Пойди туда, не знаю куда...

***

      — Введите! — произнес король Дориата и самопровозглашенный повелитель Белерианда.

      Двери малой приемной распахнулись.

      От торжественного сборища в тронном зале Элу Тингола отговорила супруга, с присущей ей мудростью указав, что в расследовании похождений королевской дочери публичность совершенно излишня. Поэтому аудиенцию перенесли в малую приемную, где тоже был трон. Зрителями присутствовали только восемь стражников, успешно наплевавших на приказ доставить смертного пришельца во дворец, Даэрон, который и так все знал, и пяток приближенных, которым Даэрон уже успел разболтать.

      В роскоши Менегрота наспех причесанный Берен чувствовал себя несколько неудобно. Окружающая обстановка тоже страдала — Берен в нее решительно не вписывался. Щегольские бархатные штаны смертного казались Тинголу чем-то знакомыми.

      — Я встретила его в лесу, — сразу взяла быка за рога королевская дочь. — И мы хотим пожениться!

      — Ага, — растерянно сказал Берен, чувствуя, что его поймали врасплох. Сам он считал, что ему жениться еще рановато, и вообще его пока и так все устраивало. Но не соглашаться сейчас было несколько неблагоразумно. — Как честный человек…

      — Дитя мое, нельзя же вступать в брак со всяким, кого случайно встречаешь в лесу.

      — Мама, но ты же вступила!

      — Мы сделали это после трехсот лет знакомства, — с достоинством ответила Мелиан.

      — С продолжительностью знакомства, — раздался звучный голос Тингола с высоты трона, — разберемся позже. Для начала я хочу знать, кто это.

      — Это Берен! Сын Барахира!

      — И о чем это мне должно говорить? — спросил Тингол.

      — О нем поют песни! — с жаром заверила Лютиэн.

      — Ни одной не слышал, — и Тингол покосился на придворного специалиста по этим вопросам.

      — И я не слышал, — сказал Даэрон, добавив мстительно, — и неизвестно еще, что там за песни. Может, неприличные.

      — Сам ты! — не выдержал Берен. — Там про мои подвиги поют!

      — Про подвиги я не слышал тоже, — сказал Тингол.

      — Не может такого быть, — громко усомнился Берен. — Моего отца за битвенные подвиги сам король Фелагунд вот этим перстнем наградил!

      И Берен потряс рукой с зажатым в ней кольцом дома Финарфина.

      — Дай-ка посмотреть, — встрял Даэрон, чувствуя за своей спиной молчаливую королевскую поддержку.

      — Но-но! Только издали!

      Манерный хлыщ-музыкантишка не внушал Берену ни малейшего доверия.

      — Хорошо, — снова взял слово Тингол. — Я услышал историю о заслугах твоего отца. Но сам-то ты чем славен?

      — В родном Дортонионе я убил самого Горгола! — гордо ответил Берен.

      Тингол скучающе подпер щеку рукой.

      — И про него я не слышал.

      — Ну и глушь тут, — пробормотал Берен, а вслух сказал еще более гордо, чем прежде: — Мои подвиги таковы, что Моргот назначил за мою голову награду не меньшую, чем за голову Фингона.

      — То есть материально ты обеспечен? — хмыкнул Тингол. — Это хорошо. А с молодой женой где ты жить собираешься?

      — В Менегроте тысяча пещер! — возмутилась Лютиэн. — Неужели тебе жаль одной?!

      Тут Тингол вспомнил, где он видел эти бархатные штаны. Это были штаны из его королевского гардероба, только укороченные на смертный рост.

      — Что ж, дитя, ты права, — злокозненно промолвил он. — Каких-нибудь сорок лет можно и потерпеть. Но, — обратился он уже к смертному, — моя дочь — это не штаны, чтобы их надевал кто попало и даром.

      — Неудачное сравнение, — шепнула Мелиан.

      — За выкуп только поганые истерлинги женятся, — упреждающе буркнул Берен, почуяв, чем пахнет дело.

      — А я и не продаю ни эльфам, ни людям тех, кого люблю и ценю выше всех сокровищ! — произнес Тингол чистосердечно: торговаться с гномами он ненавидел, а у орков все равно не было денег. — Но обмен подарками допускаю. Я тебе свою дочь, а ты мне что за это?

      — А что хочешь! — брякнул Берен опрометчиво.

      Тингол принял величественный вид. Даэрон, приближенные и даже стражники вытянулись во фрунт, чувствуя приближение исторического момента. Мелиан подозрительно покосилась на супруга — обычно за такими позами следовали самые феерические решения.

      — Будь осторожен, о, король! — произнесла она на всякий случай. — Ибо властию выше моей пришел сюда этот смертный.

      — Сам вижу, дорогая супруга. Завесу надо было вовремя штопать.

      Стражники приуныли: вид королевы ничего хорошего им не сулил. Торжественность Элу достигла своего апогея.

      — Король не хочет вена, кроме ста краеобрезаний филистимских, — прочувствованно возгласил он.

      Берен опешил. Лица других присутствующих понимания не демонстрировали тоже.

      — А… это что такое?

      — Может, тебе еще сказать, где это берут? Такой знаменитый герой должен знать это сам.

      Но, подобно самому Тинголу, Берен об этих филистимских предметах имел понятия не больше, чем о дифференциальном исчислении. И он воскликнул в отчаянии:

      — Давай я лучше сильмарилл принесу из короны Моргота!

      — Еще чего! — отрезал Тингол. — Сильмарилл любой дурак принесет. Да и хлопот с ним не оберешься потом, — пробормотал он себе под нос, так что расслышала только Мелиан, — в Мандосе я видал такое счастье.

      — А давай…

      — Мое слово окончательное! — рявкнул Элу. — Или сотня краеобрезаний филистимских, или… как там это у вас говорят?.. дырка от бублика вместо моей дочери.

      — Опять неудачное сравнение.

      — Мама, невежливо шептаться при посторонних.

      Мелиан елейно улыбнулась:

      — Разве здесь есть посторонние, дитя?

      — Да хоть на что это похоже?! — взмолился Берен.

      — Sapienti sat, — ответил Тингол. Несмотря на собственный королевский запрет, при случае он любил щегольнуть знанием языка понаехавших, из которого все же усвоил несколько популярных выражений. — Ну так как, согласен?

      Даэрон источал ехидство, и злорадная физиономия этого придворного лабуха придала Берену храбрости невиданной.

      — Да хоть двести! — воскликнул он с тем же выражением, с каким его менее родовитые сородичи швыряли наземь шапки в базарных торгах. — Вот тебе как Эру свят: когда в следующий раз свидимся, принесу тебе тютелька в тютельку! Счастливо оставаться! Подвенечную фату шей, любимая, я скоро буду!

      — Что за странные слова произнес ты, супруг мой? — спросила Мелиан, когда двери за стражниками закрылись.

      Лютиэн насторожила уши.

      — Сама судьба говорила моими устами. Ибо если не она, то мне поистине неведомо, что бы это могло быть.

      Мелиан ошеломленно замолчала. Этот Замысел был ей неизвестен.

      — У, гадский папа! — сказал Берен на западной дориатской границе. Туда его вежливо, но твердо препроводили стражники, втайне надеясь, что за две недели их отсутствия буря королевина гнева немного уляжется. Нежная возлюбленная успела тайком сунуть Берену сверток с пирожками из маменькиной кладовой, а Тингол милостиво разрешил оставить при себе бархатные штаны — самому Элу они все равно теперь были коротки.

      — Гадский папа! — повторил Берен, глянул на кольцо Барахира и пошел по дороге, ведущей на запад. Слава о мудрости Финрода Фелагунда давно распространилась за пределы Нарготронда.

***

      Король Фелагунд исчез.

      Он должен был находиться где-то в Нарготронде, ибо его пределов не покидал, но исчез бесследно, будто растворился. Был — и куда-то пропал. Смертного, после прихода которого случилась эта оказия, тоже никто не видел.

      Не сказать, чтобы Ородрет очень уж обеспокоился, ибо даже Финрод не умел проваливаться сквозь землю. Но два злыдня, обитающие в Нарготронде с полного согласия Финрода и без согласия Ородрета и намеревающиеся в некотором будущем снова впутать Ородрета в ставшие столь ненавистными ему военные действия, проще говоря, Келегорм и Куруфин спустя пять дней начали поиски. Более, впрочем, из интереса, нежели из-за чего-нибудь другого.

      Еще через день король Фелагунд был найден в библиотеке. Только обширность книгохранилища объясняла, почему этого не случилось раньше. Помещаясь в дальнем и укромном уголке, держа на коленях раскрытый фолиант и свесив голову на грудь, Финрод сидел в глубоком кресле и на появление Куруфина не реагировал, ибо крепко спал. Рядом, прямо на полу, подложив под голову еще пару толстенных томов, посапывал смертный пришелец, тоже дрыхнущий без задних ног.

      — Хороши! — оценил ситуацию Куруфин и снял с головы кузена пасму паутины. Действовал он аккуратно, но Финрод все равно проснулся. — Какое сегодня число?

      Теперь и смертный начал проявлять признаки пробуждения: заворочался, зевнул, протер глаза… На скуле его отчетливо отпечатался уголок переплета.

      — Не помню, — сказал Финрод. — Но это неважно. Ты что-нибудь слышал о краеобрезаниях филистимских?

      — Филистим… Пелиштим, палашту, палайсту, филистиун… — начал перебирать возможные конструкции Куруфин, среди прочих талантов унаследовавший от отца любовь к языкознанию и словесности. — Нет, никогда не слышал ничего похожего. На твоем месте я бы спросил у наугрим, здесь в основе явно что-то из их языка или очень сходное. А зачем тебе это?

      — Мне незачем, но Элу Тингол… — и Финрод кратко пересказал существенные детали насущного дела.

      Берен только вздыхал.

      — Предлагал ведь я Тинголу, лучше я, мол, тебе сильмарилл…

      — Ты ему сильмарилл что? — как будто невзначай поинтересовался Куруфин.

      — Не, ничего, вы не подумайте, — спохватился Берен. — Это я для красного словца только. Он ему все равно не нужен, ему вот это подавай.

      — И неизвестно, что это такое, — грустно сказал Финрод. — Я перевернул уже половину библиотеки, и все впустую.

      Он не преувеличивал. Свиток за свитком и манускрипт за манускриптом, педантично и внимательно, действуя по наитию или руководствуясь каталогом. В глазах порой рябило от скорописей, минускулов и полууставов. Финрод спал урывками и питался бутербродами. Берен, по его словам, читать тоже умел, но только по-человечески, а книг на людских языках в библиотеке Нарготронда не водилось за ненадобностью. Поэтому он приносил бутерброды и расставлял и раскладывал обратно по местам уже просмотренные труды.

      Спустя еще неделю в библиотеку заглянул Келегорм. За ним следовал Хуан, стуча когтями по полу. Берен покосился на него с опаской: пес был очень уж большой, и Берен подозревал, что и на уме у него больше, чем у обычной собаки.

      — Курво… — начал Келегорм, но, завидя смертного, из вежливости перешел на синдарин, — Куруфин сказал, что в последний раз тебя видели здесь.

      — Так и есть, — отозвался Финрод, пробегая глазами очередной свиток.

      — Мы собираемся на охоту, что-то многовато волков развелось на Талат Дирнен. Может, поедешь с нами, заодно проветришься?

      Финрод покачал головой.

      — Мне уже самому интересно, что же все-таки ему надо.

      — Идей по-прежнему никаких?

      Финрод вздохнул. Кое-что откопать ему, кажется, удалось. Благодаря давнему знакомству с гномьим племенем и личному обаянию, он сумел разговорить одного из наугрим, и тот поведал, что таинственное слово определенно что-то ему напоминает. Что именно, науг назвать не пожелал, ибо гномий язык почитался тайным, но клятвенно заверил, что сходство велико. За более подробные сведения науг запросил снижения вдвое пошлин на соль на ближайшие десять лет.

      Берен знай себе дивился такой гномьей захапистости, но помалкивал. В его обязанности по-прежнему входило обеспечение хлебом насущным. Верный своим привычкам, Берен крался за добычей в самые глухие ночные часы и возвращался с горячим чайником и бутербродами. Его налеты на кухню оставались никем не замеченными — в Дортонионе Берена и целая Сауронова армия выследить не могла.

      После долгого и упорного торга стороны сошлись на отмене помянутых пошлин вовсе, но только на год. Несмотря на ангельскую внешность и прославленную мудрость (а может быть, именно благодаря последней), Финрод отнюдь не был чужд материальной составляющей бытия. Оттого он пользовался особым уважением наугрим, а Нарготронд пребывал богатейшим королевством на западе Белерианда.

      Ударив наконец с королем по рукам, науг приоткрыл завесу тайны: это слово, хоть и произнесенное в искаженном виде, обозначало кого-то чужого, вторгшегося, сунувшегося или на худой конец влезшего.

      Из этого следовал вывод, что чего бы там ни пожелал Тингол, оно по крайней мере относилось к живому существу.

      — А Тинголу откуда знать такие вещи?

      — Он знаком с наугрим со времен, когда Моргот сидел под замком в Мандосе. Или, может быть, с ним поделились ноэгит нибин, когда их было еще много. Я слышал, что они не очень скрывали свой язык от посторонних.

      С «филистимскими», таким образом, более-менее удалось разобраться, оставались «краеобрезания».

      Финрод вопросил риторически:

      — У кого бывают края?

      — У камбалы, — начал перечислять Келегорм то, что сходу приходило в голову. — У ската…

      — Разве камбалы куда-нибудь вторгаются?

      — Тогда бабочки. Они определенно суются на огонь, и у них есть края.

      — У меня все же ощущение, что речь идет о разумных созданиях, — задумчиво произнес Финрод. — Хоть и не могу сказать, почему мне так кажется.

      Келегорм спорить не стал.

      — Предвидения за тобой всегда водились.

      — Только на этом они и заканчиваются.

      Берен пригорюнился.

      — Как же я могу принести то, что даже никто не может сказать что?!

      — Хрен знает! — раздался вдруг чей-то голос.

      Трое присутствующих мигом повернулись к четвертому. На морде Хуана расползалось выражение, которого там не бывало даже в щенячьи годы, когда Хуану случалось крепко нашкодить и быть застуканным на горячем.

      — Он говорящий?!

      Берен на всякий случай подвинулся за спинку кресла Финрода. От разговорчивых собак можно было ожидать чего угодно.

      — Вроде было предсказано, что ему трижды суждено молвить языком Воплощенных, — неуверенно сказал Келегорм. — Если это оно, то это первый раз.

      — Может, он скажет еще что-нибудь?

      Но Хуан только помотал головой и тихонько поскулил, показывая, что внезапная роль прорицателя его нисколько не радует и вообще уже закончилась.

      Не оставалось никакого сомнения, что здесь и сейчас явили себя некие высшие силы, может быть, даже превыше власти валар. Все четверо переглянулись. К этим двум словам следовало отнестись с величайшим вниманием.

      — Но при чем тут какой-то огородный овощ?! — недоумевал Финрод.

      — И краев у него нет.

      — Это не про овощи, — вмешался Берен, радуясь, что наконец-то может быть чем-то полезен. — Это у людей так говорят иносказательно, когда не знает никто.

      Келегорм воспринял новую информацию скептически.

      — Что же, Хуан потратил одну из трех попыток только на то, чтобы сообщить нам, что это никому неизвестно?

      «Хозяин, я здесь совершенно ни при чем», — говорил весь внешний вид пса.

      — Может быть, это надо понимать как раз в прямом смысле, а не в иносказательном? — задумался Финрод. — И какие-то свойства хрена должны навести нас на ответ? Сейчас попрошу кого-нибудь выкопать с грядки экземпляр и принести сюда.

      — Да не про овощ это! Это про… про… ну это… — и Берен замолчал. В присутствии эльфийских лордов грубо выражаться ему было неудобно, и он надеялся, что Келегорм и Финрод как-нибудь догадаются сами. — Чем мальчики от девочек отличаются, — нашелся он наконец с эвфемизмом.

      — Что общего между тем и другим?! — удивился Финрод.

      Барахирион пожал плечами.

      — Хрен его знает.

      Все, кроме Хуана, снова задумались или сделали вид, что задумались. Берен, уставив подбородок в ладони, а локти на колени, созерцал носки своих сапогов и размышлял о том, что надо было разживаться не только штанами, но и обувкой, пока была возможность.

      — Я понял!

      Сказано это было тоном настолько странным, что голоса Берен даже не смог опознать и на всякий случай опять поглядел на Хуана. Сейчас пес оказался ни при чем. Нельзя было решить, кого первого осенило, но в данный момент Келегорм и Финрод смотрели друг на друга, и в лицах обоих сквозило взаимное озарение, как будто они вместе наконец-то нашли способ собрать из частей целое. Должно быть, это и было то самое осанвэ, которым, по слухам, обладали эльфы.

      — Хитро выдумал!

      — Только с подсказкой догадались.

      Быстротой мысли Старших Детей Эру Берен похвастать не мог.

      — Объясните мне! — взныл он.

      Нолдор оторвались от своего мысленного общения, взглянули на недогадливого смертного и внезапно дружно расхохотались.

      Спустя минуту искатель руки Лютиэн искренне желал провалиться сквозь пол.

      — Искаженец! — Берен рдел даже сквозь двухнедельную бороду. — Тьфу, непотребство! Ой! А я еще сдуру ему двести штук пообещал.

      — Кто же тебя за язык тянул? — ехидственно полюбопытствовал Келегорм.

      Берен продолжал сокрушаться:

      — Лучше бы он меня за сильмариллом послал! Ну сложил бы я голову где-нибудь в Ангбанде…

      — По дороге к Ангбанду, — поправил Келегорм.

      — Ну по дороге. Помер бы и лежал спокойно, волки бы меня глодали, авось подавились бы. Но все ж не эдакий срам! Как додумался только до такого!

      Финрод же продолжал размышлять:

      — Я в принципе могу понять все, кроме одного, — зачем Элу Тинголу это нужно? Что он будет с этим делать?

      — А меня интересует, кого именно он подразумевает под «вторгшимися». И если нолдор, то я лично обеспечу ему двести один предмет, причем первым будет голова самого Элу Тингола.

      — А остальными? — спросил Берен с некоторой надеждой.

      — Я еще не придумал.

      — Нет, это все же слишком, — миролюбиво сказал Финрод.

      — В самый раз.

      — Я имел в виду, что такого Элу при всей его нелюбви к нолдор не потребовал бы, — пояснил Финрод еще более миролюбиво. — Должно быть, речь идет об орках. Они всюду вторгаются и везде суются. Конечно, это орки.

      — Вот же скотина! — выругался Берен, имея в виду, разумеется, Тингола. — Затребовал такое, что вслух сказать стыдно, а я этими руками потом Лютиэн обнимать буду?!

      Келегорм почел за лучшее промолчать — Хуан и без того уже прикрывал лапами морду. Финрод довольно, с хрустом, потянулся.

      — Все же мы разгадали эту загадку. Вот теперь и на охоту поехать могу!

      — А… а я? — растерянно сказал Берен.

      — Можем и тебя взять, — великодушно предложил Келегорм.

      — Не, мне это самое идти добывать надо, мне бы помощь…

      — Конечно, — сказал безмятежно Финрод, не чуя подвоха, — тебе наверняка понадобятся снаряжение, одежда и припасы в дорогу, и на все это ты можешь смело рассчитывать.

      — Я думал, ты пойдешь со мной. Раз уж обещал помогать…

      — А ты сам разве не справишься?

      — Справлюсь, — сказал Берен. — Но мне одному стремно. А вдвоем мы быстренько, а? Ты же обещал…

      Финрод хотел сказать, что он все-таки король и у него куча дел, что не сумеет даже объяснить, куда и зачем он идет, потому что у него не повернется язык… но посмотрел в эти умоляющие глаза смертного, в коих уже поблескивала слеза, и понял, что отказать не сможет.

***

      По Дортониону пошли леденящие душу слухи о том, что объявился маньяк. Он охотился на орков, но вместо того, чтобы убивать, делал с ними нечто такое, что даже орки стыдились произнести вслух. Жертвы, успевавшие разглядеть маньяка до того, как получали удар по голове, уверяли, что это эльф. Но один из пострадавших, голова у которого, должно быть, оказалась крепче прочих, и он пришел в себя раньше — так вот этот пострадавший клялся, что опознал злодея.

      Отныне одного имени Берена было достаточно, чтобы орки разбегались без оглядки, забыв все данные им приказы и вместо Морготовой воли внезапно обретая собственную. Враги покидали Дортонион.