Анфиса смотрела на Данила широко распахнутыми глазами.

— Дань, ты стоишь… Ты стоишь, сам… — из глаз Воробьёвой против её воли брызнули слёзы.

— Я… Стою? — на лице Смирнова читалось неверие. — И правда, стою.

Мужчина слегка покачнулся. Анфиса крепко ухватила его за локоть.

— Я так тобой горжусь, — выдохнула Воробьёва и слегка приобняла Даню свободной рукой. — Дань, ты такой молодец. — Я так тобой горжусь… — снова повторила Анфиса.

— Не, Воробьёва, это всё ты. Фис, без тебя бы я не справился.

Если бы Анфиса не уткнулась Данилу в плечо, наверняка увидела бы, с каким восхищением тот на неё смотрит.

— Это всё ты и твоя сила воли, Дань. Уж я-то знаю, сколько сил ты тратишь на то чтобы преодолевать боль.

— Нетопырь мой, пожалуйста, не обесценивай себя. Зачем ты? Мне больно, в конце концов! — в голосе мужчины слышалась настоящая мука.

— За меня больно? — пробормотала Анфиса в плечо любимого. — Не боли за меня, этого я точно не стою.

— Нетопырь, нетопырь, неужели ты не понимаешь, что стоишь и любви, и заботы, и боли? — Смирнов почти рухнул на диван и притянул Анфису в объятья. — Ты стоишь любви, нежности, заботы… — бормотал Даня, утыкаясь Воробьёвой в макушку.

И наверное, невесомый поцелуй ей просто почудился. Ведь Даня любит их девочку.

***

К концу августа Смирнов начал понемногу ходить. С её помощью, всего несколько шагов, но он ходил. Да, пока ещё возвращался в коляску, но шаги, количество которых увеличивалось день ото дня, были бесценными. И даже несмотря на то что Даня иронично называл себя бегуном на суперкороткие дистанции, Анфиса была счастлива от их прогресса и не забывала напоминать Смирнову, какой он молодец и как сильно она восхищается им. Сам Данил, правда, упорно настаивал на том, что каждый его шаг — это заслуга Воробьёвой.

***

— Фис, — заговорил Даня однажды вечером, — я же правильно понимаю, что главная наша проблема, ну, относительно того, чтобы ты смогла открыться детям — это Эмилия, которую нужно нейтрализовать хотя бы на несколько дней?

— Ну да. Тут никаких новых вводных нет, — Анфиса, устроившаяся у Данила на руке (они решили, что смотреть «Звёздные войны» лёжа удобнее), нахмурилась и приподняла голову. — А что?

— У меня, кажется, есть мысль…

— И ты её думаешь?

— На самом деле, я её думаю уже… С неделю. Мы отправим Эмилию Карповну в санаторий.

— Так она и поедет, благословлённая моим кружевным платочком, — Воробьёва нервно хихикнула.

— Ну, если ты прибежишь домой и скажешь: «Эмилия Карповна, а не съездить ли вам в отпуск?», то, конечно, она, наверное, что-то заподозрит… Ну, есть маленькая вероятность. Но, если всё обставить по-умному…

— А по-умному — это как? Надеть мешок на голову и вывести куда-нибудь в Краснодарский Край?

— Если есть на свете рай, то это — Краснодарский Край, — фыркнул Данил. — Дослушай меня, о нетерпеливейший из нетопырей, — Смирнов закатил глаза.

— Слушаю, мой господин.

Тема Эмилии всегда выбивала Анфису из равновесия, а это в свою очередь побуждало нести откровенную чушь, которой при других обстоятельствах она бы себе не позволила.

— Какая послушная девочка, — мурлыкнул Данил. — Смотри, я на последних торгах нормально так поднял, Слушай, спасибо тебе, что натолкнула меня на мысли о трейдинге и не побоялась рискнуть остатком кредита.

— Ну, кредит — общий, а мысль не моя, а Северного Медведя, на финансовый блог которого я случайно зашла. Так что как бы и не за что. Тут, скорее, надо восхищаться твоей чуйкой. У тебя удивительная деловая интуиция. Кто бы мог подумать, что ты прирождённый брокер.

— Я и сам никогда себя в этой сфере не рассматривал. А вообще, когда-нибудь настанет день, в который нетопырь перестанет обесценивать себя и свой вклад в наш общий успех. Кто подкатил ко мне с идеей, ноут подогнал? Ты иногда такая бесячая!

— Только иногда? — хрипло произнесла Анфиса, крепче прижимаясь к собеседнику.

Данил тяжело сглотнул и откашлялся.

— Ну так вот, поднял я нормально. На днях сможем обналичить приличную сумму, и ты погасишь часть кредита. А ещё кусок денег пойдёт на оплату путёвки для Эмилии Карповны. Отправим её куда-нибудь в тёплый уголок нашей необъятной, в тот же Кисловодск, на воды, как Берлиоза.

— Ну, он так и не доехал.

— Не на том концентрируешься, моя филологическая девушка, и если уж на то пошло, он, бедняга, даже не выехал, потому что Аннушка таки разлила масло.

— Да поняла, поняла, мою сапиосексуальную жилку ты уже обезоружил. Только Эмилия всё равно не примет от меня подобный подарочек.

— Она от тебя, скорее всего, даже стакана воды сейчас не примет. Мы купим путёвку, запечатаем её в плотный конверт вместе с красивым сертификатом, в котором будет указано, что Зеленова Эмилия Карповна, умница, молодец и вообще любимица фортуны, выиграла путёвку на юга.

— Так а если она ни в каких розыгрышах не участвовала?

— Солнышко, вот у тебя нет бабушки, а у меня бабушка есть. Поэтому я знаю, что, вообще-то, разные пенсионные фонды да Собесы время от времени проводят такие розыгрыши. Более того, каждый пенсионер имеет право позвонить раз в год в Собес и сказать: «Я нуждаюсь в отправке в санаторий, отправьте-ка меня, пожалуйста». Его, конечно, пошлют не сразу, скорее всего, поставят в очередь, но сказать ему: «А не офигел ли ты, старый пердун?» грымзы из Собеса не имеют права. Другое дело, что нашим пенсионерам о такой возможности никто не говорит, а путёвочки бюджетные благополучно расходятся по собственным бабкам, мамкам, любовникам — в зависимости от возраста собесовской грымзы. Иногда они толкают их, но это редко. Обычно просто пристраивают собственные жопы и жопы родственников.

— Откуда ты такой прошаренный? — в голосе Анфисы слышалось удивление.

— Бабушка, помнишь? Она свои права знает и уже два раза таким макаром на минеральные воды выбилась.

— Понимаешь, Дань, у Эмилии достаточно финансов, чтобы самостоятельно обеспечить себе отдых. Да и на классическую пенсионерку она не тянет.

— Не, ты всё-таки не понимаешь. Она может быть сколь угодно обеспеченной, но она пенсионерка, то есть человек, который на благо государства положил жизнь: работал, налоги платил, дитё воспитал. А взамен этого от государства выхлопа ноль целых шиш десятых. А молодость у неё прошла в советском союзе, когда от предприятия путёвки за четверть стоимости. Поэтому для неё такое внимание — Данил показал кавычки свободной рукой, — будет и логично (потому что государство должно заботиться о своих гражданах, особенно пенсионного возраста, ну, в их, строителей коммунизма, понимании), и приятно, и в каком-то смысле вернёт её в юность, в которой коммунистическое счастье всем и никто не уходит обиженным. Да и к тому же, кто ж откажется от хорошей халявы? А в наших интересах сделать халяву хорошей. А то, что Эмилия — обеспеченная, так она лучше мамке твоей, прости Господи, такую же путёвку купит и с собой её потащит, хотя я б её на Колыму сплавил, мамку твою названную!

— Почему ты так остро не любишь мою мать?

— Потому что мать… Нехуй взять! — зло выплюнул Данил.

— Тебе-то она чем не угодила? Вы ж даже незнакомы толком.

— Настолько незнакомы, что на Дианиных или, например, твоих днях рождения она не забывает презрительно поджать губы и скривить такую рожу, будто я ей членом кашу помешал. Я как-то слышал её сетования: «Ах, Милочка, и вот на это Диана обратила внимание?! Это же ужас!» Что ужасного, я, правда, слушать не стал. Уловил только зеленовское «Мариша, ты не справедлива».

— Ну, положим, в этом, Смирнов, виновата я. Это я маму накручивала, — Анфиса напряжённо хмурилась.

 — Угу, я уж понял, что ты виновата во всём, начиная с вымирания динозавров. Но она, блять, не счётчик, чтоб накручиваться. Она просто на меня пассивно быковала, аристократка, блять, в сотом поколении! Но бешусь я даже не поэтому! Мне феерически похуй, что Марина Витальевна обо мне думают-с, — Данил даже не пытался сдерживать злость, хлеставшую из него.

— А в чём дело тогда? — плечи Воробьёвой напряглись ещё больше, но голос оставался ровным.

— Да в том, что она тебя бросила! Бросила, нетопырь, понимаешь?! Сначала назвала дочерью, а потом… Отфутболила! Этот ребёночек — дерьмо! Несите нового!

— Ты не понимаешь… — Анфиса тяжело вздохнула. — Это моя вина. Я её подвела.

— Да-да, со времён динозавров, я слышал. Только ни хуя! Это был её выбор — отказаться от тебя. А я, знаешь, старомоден: если у тебя есть ребёнок, будь добр выполнять родительские обязанности, если нет факторов, этому препятствующих. А так, пока ты была… Доченькой, которую можно на стульчик поставить и подругам похвастать, всё было заебись. А как попала в сложную ситуацию, от тебя отказались.

— Я создала все условия для этого, — несмотря на поднимающуюся из глубин боль, Анфиса старалась удержать эмоции под контролем.

Он не должен ковыряться в её ранах. Как бы сильно она его ни любила, это слишком больно. Просто не надо, не надо, пожалуйста!

— Какие, блять, условия ты создала?

— Я сама ей сказала, что мне всё нравится, и попросила больше не звонить.

— И она охотно выполнила твою просьбу — звякнула дежурно, для галочки, и продолжила свою размеренную жизнь матери в горе, которое ей принёс любимый ребёнок. Слушай, а она и к родному сыну так же относится? Если да, то сочувствую мужику.

— Смирнов, ты не имеешь права всё это говорить! Наши отношения с матерью тебя не касаются, — Анфиса сжала руки в кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони.

— Ну да, ну да. У меня вообще, блять, никаких прав нет, — Данил посмотрел на Воробьёву исподлобья. — Только это не отменяет простого факта — тебя бросили. Тётка, которую ты считала мамкой, твоя пьедестальная фигура. Тебя. Бросила.

— Заткнись! — неожиданно для себя рявкнула Анфиса. — Ты не представляешь, насколько больно ей было!

— А тебе?! Тебе, блять, не было больно?! — Смирнов тоже сорвался на крик.

Анфиса почувствовала, что контроль всё-таки ускользает от неё. Глубоко вздохнув, она постаралась взять себя в руки.

— Я прорвусь, — женщина приложила все усилия, чтобы голос прозвучал максимально нейтрально.

— Бля-а-ать! — взвыл Данил и саданул кулаком по дивану. — Ебать, Воробьёва, ты можешь, сцук, хоть иногда действовать как живой человек?! Жить, а не прорываться?! Хватит строить из себя отмороженное бревно!

— А чего ты от меня хочешь? Истерики? Так я ещё достаточно себя уважаю, чтобы не срываться в безобразный скандал.

— Нет, ты всё-таки бревно! А промежуточного этапа между ёбаным айсбергом и истерикой у тебя нет?! Ты не просто бревно, ты, блять, ледяное бревно!

Прежде чем поняла, что делает, Анфиса схватила мужчину за грудки и притянула к себе почти вплотную.

— Бревно, значит? Это я бревно?! — Воробьёва не знала, какой яростью горят её глаза на бледном лице. — Я тебе, блять, покажу бревно! — Анфиса, по-прежнему слабо отдавая себе отчёт в своих действиях, поцеловала его, больно прикусив нижнюю губу.

Данил ответил, но касание его губ было мягким, несмотря на жгучую злость, клокотавшую в груди.

— И тем не менее, она тебя бросила, — Смирнов облизал губы и почувствовал металлический привкус крови.

Ему не стоило в очередной раз это повторять. Предохранители слетели, и единственное, что чувствовала Анфиса, желание заставить Смирнова заткнуться. Заставить во что бы то ни стало.

Новый поцелуй был ещё более свирепым, а ответ на него — до боли нежным, таким, словно Даня и не заметил вышедшей из берегов ярости. И Анфису это не устраивало. Совершенно. Она буквально легла на мужчину и принялась целовать всё, до чего могла дотянуться: губы, скулы, щёки. Когда её губы прошлись по подбородку и втянули кожу, Смирнов отчётливо застонал.

— Ч-чёрт…

Увидев и почувствовав реакцию (тело мужчины ощутимо напряглось и подалось ей навстречу), Анфиса повторила манёвр. Она задержалась на подбородке на несколько секунд и спустилась губами на шею, к кадыку.

Воробьёва не сразу поняла, что пальцы Данила оказались в её волосах, зарылись между прядей и массируют кожу. Его деликатность почему-то разозлила ещё больше. Он, блять, не может быть таким непрошибаемым, когда она потеряла чёртов контроль!

Анфиса снова накрыла его губы своими и резко толкнулась языком. Данил покорно её впустил, не оказав ни малейшего сопротивления, только крепче прижал к себе и принялся поглаживать спину.

Ладони Анфисы скользнули под футболку Дани. Когда ногти Воробьёвой с силой прошлись по рёбрам, мужчина зашипел и поцеловал её, очень мягко, будто боялся спугнуть. Но эта мягкость нисколько не утишила ни Анфисиной страсти, ни злости. Он бесит её! Сейчас, блять, он её бесит!

Бесит, как никто ни разу в жизни не бесил!

Анфиса привстала и дёрнула Данила на себя, заставив приподняться. Всего несколько секунд понадобилось женщине, чтобы освободить его от футболки и толкнуть на подушки, чтобы снова целовать. Покрывать жалящими поцелуями-укусами грудь, плечи, рёбра, живот… Возвращаться к губам, чтобы яростно терзать их. Спускаться к скулам. И снова, и снова замирать на таком чувствительном подбородке, слушая хриплые стоны этого невыносимого мужчины.

После очередного укуса на шее руки Данила сомкнулись на краях Анфисиной майки и потянули ткань вверх.

Майка отлетела куда-то в сторону. За ней последовал бюстгальтер, с передней застёжкой которого Смирнов справился в считанные мгновения.

Анфиса в долгу не осталась. Почти сразу штаны и боксёры Смирнова улетели за диван. Куда отправила собственные шорты и бельё, женщина даже не посмотрела.

Оседлав бёдра Данила, Анфиса обхватила его член рукой, чтобы тут же услышать очередной стон. Рвано выдохнув, она опустилась на него и замерла на несколько секунд.

Даня приподнялся на локтях и принял сидячее положение, всё ещё оставаясь в ней, затем толкнулся бёдрами, одновременно накрывая сосок партнёрши губами. Ладони Смирнова переместились на бёдра Анфисы и крепко сжали чувствительную кожу.

— Бля-а-ать, — простонала женщина, теснее прижимая его голову к собственной груди.

Как бы сильно ей ни хотелось превратить постель в поле боя, ритм толчкам задавал Данил: они были глубокими и размеренными. Губами он всё ещё ласкал грудь, а пальцы путешествовали по бёдрам, ягодицам, пояснице. Обнаружив, что прикосновение к ямочке на крестце заставляет Анфису стонать и выгибаться, мужчина возвращался к ней снова и снова. Воробьёва же отчаянно царапала его плечи и спину, расцвечивала шею засосами, с удовольствием отмечая, что кое-где светлая кожа уже пестрит синяками.

— Ты можешь, блять, двигаться резче?! — задыхаясь, выплюнула Воробьёва.

Подумать только, этот невыносимый, бесячий мужик посмел ухмыльнуться, на секунду оторвавшись от её груди. Анфиса хотела оставить на плече очередной укус, но за ухмылкой последовал резкий и такой глубокий толчок, что она задохнулась и всхлипнула. Смирнов застонал в ответ и ускорился.

Следующие несколько минут комнату наполняли только стоны — хриплые Анфисы и громкие, почти бесстыдные — Дани.

Очередной мощный толчок, казалось, заполнил её до краёв. Вскрикнув, Анфиса сорвалась в оргазм, долгий и яркий. Данил замер на несколько секунд, а затем снова начал двигаться, чуть медленнее, почти лениво, но всё так же глубоко. Вскоре Анфиса почувствовала, как её накрывает второй волной, которая захлестнула и её партнёра. С громким стоном Даня рухнул на спину, увлекая партнёршу за собой.

Какое-то время они лежали в тишине, достаточно долгой, чтобы предохранители Анфисы вернулись на место. Предохранители и чувство вины, которое только усиливалось, когда она разглядывала расцарапанные плечи Смирнова.

— Я проиграла, — хрипло пробормотала Анфиса, отводя глаза.

— Ч-что? — в голосе Данила слышалась растерянность.

— Проиграла, Дань. Я обезоружена, а ты выиграл.

— О-ху-еть, — потрясённо протянул мужчина. — Ты серьёзно, нетопырь?

— Вполне. Ты выиграл, — Анфиса всё ещё не смотрела на собеседника.

— То есть ты реально думаешь, что я воспользовался твоим состоянием, чтобы тебя трахнуть? Блять, Воробьёва, это… — Данил бессильно замолчал.

— Что? — женщина резко повернулась и круглыми от удивления глазами уставилась в искажённое болезненной гримасой лицо. — Дань, я не…

— Анфис, уйди, пожалуйста. Просто уйди.

И она ушла, быстро собравшись и бесшумно закрыв за собой дверь. И конечно, уже не увидела, как Данил тихо воет, кусая губы, и стучит в стену кулаком, разбивая костяшки.

***

Анфиса позвонила Смирнову через три дня, когда, наконец, собралась с духом.

— Да, Воробьёва, — голос мужчины был ледяным.

А как хотелось услышать ироничное «нетопырь».

— Дань… Можно, я приеду?

— Что-то случилось?

— Нет, — добавить, что всё хорошо, Анфиса не смогла. — Просто я бы очень хотела с тобой поговорить.

— Ладно, приезжай. Обещаю больше не пытаться растлить невинную барышню.

— Я вовсе не считаю, что ты меня растлил. В конце концов, это я на тебя кинулась.

— Да-да, я помню: не растлил, выиграл.

— Сейчас буду, — тяжело вздохнула Воробьёва, понимая: то, что она хочет сказать — явно не телефонный разговор.

***

Открыв своим ключом дверь квартиры, Анфиса осторожно позвала:

— Дань?

— Я на кухне.

Войдя на кухню, Анфиса увидела, что бледный Данил колдует над чайником. Под глазами мужчины пролегли глубокие тени.

— Чаю? Или перетрём и побежишь?

— Дань, ты неправильно меня понял.

— Кхм, что неоднозначного в реплике «я проиграла»? — Смирнов выжидающе посмотрел ей в глаза.

— О, Господи, я сейчас чувствую себя таким Васенькой!

— Мне тебе посочувствовать?

— Нет, не стоит. Наверное, это ответка от кармы.

— То есть ты пришла, чтобы обсуждать своего бывшего? Анфиса, вы хотите об этом поговорить? — невесело усмехнулся Данил.

— Нет, я хочу говорить не об этом. Я хочу сказать, что не жалею о том, что мы переспали. Решение, конечно, было импульсивным, но жалеть о нём я не могу и не хочу. У меня нет ни малейшего ощущения неправильности произошедшего.

— Но?

— Ты пытался вывести меня на эмоции, и у тебя получилось. Я проиграла тебе и им, потеряла контроль, за который цеплялась как за фундамент моего самоуважения. Я вовсе не считаю, что ты пытался меня использовать. Но ты пробил мою скорлупу, и эта мысль меня до чёртиков напугала, потому что, если я не контролирую ситуацию, как жить? Я слишком мало контролирую в своей жизни на данном этапе, и власть над эмоциями — это, если хочешь, последний бастион.

— Господи, Воробьёва, почему ты всё время воюешь? Это же ни черта не боевые действия! Я никогда не хотел с тобой воевать! Это ты объявила войну… Это ты объявила войну, и летят самолёты, летят самолёты… — тихо пропел Данил, отводя глаза.

— Я знаю, Дань, — Анфиса осторожно подошла к мужчине, протянула руку, но приобнять не решилась. — И, конечно же, ты можешь на меня злиться, но… Честное слово, я имела в виду только это.

— Я понял, нетопырь.

Услышав привычное прозвище, Воробьёва слегка улыбнулась: кажется, она не потеряет того, кто стал частью её сердца.

— Ты позволишь мне остаться? — робко спросила Анфиса.

— Естественно. Тем более мы с тобой собирались в банк съездить по поводу кредита, денег на путёвку твоей свекровушке… Короче, щас чаю попьём и поедем. Я, кстати, ещё немножко увеличил наш доход.

— Твой, солнышко, я не имею никакого отношения к деньгам, на которые ты въёбываешь как проклятый.

— Воробьёва, слушай, не беси, а?

***

Данил оказался прав. Найдя в почтовом ящике «сертификат» с путёвкой, Эмилия Карповна расцвела и, отложив все дела (даже неусыпную слежку за невесткой), уехала в Кисловодск.

Разговор с детьми Анфиса запланировала на вечер пятницы. Но в тот день Полина слишком поздно пришла домой, а сама Воробьёва узнала, что Кирюше срочно требуется операция. Именно с этой новостью женщина понеслась к Данилу утром следующего дня.

— Прости, прости… Если бы я знала, мы бы не внесли кредитные за дом. Вчера, как назло, ещё и часть автозайма погасила. У меня, конечно, осталось пятьдесят косарей и я постараюсь уломать Яську их принять, но насколько всё было бы проще, если бы мы с тобой просто могли оплатить операцию.

— Тише, тише, нетопырь, никто не виноват, — Данил привстал с дивана, чтобы притянуть женщину, до того мельтешившую по комнате, в объятья. — Предложи Яське деньги, а оставшуюся сумму я постараюсь заработать в кратчайшие сроки. В конце концов, время у нас ещё есть. Есть же? — мужчина с тревогой посмотрел на Анфису.

— Ребёнок говорит, что пока терпит. Да, я с ней поговорю, когда детям откроюсь. Вообще, она сказала, что, если за две недели не найдёт денег (а мы же понимаем, что она их не найдёт), возьмёт необходимую сумму у Поли с Ириной. Так что время есть и у Кирилла, и у нас с тобой.

— Тогда я очень прошу тебя не нервничать. У тебя впереди сложный разговор, работу нашу тоже никто не отменял, а что моя, что твоя — требует концентрации. Мне не станет легче, если ты с нервным срывом свалишься.

— Дань, это я должна тебя успокаивать, — устало и грустно отозвалась Анфиса, кладя голову ему на плечо.

— Анфис, сказать тебе честно? Я, блять, пиздец боюсь за его глаз, но чем меньше я истерю, тем больше шансов что-то решить.

— Смирнов, я на тебя плохо влияю.

— Именно так это и работает, когда тесно с кем-то взаимодействуешь и решаешь общие проблемы.

***

Поговорив с Сергеем и собравшись, Анфиса первым делом поехала к Данилу. Ей стоит предупредить мужчину, что она уезжает, возможно, на несколько дней. К тому же нужно было подробнее рассказать о разговоре с детьми и матерью, хотя последнее, наверно, Смирнова интересует мало.

— О, нетопырь. Работу прогуливаешь? По какому случаю так рано? Или что-то произошло? — Данил открыл ей дверь и отошёл от створки.

— Прости, я, наверное, должна была позвонить.

— Всё нормально. Что случилось? У Кира ухудшения?

— Нет, дело не в нём. Господи, Дань, какой ты бледный! Ты… Не спишь, что ли?

— Сплю, но херово, — буркнул мужчина. — То есть с Киром всё без изменений?

— Насколько я знаю, да. Поля ночевала у Князевых позавчера и по возвращении сильно встревоженной не выглядела. Не говоря уже о том, что она бы сообщила, если бы что-то было.

— Ладно. Ты хочешь подробнее рассказать о разговоре с детьми? Твоё лаконичное по телефону «Я им всё рассказала» — оно не очень… Красноречиво.

— Прости, солнышко, я укладывала всё это в своей голове, пыталась выстоять буфером между Полей и Деней… У меня творился такой сумбур, что я просто не знала, как можно всё это сформулировать по телефону.

— Да я понимаю, Фис, — Данил прошёл на кухню и, присев за стол, взялся за сигареты.

— Я тебе ещё привезла, — порывшись в рюкзаке, Анфиса протянула Смирнову три пачки Winston.

— Спасибо. Я, вот видишь, всё-таки дополз до ближайшего ларька, знаешь, к костылям почти привык.

— Вижу, и я очень горжусь твоими успехами, — Воробьёва улыбнулась и деликатно сжала пальцы Дани.

— Я тебе уже говорил, нетопырь, это твои успехи, ну, или по самой меньшей мере, наши общие.

— А я всё-таки настаиваю на том, что они твои.

— Кажется, эта дискуссия у нас превратится в вечную, как «курица или яйцо».

Всё-таки, как прошёл твой разговор с детьми?

И Анфиса рассказала, всё, вплоть до диалога с Мариной об Эмилии.

— Значит, несчастная Эмилия Карповна повредилась в уме?

— Мы подозреваем, что да, — докурив очередную сигарету, Воробьёва встала, налила в стакан воды и залпом выпила: от волнения, долгого монолога и сигарет в горле совсем пересохло.

— Ну, хорошо, по крайней мере, что Денька с Полинкой идут на контакт.

— Как бы мне хотелось, чтобы и свои отношения они начали налаживать.

— Они друг друга очень любят, поэтому, думаю, между ними всё устроится.

— Надеюсь. Потому что… Дань, мне кошмар приснился, по-настоящему стрёмный, самый, наверное, стрёмный в моей жизни. Я там с Зеленовым поругалась, дети — между собой… Всё кончилось тем, что Эмилия меня прирезала и Серёжку случайно убила.

— Солнышко, — Данил потянулся к женщине и погладил её по щеке.

Анфиса прижалась к его ладони. Хорошо, почти спокойно и хорошо. Но говорить ему о том, что едет в Питер, больно. Она не знала, почему, но чувство какой-то неправильности не оставляло её. Вроде, всё как должно: она едет к мужу, любимому мужу, отцу своих детей… Едет от Смирнова, которого, конечно, тоже любит, но ему-то нужна Диана. Почему же так сильно скребётся в груди ощущение, что всё должно быть иначе?

— Фис, есть же что-то ещё, да?

Господи, он может быть чуть менее чувствительным, чем высокоточный сейсмограф? Сейсмограф, настроенный на малейшие её колебания.

— Я уезжаю, — выдохнула Анфиса, прикрыв глаза.

Данил отстранился и напрягся.

— Ну, понятное дело, что тебе нужно в Питер. Ты всё расскажешь Зеленову, и, возможно, у вас даже что-то наладится.

— Да-а-ань… — устало протянула Воробьёва.

— М-м?

— Я действительно должна ему всё рассказать.

— Нетопырь, я ведь не отрицаю. Как думаешь, надолго едешь?

— Может, на день, а может, чуть задержусь, — говорить о том, что, возможно, муж не захочет её видеть, после того как она честно признается ему, что любит Данила, Анфиса не стала.

— Понятно, — Смирнов тяжело поднялся со стула, вытряхнул пепельницу в мусорное ведро, взял стакан, из которого прежде пила Анфиса, и налил воду уже себе. — Пожалуйста, езжай осторожно.

— Ты же знаешь, я не лихач, — на собеседника Анфиса не смотрела.

— И тем не менее, Анфис, очень тебя прошу.

***

Уходя из квартиры, в которой провела столько часов с любимым человеком, Воробьёва понимала: что-то необратимо изменилось. И как же теперь холодно!