Снег

Всё, что только может охватить глаз, покрыто белым снегом. Протяни руку и коснёшься белой стены снега. Острых клыков вьюги, безжалостно вонзающихся в сладкую и слабую плоть. Ослепительно белый, кристально-чистый снег скрипит под ногами.

После каждого шага расцветает алый цветок, который неизменно будет скрыт под слоем пушистого снега, толстого как пуховое одеяло. Снег мягкий, пушистый и белый — словно пёрышки лебедя. Стоит лишь коснуться и...

Снег был обжигающе горячим. Точно раскалённый металл в кузне брата. Он жёг ноги так, что хотелось кричать. Заледеневшие камни и коряги резали ноги ничуть не хуже мечей. Что толку в том, что Петер перевязал ноги разорванными простынями да поверх обмотал полосками из кожи?

Илка синими, оледеневшими пальцами цеплялась за его худые плечи. Маленькая глупая девочка, красивая, улыбчивая, яркая, словно птичка. Петер должен выдержать, пройти сквозь бушующую в лесу вьюгу если не ради себя, то хотя бы ради неё — не ему, ей рано умирать. Не от ножа разбойника. Не от клыков старухи зимы.

Он отдал ей всё самое тёплое, что только нашёл в комнате. Завернул её в одеяло, самое маленькое и самое крепкое, какое только было в каморке, примыкавшей к комнате, где их заперли. Ему идти, шаг за шагом двигаться по снегу через лес — движение согреет. Ей сидеть, свернувшись в клубочек, сидеть и держаться за его спину — без движения ледяной ветер заберёт её в чертоги зимы быстрее.

Вся их верхняя одежда, вся обувь осталась сохнуть у огня на первом этаже старого дома, где они остались ночевать. На свою беду, клял себя Петер, на свою беду они сошли с лесной тропинки и заплутали в этих лесах. По дороге от деревни до города, отделённых рекой и лесом, не более двух дней пути, а с экипажем так и вовсе не более дня. Если же идти пешком, то до волчьей масленицы можно успеть, лишь если идти через лес.

Такое бывает лишь в сказках, чтобы добрая, слегка ворчливая, точно родная бабушка, старушка, так радушно встретившая их днём, ночью превращалась в мегеру, радостно отдающую на растерзание сыну-разбойнику путников.

Только в сказках герой чудом слышит заговор и успевает перехитрить разбойников, разбогатеть и жить долго и счастливо... Так Петер думал, когда лежал, приникнув глазом к щели и слушая как милая, добрая старушка потрясала костлявыми руками в воздухе и убеждала атамана обождать до вторых петухов, чтобы "эти глупые дети" спали и видели десятый сон.

Петер никогда не отличался смелостью, да и роста в нём было немного — старшему брату он был от силы по грудь. Но Илка, смешливая и добрая Илка была не храбрее зайца, и куда слабее. Поэтому мальчишка решил бежать. Как можно быстрее и как можно дальше от этого воровского гнездовья.

Старая скрипучая ставня едва поддалась рукам, к которым от страха прилила сила. Бежать, быстрее бежать! Спуститься по дереву, растущему под самым окном. А перед тем скинуть старое одеяло, а вместе с ним и маленький свёрток с вещами — письмо старой пани и её же украшения, который Илка должна была привезти панне Эльжбетте, своей тётке.

Панна Эльжбетта после пережитого пожара была страшна как ведьма, да только внутри оставалась добрейшим существом, которое только знал мир. Она единственная без лишних слов согласилась приютить сиротку Илку. Именно к ней, к доброй молодой панне, они держали свой путь, когда ось на повозке перетёрлась и они были вынуждены остановиться на половине пути для ремонта. Петер и Илка предложили кучеру и солдату остаться и чинить повозку, в то время как сами дети по лесочку пойдут по направлению к маленькому городку, где жила панна Эльжбетта и Петер, а как только с ремонтом повозки будет покончено, то кучер и солдат быстро нагонят детей.

Из-за драгоценностей, что везла с собой маленькая сиротка, убили старого кучера и отставного солдата, которому Петер помогал по просьбе старшего брата. О смерти этих двух людей мальчишка узнал из подслушанного разговора атамана и разбойничьей матери. Из-за них же, из-за чёртовых стекляшек, отравили и старую пани, успевшую перед смертью выслать единственную внучку с приданным и письмом прочь. Хотя сейчас, спустя время, Петеру казалось, что и ось на повозке была повреждена намеренно, ещё там, в селе. Возможно даже тем же самым человеком, что отправил на тот свет старую панни. Планировали захватить юную панну Илку в дороге, убить, а драгоценности забрать и поделить, да только вот решение детей идти через лес спутало все карты.

Бросить бы драгоценности ко всем чертям, пусть заносит их вьюга, прячущая кроваво-алые цветы, да кроме этих блестяшек ничего у Илки не осталось от родителей и бабки. А даже если бы и оставили их разбойникам, не оставили бы те ребят в живых — кто захочет терять тёплый дом, где один за другим расстаются со своими вещами и жизнями путники, по воле рока сбившиеся с дороги и нашедшие приют на старом подворье?

Только сейчас разбойники за ними не кинутся, если обнаружат пропажу детей. В такую вьюгу даже дурак на улицу ни коня, ни пса не выгонит. Да и чего сытые животы зря морозить? Вздорная старуха непогода разберётся с детьми быстрее — далеко ли под северным ветром уйдёшь без вещей на слабых ногах?

Но Петер упрямо продолжал шагать сквозь бурю, заметавшую алые цветы, распускавшиеся от его израненных ног, и следы. Он уже не чувствовал ног, и руки-то ещё держали одеяло с Илкой лишь потому, что, казалось, намертво примёрзли.

Снег, куда только не брось взгляд — везде белым-бело. Протяни руку и всё, чего ты коснёшься, будет снег. Яркий, белый, искрящийся словно россыпь алмазов и такой же жестокий и безразличный. Острый словно сталь и кусачий точно волк. Недаром говорят, что в снежную бурю лучше не покидать тёплый дом — поглотят снежные псы, даже костей не оставят.

Глаза слипаются и клонит в сон. Да и старуха непогода будто в одно мгновение превратилась из вздорной, жестокой карги в добрую матушку метелицу, готовую принять двух заплутавших детей в свои объятия, укрыть их тёплым снежным одеялом и петь им колыбельные ночи напролёт. Петеру уже не кажется такой плохой идеей остановиться переждать снежную бурю в яме, наполовину прикрытой рухнувшей елью. Но мальчишка продолжает упрямо идти, почти не обращая внимания на вой. Может то снежные псы, а может клыкастые стражи леса, славящиеся своей серой шкурой и пылающими глазами.

Ветер воет и сносит, сносит худое и такое хрупкое на морозе тело с призрачной, едва различимой тропинки между деревьями. А может и нет там тропинки вовсе. Может Петер идёт наугад, проваливаясь в белый снег по колено, в надежде, что до городка рукой подать.

Иссиня-чёрное небо, почти полностью скрытое белыми порывами вьюги, швыряющими в несчастных детей комья снега. Кристально-чистый белый снег, покрывший тёмные волосы и старое одеяло. Бледные силуэты, напоминающие усталому разуму сильные собачьи тела. Кажется, что они вот-вот оживут: вспыхнут в ночи угольки глаз и раздастся заливистый лай, начинающий охоту.

Глаза слипаются, а ноги будто налиты свинцом. Всё труднее делать шаг. Всё сложнее делать очередной вдох. Мерещится запах дыма. Тёплый очаг. Петер бы всё отдал за то, чтобы оказаться сейчас на кузне у брата. Или в доме панны Эльжбетты. Да пусть хоть на пороге, лишь бы в тепле... Мерещится усталым глазам и тёмная фигура, стоящая на пригорке в тени деревьев.

Человек, зверь или нечисть, Петеру уже настолько безразлично, что он не в силах свернуть с тропы. То ли длинные пальцы старухи-метелицы добрались до сердца, то ли разум обманывает глаза: фигура стоит неподвижно, будто наблюдает. Петер чувствует запах дыма и тёплого хлеба. А может собственной крови, запёкшейся на губах, и зерна, когда-то просыпанного на одеяло.

А вокруг, сколь может охватить глаз, лишь снег. И дыхание, облачками пара вырывающееся из посиневших губ, осыпается точно снежинками.