Вино сладко переливается в свете фонарей, слизывается с губ, увы, уже не чужими губами. Капли, прозрачные, стекают с пальцев, оплетая их нежно - сразу же вспоминаются чужие, гладящие так же сладко, как на вкус это вино. Вишня скоро оцветёт; можно только горько усмехнуться, думая о том, что ты ушёл хотя бы в такую прекрасную пору. И от этого даже вино начинает горчить, неприятно оседая в горле.
Розовые лепестки несёт ветром прямо ко мне; ты прощаешься так со мной, дитя свободного Мондштадта. Ещё один глоток вина и мысли начинают неприятно путаться, а память показывает мне лишь самые счастливые моменты. Сверкающий взгляд преследует меня фонарями, отражающимися в прозрачной глади алкоголя. Сердце бьётся чаще, вольнее, прямо как ветер, разбушевавшийся сегодня не на шутку; ты гладишь меня им из своей Родины, даря последнюю ласку.
Горло сдавливает, и прозрачные, будто винные, капли, стекают по моим щекам. Но ты не рядом, чтобы утешить меня; ты всегда в такие моменты перебирал мои волосы и тихо шептал что-то нежное, по-любовному искренне обеспокоенное; сейчас же ты ушёл в город свободы, бардов и сладкого вина. Твоя могила, как и сотни других, стоит позади собора Барбадоса, сверкая гладкой поверхностью серого мрамора. Ты вернулся на Родину, как и хотел, ведомый странным романтизмом, но почему же от этого мне так горько? Сакура отпадёт, все её листы унесёт ветер, но что делать с этими чувствами? Унесёт ли их бодрящий Мондштадтский ветер, как эти лепестки - такие же нежные и невинные, робко распускающиеся?
Сейчас, вспоминая нашу первую встречу, я всё ещё испытаваю трепет в груди, хотя прошло очень много времени. Тогда я казался себе таким мальчишкой - да и был им, пожалуй, - внезапно влюбившимся с первого взгляда в иностранного мальчика с яркими сверкающими глазами и улыбкой. Эту улыбку я чертовски полюбил, в самый первый раз, когда ты робко поприветствовал меня, приподняв самые уголки. Сердце задрожало и я теперь мог понять строки многих лёгких любовных романов дома Яэ. Ты был… неописуем; я не могу описать каждый проведённый момент с тобой никак кроме "счастье". Ты был очень умён, поражая меня каждый раз осознанием того, как легко ты устанавливаешь полезные для себя связи. Ты был добр ко всем, верил, что в абсолютно каждом есть хорошее и оттого люди к тебе тянулись, как подсолнухи к свету. Если сказать честно, я поначалу ревновал; так по-детски и собственнически, уверенный в том, что ты смотришь с этой нескрываемой нежностью на всех, стараясь получить расположение. Я ошибался; тогда, в тот солнечный день, не только я смог познать на себе чувства первой влюблённости. Однако, ты был достаточно сдержан, пока я не сказал прямо о своих чувствах - сказывались наши статусы, которые за всё то время моего одностороннего флирта я проклял, наверное, тысячи раз. Аяка смотрела на эти попытки добиться тебя то ли со смехом, то ли с сочувствием; скорее, всё сразу.
Я так любил наши ночные разговоры и одну чашку вина на двоих, что сейчас сидеть на террасе просто невыносимо. Воздух становится холоднее, как и ветра - нужно идти внутрь, чтобы не продрогнуть, но делать этого я упорно не хочу, неотрывно смотря на розовые лепестки. Беру один из них; бархат стелется под подушечками пальцев и я целую его в очередном за этот вечер приступе сентиментальности. Луна - серебристый диск в небе - покрывает землю неярким светом, приглашая всё вокруг, в том числе чувства. Она ласково гладит по щеке и целует в лоб, даруя такое необходимое сейчас, пусть и призрачное успокоение.
-Брат… - двери тихо отворяются и я вижу Аяку, ещё сонную, неслышно ступающую по деревянному полу. Она садится рядом и молча обнимает меня; волнуется. Я обнимаю её в ответ и сам не понимаю, в какой момент начинаю снова плакать - слёзы впитываются в чужую накидку. Над ухом слышатся всхлипы; он был важен для нас обоих, пусть по-разному: как самый близкий друг и возлюбленный. Мои руки прижимают сестру, самого родного и близкого человека, к себе крепче; я пытаюсь успокоиться и успокоить её, показать, что я рядом, та же в ответ делает ровно то же самое; я понимаю, что у неё ровно теперь же мотивы, что и у меня и молча принимаю её утешение, даруя такое же в ответ - это сейчас необходимо на обоим.
-Пошли внутрь. - тихо говорю я, когда её слёзы перестают течь - как и мои. Она лишь кивает и поднимается, сразу после этого чихая; пусть обладатели крио стихии хуже чувствуют холод, замёрзнуть они вполне могут - и от мыслей об этом я слегка улыбаюсь. Всё-таки он любил нас, теперь я должен сохранить эти близкие узы в семье Камисато, пусть в ней больше нет его.
Я последний раз смотрю на сакуру и, поднявшись, иду с Аякой в поместье, приобнимая её за плечи. Теперь нам нужно учиться полагаться друг на друга, как тогда, когда Томы ещё не было с нами.