Все твердят, что воображаемый друг — норма. Джаст оглядывается на урода зависшего рядом и кривится. У него есть очень даже не воображаемый и точно не друг. Тот хихикает и тянет бинты, заставляет едва затянувшиеся раны треснуть. Прячется в тенях, гогочет оттуда.

Джаст уходит с головой в мир цифр, абстрагируется от голосов. Он и не ел бы, если бы не Алфёдов или Секби, что стаскивали его вяло сопротивляющееся тело. Жуёт механически. Глотает таблетки и напоминает обновить рецепт. Эти уже не действуют. Альцест кивает, Модди закатывает глаза, но расчехляет заначку и пишет Виверне. В социальном взаимодействии есть плюсы. Кроме маячащих могильными крестами над чужими головами. Алфёдов улыбается людям, отмазывает его пустой взгляд. Урод за плечом урчит, накручивает на бесплотный палец волосы, хохочет как безумец, когда Джаст стоит перед зеркалом и отрезает неровно прядь. Шелестит страницами книг, ломает их корешки. Говорит голосом Жирафа из другой линии, "зови меня другом".

Джаст не спал бы, дай ему кто такую возможность. Желание у джинна потратил бы на такое. Он живёт, пока что-то делает. Руки заняты, не теребят отходящую шмотками кожу, мозг сосредоточен только на поставленной задаче. Ничего саморазрушительного. Удовольствие растекается густой нефтью, что дышать невозможно. Масляная плёнка на внутренних органах, кипит, когда слышит пение чужими голосами за спиной. Удивлённо, каждый чёртов раз, протыкает мыльные пузыри и смеётся. Выбирает из волос, как говорит, пепел и чьи-то куски плоти. "Может друзей, может братьев" щебечет кем-то, кто бьётся в истерике. Ему нравится ломать комедию. Кромсать чужие диалоги, чтобы надавить. Показать его ущербность. Джаст вилку согнул пополам, они смотрят удивлённо, говорят, он читает по губам, "он делает это опять?". Захлёбывающийся кровью Альцест объясняет что-то, кудахчет Алфёдов. Гремят фантомные крики "посадить в тюрьму". Секби засовывает в рот таблетки, вливает немного воды, сжимает челюсть и заставляет проглотить. Как немощного. Урод качает головой, выписывает зелёными искрами на потолке "ошибка".

Джаст заставляет себя двигаться сквозь усталость. На три шага больше. На час дольше. Чтобы не застрять в ловушке своего разума, не пытаться убежать от собственного голоса. Не вскакивать, задыхаясь, ведь уроду становится скучно. Не закусывать подушку, глуша крик, когда по нему прокатывает самосвалом. Органы плющатся, взрываются и растекаются внутри. Не разглядывать под фонариком ожоги чьих-то рук на шее, вспоротый топором бок или пересчитывать пальцы, отгоняя фантомный треск костей. Он проваливается в темноту и выпадает из неё же секундой позже. Не отдохнул. Ни разумом, ни телом.

Он хочет, чтобы его звали другом. Цитирует по дороге старую статью из википедии по диагнозу шизофрения. Джаст знает её наизусть. Старые бабки шугаются, когда он кричит вечером на детской площадке абзацы по симптоматике. Закрывает лицо руками, кричит в них, безмолвно. Пакет из пятёрочки лопается, оседает на манер не то снега, не то плохой хлопушки. Урод сочувственно бьёт по спине, говорит голосом Альцеста и Модди шесть лет назад, повторяет с той же нежностью те слова. Это помогает. Он дышит легче, глубже и спокойнее. Пока весь воздух не застревает комом в горле и на глаза не накатываются слёзы от кроткой боли. Он ему помог. Джаст оглядывает площадку в мигающем свете старых фонарей. Нигде нет плотной тени.

Они вальсируют. Раз. Джаст сбегает ото всех на чердак, дышать пылью, не слышать никого. Ничего. Тот скребёт надоедливым грызуном прутья решётки и бетонные плиты пола. Два. Сидит у изголовья кровати, с важным видом рассматривает на манер драгоценных камней скомканные бинты. Главный ценитель засохшей крови. Вытаскивает салфетки и тряпки из мусорок, мир позволяет ему это, складывает из них своё оригами. Джаст жжёт. Приглашает посмотреть на это Алфёдова, покупает самые дешёвые снеки и смеётся. Они сидят вдвоём под протекающей крышей в тонких куртках, вертят на стащенных у соседей шампурах сразу по десятку маршмеллоу, бросают друг в друга подплавленными пластиковыми пакетами и смотрят, зачарованные, на вздымающееся пламя в том же стащенном мангале. Джаст лежит на коленях Алфёдова, позволяет ему перебирать волосы, унимает дрожь в теле. Говорит сам себе вслух, что это не черви. Что он ещё не разлагается. Голос урода кричит за барьером, что уже недолго. Три. Он стаскивает бланк со своими данными, кидает в Зака стакан с холодным кофе и бежит. Смеётся. Внутри всё трясётся от боли и чистого кайфа. Бинты на ветру развеваются как яркие ленточки на праздниках. Джаст перепрыгивает мелкие преграды и позволяет себе смеяться от души. Зло, колко, выплёскивает всю боль и разочарование. Обнимает мельком урода и спешит домой. У него настроение такое паршивое, что хоть топись. Урод своими культями пытается схватить его, проходит насквозь. Джаст тянет улыбку широко и стягивает крепче бинты на руках.

Поворот.

У Джаста психика такая же целая и здоровая, как материальность этого урода за плечом. С переменным успехом. Тик-так, счётчиком Гейгера. Альцест перевязывает ему руки и не говорит, что вспарывать их затупившимися лезвиями — отвратительная идея. Джаст улыбается. Даже, кажется, называет его отцом, в полудрёме.