Ultraviolence

He hurt me but it felt like true love

Было больно, но мне казалось, что это и есть настоящая любовь.

Отвратительность безумия выражается в его неизбежности, его темной глубокой пучине, которая не оставляет и малейшего шанса на спасение. Медленности его действия и осознания.

В его прикосновении, проникновении самыми острыми наколенными докрасна иглами в голову и под самую кожу.

В том, что оно так чертовски приятно поначалу. И только.

Уэнсдэй сводит дрожащие ноги вместе, прячет худые коленки под тканью измятого платья. Не осознанно трясет головой, когда мысли в её мозгу тысячами разозленных ос ударяются о стенки черепа. Растрепанная челка черной пеленой закрывает глаза.

Горькая ухмылка в едва заметном движении бледных губ выучено становится шире, нормальнее, как он говорит. Девушка запускает пальцы в распущенные волосы, ногтями впивается в раздраженную кожу.

Жмёт долго, до вырвавшегося болезненного выдоха и боли на макушке. Убирает руку, смотрит на бледную кожу, под которой просвечивают линии вен.

Кусает губы до крови, скулит, наверное, впервые в жизни, и спешит умолкнуть. Зажимает рот ладонью, заглушая хрип, вырывающийся из груди, и невидящим взглядом обводит разгромленную комнату.

Запах её ошибки, её безмерной глупости, детского эгоизма, подпитанного всеобщим принятием, не исчезает от криков и открытого настежь окна.

Она не выше всех, и никогда не была.

Он выше. Во всем, в мыслях и чувствах, в своих желаниях, во власти, что обвила её запястья точно грубая веревка, раздирающая кожу в местах соприкосновения.

Покалывание на кончиках пальцев значительно. Безумие режет их точно хорошо заточенный кухонный нож. Но он выше, вертикально вверх по венам до сгиба локтя, до смены стыдливого холода унизительным жаром ускользающей жизни. Поднятая рука как символ её смирения.

Уэнсдэй не нравится, когда к ней прикасаются. Берут за руку, переплетают её ледяные пальцы со своими невозможно теплыми. Если это делает Тайлер все много хуже – хочется отрубить кисть и ему, и себе. Спрятать кровавый обрубок в карман для ближайшего мусорного бака и при необходимости повторить со второй рукой.

Терпит. Бровью не ведет, одни лишь губы поджимает плотнее и не прилагает и капли усилий, чтобы удержать руку парня своей.

– Некомфортно? – интересуется Тайлер, кивая на их сплетенные пальцы, и взгляд чрезмерно взволнованный поднимает на девушку. Сжимает ладонь сильнее, – Если это нарушает какие-то твои внутренние рамки, я отпущу. Честно. Стоит только попросить.

Попросить, не сказать. Начать умолять, остановиться посередине дороги, отвести взгляд в сторону и передумать. Все равно не отпустит.

Просила уже дважды за прошлые разы их встреч. Вместо обещанного получала хитрую ухмылку и четыре отговорки на оба случая. На улице холодно, она без перчаток, он просто заботится. Еще одну Уэнсдэй уже и не помнит.

– Нет, я думаю все в порядке. По статистике, такое поведение, - робкий, быстрый взгляд на руки, – Наблюдается у девяноста процентов влюбленных подростков.

Но они вряд ли подходят под эту категорию. То, что происходит между ними совсем не любовь. Растущее безумие. Возражает мысленно, не рискуя произнести вслух. Её холодное бесстрашие исчезает рядом с Тайлером.

– Ну, вот видишь, я же говорил, что ты быстро привыкнешь, - радуется, улыбаясь, и в остроте его белых зубов видится животный оскал. Делает широкий шаг вперед, увлекая девушку за собой, – Приятно, когда ты делаешь успехи в том, ну, в том чтобы быть нормальной.

Ломается под его волей, из сломанных, перемолотых в пыль костей своих собираясь в кого-то более ему подходящего.

– Да, мне тоже нравится, - врет ему, смотря лишь на дорогу перед собой. Кривится вся изнутри, точно что-то под её кожей крутит мышцы, и получает похвальный поцелуй в щеку.

– Твои косички, конечно, восхитительны. Но может, распустишь их для меня? – и, не дожидаясь ответа, не требуя его даже, стягивает черные резинки. Прячет их в карман, чтобы никогда не вернуть.

Каждое касание его пальцев, расправляющих её волосы, перебирающих пряди одну за одной, так, чтобы ему нравилось, ощущается унижением.

– Ну как? – тихим выдохом, с замершим от неосознанного, но так сильно ощущаемого ужаса сердцем. Уэнсдэй чувствует тепло от своих волос на плечах, их длину закрывающую грудь и часть живота. Кротко заправляет часть за ухо.

– Как мечта, - только и говорит парень. Заправленные мгновение назад волосы выпускает обратно. Отстраняется немного, всматривается внимательно, и согласно кивает головой, – Но так намного лучше.

– Не люблю, когда волосы закрывают уши полностью, очень отвлекает, - начинает было, но молкнет под грозным напором. Жмется под его взглядом и оставляет волосы выпущенными.

Полюбит значит, привыкнет терпеть и это тоже.

– Знаешь, мне хочется устроить официальное знакомство тебя и моего отца на этих выходных. Небольшой ужин, не более, - и голос Тайлера звучит чрезмерно уверенно, точно согласие девушки ему и не нужно. Поворачивает на неё голову, лишь когда вместо ответа виснет колкая тишина, – Ты же сможешь выбраться из школы? Или снова красть тебя у психолога?

У самой себя красть.

– Отпустят, - с искусственной заинтересованностью и тягучим ощущением очередной проблемы, взвалившейся на хрупкие плечи. Уэнсдэй и без того сильно рискует, выбираясь к нему по каждому его желанию.

– Класс. Моему отцу ты не шибко нравишься, но какое мне до этого дело. Я выбираю как мне жить собственную жизнь, а не он. Не хочу всю жизнь прожить в прогнившем городишке. Я ведь правильно говорю? – Тайлер останавливается так резко, что влекомая за ним девушка, отставшая всего на полшага, врезается в напряженную спину.

Закрывает глаза, отстраняется, насколько позволяют схватившие за плечи руки, и отвечает после второго нетерпеливого оклика. Говорит быстро и тихо, опустив глаза, чтобы спрятаться от гневных искр чужого взгляда.

Ошибку свою осознает непросительно поздно. Поджимает побледневшие под помадой губы и спешит исправиться.

– Эй, я разве не учил тебя смотреть мне в глаза, когда говоришь со мной? – его пальцы слишком жестокие для её худого подбородка. Под ними темнеют, наливаясь кровью, следы её непослушания, – Ещё раз, что ты там пролепетала? Повтори.

Подчиняется, ломает волю о его руки. Он не отпустит, даже когда черная радужка нальётся болью.

– Самое худшее – стать копией своего родителя. Твой отец это вовсе не ты, правильно, что сам выбираешь свою дорогу. Нельзя позволять выбирать за себя, - половина слов едва ли разборчива. Уэнсдэй глотает звуки, лишенная возможности двигать челюстью. Чужая рука непрерывно держит её, прижимая щеки к зубам.

– Умница, детка, - парень улыбается широко, с тщеславным пламенем в глазах. Заботливо оглаживает место, где кожа покраснела под его пальцами, – Ты же знаешь, что я никогда не хочу сделать тебе больно?

Не ждет её слов, притягивает к себе. Целует влажно и неприятно, проникает языком в её рот. Руки, протестом упершиеся в свою грудь, напрочь игнорирует.

– Ладно, беги обратно в свое мрачное логово изгоев, - но не отпускает от себя. Зарывается носом в её волосы, прикрывая глаза. Опаляет горячим дыханием шею, что кожа покрывается мурашками, – И, Уэнсдэй?

– Да? – сглатывает, когда Тайлер отстраняется. Непрерывно смотрит ему в глаза. Жмется от его невыносимой близости, от его вкуса в своем рту. Задерживает воздух где-то в горле.

– Замажь следы на подбородке. Не хочу, чтобы кто-то подумал, будто я тебя обижаю, - и не прощается. Никогда теперь не прощается. Разворачивается на пятках и быстрым шагом пересекает улицу.

В голове впервые за долгое время нет его недовольного голоса. Одна лишь пустота, блаженная тишина. Последние мысли вытекают красным кровавым ручьем. Уэнсдэй широко распахивает глаза, расслабляется, роняя испачканный нож рядом с собой. Дрожащими пальцами ведет по широкой полосе, пытается свести края раны вместе.

Правую ладонь обжигает кровь, заставляя голову кружиться от тяжелого пресного металлического запаха.

Кричит против воли, ужасом наполняя каждую ноту в своем сорванном голосе. Содрогается словно бы вся сразу, и тяжелым черным ботинком размазывает темную лужу у своих ног. Корчится, пыхтя, лбом упирается в сгиб локтя, и зажимает рану теперь уже всеми пальцами.

Рукав платья насквозь промок. Подол тоже.

«Фриковатое убожество».

– Погоди, а разве это не круто? – Энид поворачивается на кровати, скрипя пружинами матраса, и разноцветные волосы убирает со лба непринужденным жестом. Чуть выпячивает губы, задумываясь, – То есть, я о вот о чем говорю. Он хочет познакомить тебя ближе со своим отцом, наладить ваши отношения. Это же хорошо.

– Меня полностью устраивает отсутствие каких-либо отношений с его отцом, - бормочет Уэнсдэй, с усилием нажимая на заедающие клавиши печатной машины. Не перечитывает набираемого текста, обрывает лист посередине.

– Видишь о чем я. Нельзя всю жизнь прожить только в обществе самой себя где-то в темном лесу за каменным забором, - соседка садится на кровати, скрестив ноги, и Вещь отчего-то слишком привычно забирается на одну из её коленок, – Тем более, если хочешь продолжать отношения с Тайлером. Сама посуди, он настроен вполне серьезно, даже среди волков такое не часто встретишь.

– Мы знакомы с ним почти что пару минут в оценке вечности, - на листке чернилами проявляется одно и тоже слово. Девушка не замечает, как продолжает набирать его, но и не останавливается, – Наши семейные ужины очень редкое явление. А с родственниками знакомятся в канун трагедии.

«Унижение» на листе от края до края.

– Свадьбы что ли? – получив утвердительный кивок головой вместо полноценного ответа Энид хмурит брови, выдыхает до предела мечтательно и проводит пальцами по воздуху, – Ну не знаю, если бы мой парень так быстро захотел познакомить меня с родителями, я бы верещала от счастья. Но, мы наверняка итак будем из одной стаи, так что вроде как все уже заранее знакомы.

– Остужу твои отвратительные фантазии и напомню, что ни я, ни он не превращаемся каждую ночь в голодного мохнатого зверя, - Уэнсдэй не поворачивает головы на собеседницу. Срывает заполненный лист и аккуратно складывает его вдвое. Прячет в выдвижном ящике стола, – Он и без того предъявляет ко мне достаточно требований.

– Он просто заботиться о тебе, - зачем-то растягивает слова, едва ли не распевает их, бросая укоризненный взгляд в чужую спину, – Ну расскажи что, такого он попросил тебя сделать, м?

Держать его за руку, целовать его, приезжать каждый раз, как попросит, распустить волосы, умолкать, смотреть только в глаза, замазывать следы от его пальцев на своей коже.

– Надеть что-нибудь красное, - звучит отвратительно глупо, и девушка сжимает край стола до посветлевших костяшек и без того бледных пальцев. Унижение просачивается в кровь новой дозой.

Уэнсдэй вздрагивает от холода, почти не видящий взгляд переводит на прижатую к груди руку. Тянущая боль притупляется возросшей кровопотерей. Её личное безумие сделало её такой слабой.

Такой податливой и ведомой. Обрубило её колкий язык до корня и пришило сгнившими нитями новый, тот что едва шевелиться, когда она открывает рот.

Она выпускает это из себя через порез,  наблюдает, как капля за каплей оно покидает её тело и её жизнь, пропитывает складки её навечно испорченного платья. Вновь зажимает пальцами рану, вновь морщится.

Потерпеть осталось немного. Медленно втягивает воздух, поворачивает голову. Сильнее обхватывает себя за колени.

В неубранной комнате Тайлера пахнет жареной курицей, пивом и потом. Через тонкие стены слышится трансляция матча по бейсболу, где, судя по недовольным возгласам мужчины, местная команда проигрывает.

– Это красное платье так сильно заводит меня, - хрипит парень, разводя ноги Уэнсдэй в стороны, и устраиваясь между них, – Ты ведь ради этого его и надела, да? По глазам вижу.

По своим глазам она уже давно не видит ничего, кроме страха и усталости. Робко кивает головой, не сопротивляется, когда чужие шершавые пальцы дотрагиваются до края её нижнего белья. Послушно приподнимает бёдра.

– Именно так, детка, с ума схожу, когда ты слушаешься, - ухмыляется, неслушными пальцами пытаясь расстегнуть брюки. Здесь она не помогает, позволяет моменту отдалиться на два десятка секунд.

Он решил ей овладеть сразу после ужина, на котором Уэнсдэй не было предоставлено права сказать более, чем два слова. Она изредка моргала, тыча вилкой в бесформенный кусок перемасленного мяса, залитого томатной пастой. Рука Тайлера все время была непозволительно высоко на её бедре, задирая осточертелое красное платье.

– Не думаешь, что нам стоит подождать? Я не чувствую себя готовой, - и последняя попытка её протеста рушится под его гневным взглядом, когда он оказывается до неотвратимого близко.

Никогда еще люди не пугали так сильно.

Она смотрит на его руку, сжимающую поднявшуюся плоть, и интуитивно сжимает бедра. Приподнимается на локтях, чтобы видеть лучше, и Тайлер её напуганный взгляд принимает за восхищение.

Отрывает её ладонь от матраса, заставляет обхватить твердый член пальцами, и немного толкается, прикрывая глаза от удовольствия. Командует ей, рявкает цепным псом и накрывает её руку своей, начиная двигать.

– Не делай вид, словно не хочешь помочь мне, шевелись сама, - звучит явным упреком, и то, что треснуло ломается окончательно.

Уэнсдэй позволяет ему убрать свою руку, морщится от отвратительности действия, и кусает губу. Снова до крови. Её искусственного рвения оказывается недостаточно. Тайлер отталкивает от себя, роняет обратно на жесткие подушки и единым движением разводит ноги девушки до предела широко.

Облизывается, сжимает её грудь по тканью красного платья неприятно, и делает первый мучительный толчок в её абсолютную сухость. Вскрикнуть не позволяет, зажимая рот рукой.

Покидает её тело с недовольством, высказывается со всей грязью, на которую способен его язык, и сплевывает себе на ладонь. Уэнсдэй дергается, отодвигаясь, ощущая его грубые пальцы внутри своего тела. Прижимает ладонь к его груди.

– Прекрати, не надо! – и её слова, тихий всхлип сквозь плотно сжатые губы, повисают среди остальных звуков. В соседней комнате ревут трибуны, под довольные возгласы. Тайлер вводит в неё свой член снова.

– Ты же говорила, что любишь боль. Все эти убийства, кровь на твоих руках, слухи плетутся за каждым твоим шагом точно паутина, а что теперь изменилось? – его голос был сбивчивый, хриплый от получаемого им удовольствия.

 Парень останавливается, глотает воздух открытым ртом и падает на девушку, вдавливая её в матрас. Устраивает руки по бокам от её головы и кровожадно ухмыляется. Оставляет грязный поцелуй на её губах, достаточно короткий, чтобы можно было перетерпеть, и слюной пачкает ворот её платья.

 – Теперь ты хочешь стать той ванильной сучкой? Хочешь мальчика на побегушках? Я достаточно помогал тебе, пора бы отплатить.

Уэнсдэй тянет заготовленный жгут чуть выше запястья, там, где еще не начинается порез. И накрывает холодный взмокший лоб ладонью. Вытирает перепачканные губы, касается языком  сухого нёба.

С трудом поднимая веки, наклоняется к густеющей луже на полу. Роняет в неё ладонь, водит ею среди кровавых сгустков. Всматривается внимательнее, жалея, что боль в промежности невозможно так же легко заглушить.

Под её солеными непрошенными слезами красная жидкость чернеет ушедшим безумием, проклятой привязанностью, введенной внутривенно. Подносит ладони ближе к лицу, выдыхает облегченно и шумно, прижимая пальцы к щекам.

Её прежнее страдание – черные черви на дощатом полу – умирает при свете луны.