициатива была моей. Зато наш разрыв был её идеей.

— Нашла ты, Ира, в кого втрескаться. На ней же пробы ставить негде.

— Я думала, что со мной всё… По-другому.

Уже в который раз брат заключил её в объятья.

— Завтра соберёшь вещи, и я отвезу тебя на вокзал. Всем скажем, что едешь учиться. Прощай, маленькая моя.

Тимур вышел, оставив её одну, и Ира разрыдалась так, как никогда не плакала — ни до, ни после.

Она не знала, что в ту ночь Тимур тоже не спал и вгрызался в подушку, чтобы заглушить собственный вой.

— В общем, котята, такая вот история. Я никому раньше её не рассказывала, потому что было стыдно, чертовски-чертовски стыдно. Не за то, что сделала, — ни тогда, ни сейчас я не считаю позором свою любовь и природу. Стыдилась я дикости, в которой росла, своей семьи, которая так со мной поступила, неспособности самостоятельно защитить себя и сестру. Я ведь даже не знаю, что с ней сейчас. Скорее всего, она уже родила первого, а может, и двоих. Возможно, она превратилась в нашу мать, а может, страдает от жестокости мужа или свекрови.

Девочки ошарашенно молчали.

— Но вы же ни в чём не виноваты. Нет ничего постыдного в том, чтобы любить, и в том. чтобы не хотеть быть проданной, — вскинулась Полина.

— И тем не менее, ситуация к стыду располагает, не правда ли?

— Да нет же! — не выдержала Князева.

— Не думайте, что я не понимаю, что вы сделали. Но, Ирина Ренатовна, почему вы считаете, что мы стоим вашей боли и откровенности? — Зеленова взяла со стола салфетку и принялась комкать её в руках.

— Я уверена, что стоите — и боли, и откровенности, и заботы, не говоря уже о помощи, если я что-нибудь смогу сделать.

Полина тяжело вздохнула.

— Не сможете, но откровенность за откровенность, да? Моя мать — наркоманка, уже год как. Я не употребляю, если что, и желанием не горю. А отец постоянно в разъездах — бежит и от неё, и от нас с братом. И остаёмся мы с бабушкой, которая технически о нас заботится, но нет-нет, да и ввернёт что-то вроде «Вот видишь, Полиночка, какая твоя мать безнадёжно опустившаяся… Не знаю, девочка моя, что бы с вами стало, если бы меня не было рядом». Вчера у матери случился очередной приход, кстати, за год второй, который мы видели, а с отцом я поругалась в лоскуты из-за его очередной командировки. Вот и сбежала в парк пореветь. Там встретила Ясю, и мы не то чтобы забыли о времени, просто не горели желанием возвращаться домой.

— Полинка, но как же так? — побледневшая Каримова прижала ладонь ко рту. — Ведь если у твоей мамы зависимость, её нужно направить… В больницу или в реабилитационный центр… Словом, куда-нибудь, где ей помогут. Вам попросту опасно находиться дома.

— Чтобы направить её в ребцентр, Ирина Ренатовна, нужно её согласие, а Анфиса не хочет. А принудительно мы этого сделать не можем. Она не агрессивна, на людей не кидается, чёртиков не ловит, денег не вымогает и из дому не тащит. Просто тихонько старчивается в собственной комнате. Время от времени ругается с отцом, ну, когда есть с кем ругаться. Периодически ржёт как лошадь.

— А люди? Она водит в дом… Ну, компанию таких же, как она?

— О нет, наша квартира не превращается в притон. Она даже чаще всего ночует дома. А если выходит, то в светлое время суток. Если на улице кто её встретит, никогда не скажет, что наркоша законченная. Анфиса даже за собой следит. Видимо, потому, что у неё нет проблем с тем, чтобы получить дозу. Хотя… Отец заморозил её кредитки. Где она берёт деньги, не знаю и знать не хочу. Надеюсь только, что не притащит в дом какой-нибудь сифак. А то знаете, не хотелось бы оказаться на учёте у венеролога раньше, чем сама начну с кем-нибудь спать. Венера же, насколько я помню, передаётся бытовым путём?

— Э-э-э… Не вся. Но определённые заболевания — да.

— Словом, единственное, что выдаёт Анфису, — очки в пол-лица.

— Я так понимаю, моя очередь? — тяжело вздохнула Ярослава.

— Солнышко, ты можешь ничего не говорить, — Каримова успокаивающе положила руку на плечо ученице.

— Та чё уж. Это будет честно. Моя мать — алкаш. Малолетний брат нередко, особенно по вечерам, на мне. Кирюхе два. Сейчас вот думаю найти работу, чтобы поправить грустное финансовое положение. Диана работает, но половина её бабла, а может, и больше, стабильно пропивается.

— То есть других взрослых у вас нет?

— Ну, у меня отца не было никогда. Бабушка умерла, а дедушка пропал без вести. Потом появился Данил, чтоб его. Мне было одиннадцать, а новоиспечённому папеньке — двадцать четыре. Диане на тот момент исполнилось двадцать восемь.

— С отчимом отношения не сложились, я так понимаю?

— Самое грустное, что пока не пил, мне казалось, что у меня, наконец, есть отец. Не сразу, конечно, отношения сложились, но он был нормальный. Это всего больнее. А потом его уволили за чужой косяк и понеслось… Пара бокалов пива, потом бутылка. Ну и мама к нему присоединилась. Лучше, мол, дома, со мной, чем где-нибудь.

— А сейчас что?

— А сейчас он свалил. Ну, вернее, Диана его выгнала.

— Изменил?

— Не-а, это она, наверное, проглотила бы — там ведь така любов, така любов. Она всё говорила, что он ей юность вернул. Молчала, правда, что мной загубленную — я у Дианы в неполные семнадцать появилась. Сами понимаете, какая уж там юность. Вот она какое-то время и догуливала с ним активно.

— Солнышко, — Каримова обошла стол и обняла обеих девочек.

Через какое-то время Яра вернулась к рассказу.

— Пока вы не спросили, дома у нас никаких мятежей-кутежей не бывает. Никаких новых пап каждую неделю, пьяных дебошей, песен «Напилася я пьяна, не дойду я до дому, довела меня тропка дальняя до публичного дому…» тоже нет. Секса на руинах квартиры… В общем, ничё такого. Диана — тихий бытовой алкаш.

— Прости, а агрессия в адрес тебя или брата?

— Крики, побои — не, не наша история. Громкой она становится — это да. Но это не агрессия, а скорее рёв «Дети, как же ж я вас люблю», перемежающийся злым и наполненным жалостью к себе «Даня — козёл, как мне без него плохо!» Выгнала она его, кстати, потому что он толкнул меня. Ласточкой вылетел, и получаса не прошло. Он, конечно, скулил под дверью ещё пару дней, но Диана назад его не пустила. Даже с лестницы шагать отправила — откуда только навык взялся?

— Однако из дому ты сбежала.

— Да не сбежала я, а позорно ушла реветь. Как объяснить-то… Понимаете, Ирина Ренатовна, то-то и плохо, что она вся такая тихая и безобидная.

— Я не понимаю…

— Это хорошо, что не понимаете. Устраивай она истерики с битьём посуды о мою голову, води мужиков, лишай нас денег и еды, было бы проще, как ни парадоксально звучит. Проще ненавидеть. Потому что всё ясно, дилемм никаких нет. Вот была хорошая мама — стала плохая — предала. А так… Утром ты её видишь, прячущую глаза, она спрашивает, будешь ли завтракать, разговаривает тихо, Кирюхе не пытается сломать рёбра в объятьях. И… Ни хрена не можешь ей высказать. И надеешься, что… Ну, нормально же всё. А потом она тебя добивает, заботливо предлагая деньги, чтобы в школе голодная не сидела. Ты берёшь эту блядскую сотню и целых семь уроков позволяешь себе немножко надеяться, что а вдруг кошмар-то закончился, вдруг ты будешь засыпать по соседству с трезвой матерью?

Ирина украдкой сморгнула слёзы.

— Но дни идут, и всё повторяется. Такая, знаете, ну вот как в сказках — днём — чудовище, ночью — девица-красавица. Только у нас утром мама, а по вечерам — пьяное животное, — Ярослава тихо и беззвучно заплакала.

Через мгновение плакали все трое.

В последний раз шмыгнув носом, Князева успокоилась.

— И очередное «пока вы не спросили» — органы опеки. Я бы очень вас просила не заниматься самодеятельностью в этом направлении.

— Но почему? Вам с Кирюшей нужна социальная защита.

— Какую защиту нам могут предложить — в детдома распихать? Ну посудите сами, Киру два, его отправят в дом малютки, может, усыновят, а может, и нет. Но в одном я уверена — пока мне восемнадцать исполнится и я смогу претендовать на опеку, он меня забудет. А я, Ирина Ренатовна, его, знаете, на ноги ставила себе, когда он ходить учился, и с ним шаг за шагом, ему нравилось. А с режущимися зубами так мы трое с ума сходили. А если предположить мифическое… Ну, что он меня не забудет, то кто же мне его отдаст? А потерять мелкого я не могу. Потому что, если его потерять, то тогда вообще зачем это всё? Я найду работу. Мне почти пятнадцать. В этом возрасте приработок уже вполне доступен. Поэтому, пожалуйста, не надо никому говорить. Мы с Киром справимся. Я справлюсь. Да и Диана угрозы не представляет. Вообще никакой.

— Мои маленькие солнышки, — Каримова промокнула глаза салфеткой.

Как педагог она, конечно, обязана сообщить в органы опеки, поставить в известность завуча и директора, но Яся права. Ничего хорошего ни её, ни двухлетнего Кирилла в детдомах не ждёт.

С Полей и того сложнее. Пришлось бы убеждать её отца подавать на развод, лишать мать родительских прав. Не факт, что человек такого круга (Все знали о материальном положении и обширных связях Зеленовых) согласился бы выносить сор из избы. В любом случае стресс для детей был бы чудовищным, а результат почти наверняка нулевым.

Ирина понимала, что принимает, наверное, самое сложное решение в своей жизни, но пат диктовал свои условия. Возможно, именно благодаря этому решению дети, о которых она заботилась по мере сил, меньше чем через год начали называть её мамой.