Динозавр

Двигатель затихает, и в салоне повисает гнетущая тишина.

Ты знаешь, что ты должен сделать.

Сделай это сейчас. Сделай это сейчас, Антон.

Обратного пути всё равно нет, тебе остаётся только продираться вперёд, даже если впереди тебя тоже не ждёт ничего хорошего. Как в той жуткой манге Дзюндзи Ито про дыры в скале — ты не можешь вернуться, не можешь повернуть время вспять, можешь только толкать себя вперёд, пока не выйдешь с той стороны этого опыта искалеченной тенью себя прошлого.

Антон вертит телефон в пальцах, не позволяя ему пока лечь в ладонь. Кольцо совсем разболталось, нужно новое купить, или чехол сразу новый. Или этот, поп-сокет, чтобы за перстни не цеплялся. Но то, что есть сейчас — это никуда не годится.

Это никуда не годится.

Антон тянет экран блокировки вверх, и ощущение такое, будто пиксели на экране привязаны к чему-то внутри, и это что-то внутри тянут вместе с ним, тяжело и мучительно. У него уже были слова, которые вытягивались из него, словно потроха из рыбы, и ему тогда казалось, что станет легче, как только он их скажет, что он продвинется вперёд. Но не стало. Стало только хуже. Всё всегда становилось только хуже.

Поотменять бы все последние действия, как на компьютере — отмена, отмена, отмена. Назад, назад, назад. Только до какого момента? Так до самого Воронежа доотменять можно, лет на 12 назад, до какого-нибудь беззаботного момента, где Антон стоит с банкой «Чёрного русского» на дне города в своих льняных штанах и совсем, совсем не догадывается об этом Антоне, который сидит на парковке у дома в заглушенном Тахо. Сидит и уговаривает себя выблевать царапающие и душащие изнутри слова в сообщения, но пальцы отказываются печатать, и тогда он зажимает иконку микрофона.

— Привет, Арс. Записываю тебе вот голосовое, хуй знает, зачем, если честно. Есть просто вещи, которые я тебе тогда у Айдара сказать хотел, но там что-то пошло не так… не очень хорошо, в общем. Но это не то чтобы знаешь, какие-то глобальные вещи, это просто… Я не знаю, что делать, Арс. Мне дальше что делать. Я как-то застрял в этом всём и не знаю, как выплыть. Ты понимаешь сам, что я переключиться на кого-то другого, пока ты рядом, не могу. Ну и быть вместе мы, получается, не можем, с твоих слов. И вот просто взять и перестать чувствовать чувства тоже же так не работает. Я наоборот же все эти годы только больше… кхм. Короче, вот. Тупик такой.

Вообще, блядь, вообще не представлял, что в такой ситуации окажусь когда-нибудь. До какого-то момента я думал, ну, знаешь, эээм… Вот если такое случится, что я влюблюсь в парня, ну типа, что худшее может произойти? Если вот выкинуть там кризис ориентации, самоопределение, это всё. Что худшее может быть? Если он там гомофобом каким-нибудь окажется и сдаст меня всем, побьёт там. Но мне казалось, знаешь — это я сейчас понимаю, что это тупо — казалось, что как будто, если он тоже по мужикам (бля, «тоже», так сказал, как будто я сам прям по мужикам), что… ну как будто всё автоматически хорошо должно быть. Типа, ну я же знал… Про тебя, в смысле. До того как тебе сказать. И мне казалось, что как только я наберусь смелости, это всё, автоматический хэппи энд. А вместо этого знаешь что получил? Дыру в груди, вот просто размером с колесо от камаза. И ветер там гуляет.

Жизнь жёстче, да, точно, жизнь жёстче.

Ты ещё тоже хорош, блядь, вот честно, Арс. Просто каждое предложение лучше другого. Ты думаешь, меня уебала твоя первая реакция? Прикинь, нет. Меня знаешь что уебало? Вот это «как бы я этого ни хотел» — это что за хуйня? Зачем такое говорить? Арс? Ты, блядь, понимаешь, что это с человеком делает?

Если бы у тебя было ну вот немножко совести, ты бы мне все выходы обрубил сразу и всё. Нет, тебе, блядь, надо какие-то намёки ебаные, какие-то гипотетические эти… «Ну вот как ты себе это представляешь?» Обычно, блядь! Обычно! Как у всех людей. В Икею ходить, я не знаю. «Друзей» пересматривать двадцатый раз. Что люди в отношениях делают? Просто рядом находятся. А у тебя, у тебя обязательно какое-то ощущение, что мир, блядь, развалится, если ты будешь счастлив.

Ты хочешь… Ну вот просто, ты же спросил, да? Осознаю ли я последствия? Во-первых, у тебя обязательно сценарий, в котором сразу все всё знают, и всё плохо. Вот как будто ты сорок лет свою личную жизнь скрывал нормально, а тут резко, блядь, разучился! Ну допустим, допустим, вот все типа знают.

Ну закроют Импру, которая по телеку, но её же и так рано или поздно закроют, мы же все это понимаем? Наши-то проекты никуда не денутся. Ничего, блядь, не случится ни с Громким вопросом, ни с Историями, ну в Контакты ко мне кто-то не пойдёт, ну и хуй с ними. В кино тебя звать перестанут? Так и так не зовут особо, извини уж. Я не в плане что прям горю желанием бросить свою карьеру под поезд. Просто ну, мне кажется, ты тоже сгущаешь краски.

И потом, ну толку в этом всём? Ну вот во всём этом. Вот я зарабатываю столько, сколько и не мечтал, машину купил, квартиру купил, хожу свечу ебалом на тв — и? Это такое, знаешь, представление двадцатилетнего меня о счастье. А по факту я вот сижу в машине как лох. Записываю тебе… это я трезвый ещё, кстати. Чтобы ты потом не говорил.

Нихуя это, блядь, всё не значит, потому что я пиздец несчастный. А знаешь, когда себя счастливым чувствую? Когда ты на концерте хуйню какую-то сморозишь и улыбаешься как дебил, а я сам стою, смотрю на тебя и улыбаюсь. Как дебил.

Очень, кстати, тупо себя чувствую, потому что меня никогда никто таким счастливым не делал, и несчастным тоже никто не делал — у тебя прям оба Оскара за эту хуйню. Охуенно сыграл. Сколько людей тебе говорили, что не могут спать из-за тебя? Я вот не могу. Лежу всё, думаю, думаю… Заебало уже, вот честно.

Слушай, если… Если тебе так хочется быть актёром, что ты готов прям всю жизнь играть эту роль идеального Арсения, которого все хотят видеть — как тебе кажется, кстати. Как тебе кажется! То я вот так не хочу. Не хочу я, блядь, чтобы образ для экрана пролезал в мою настоящую жизнь и диктовал, что мне там и как делать. Просто чтобы, блядь, не разочаровать кого-то там. И про Иру мне даже не начинай. Ты сам всё знаешь про Иру.

Короче, ладно. Похуй. Я понял, что пытаться тебя как-то переубедить это тупо. Ты вот как вырос так вырос, а я… ну немного по твоему шаблону, потому что я к тебе тянулся. Я думал, я к тебе движусь всё это время, дальше от старого себя. Но вот когда я пришёл в эту точку, где я от себя кайфую, тебя в ней нет. И что я, блин, с этим сделаю? Ничего не сделаю, просто… Буду, буду так же смотреть на тебя.

Я уже скатился в какой-то бред несуразный, извини. Я просто хотел сказать что-нибудь, чтобы тебе тоже на какой-то момент стало неприятно, может даже больно. А что я такого тебе могу сказать?

Я люблю тебя? Ну… Да. Наверное. Ха. Сука, блядь, козёл, иногда думаю, что ненавижу, но по большей части — ээм… Да. Я люблю тебя. И вот с этим хуй знает, что делать. Куда… Куда эту всю любовь девать? Знаешь, как на кота смотришь и так хочется его погладить, или потискать, или лицом в него упасть — вот прям такой он милый, что не знаешь, что с этим делать. И с любовью этой тоже не знаю, что делать. Она как тот динозавр — проснулась и как-то я это больше не контролирую.

Я вот её тебе принёс. А тебе, получается, нахуй не надо.

Вот как-то так.

Палец несколько раз нервно тыкает на кнопку отправки, прежде чем сообщение улетает в диалог. Грузится несколько секунд, прежде чем замереть.

Почти на семь минут наговорил.

Антон смотрит на салатовый прямоугольник голосового на экране, словно ждёт от него какой-то реакции.

Переслушивать не хочется.

У Арсения всё равно горит этот непонятный статус «был в сети: недавно», ждать быстрого ответа от него не приходится.

Печка в машине больше не работает, и Антон начинает замерзать.

Он смотрит на экран ещё секунд пятнадцать, и там ничего не меняется.

И тогда он зажимает сообщение большим пальцем, дожидается выпадающего меню и выбирает: удалить.

6.

У Айдара сегодня шумно и людно. Душно, так что периодически кто-то то открывает окна, то их закрывает. На кухне люди разбросаны по полу в полутьме вокруг кальяна, в гостиной разбились на группки и разговаривают каждая о чём-то своём, кто-то в углу тщетно пытается разложить настолку.

Арсений порывается уйти, это видно по его лицу, по его жестам, по тому, как он курсирует между комнатами, не находя себе места.

И Антон себя чувствует виноватым — это он Арса уговорил поехать с ними, затащил куда-то за МКАД, и теперь чувствует свою ответственность. Даже среди знакомых людей, с которыми они в офисе постоянно пересекаются, бросить Арсения кажется каким-то предательством.

Не то чтобы он такой уж неприспособленный, просто сейчас видно, что он устал и чувствует себя не в своей тарелке.

Антон Арсения ловит в коридоре. Темно. С кухни несёт кальянным дымом, из гостиной доносятся взрывы смеха, а они замерли тут на границе между мирами.

— Будешь эмку? — Антон зажимает таблетку между указательным и средним пальцем и быстро поясняет. — МДМА.

Арсений протягивает ладонь и задумчиво смотрит на упавшую в неё таблетку. Всё равно уточнит, как всегда уточняет, по-старпёрски:

— Это которая экстази?

Антон кивает и мычит утвердительно. Чувствует себя словно дядя, что в тёмном переулке предлагает наркотики хорошим детям, даже несмотря на то, что знает — Арсений с некоторыми субстанциями знаком не хуже него.

Попов мнётся, смотрит на ладонь, нахмурившись, и Антон уже открывает рот, чтобы выдать какой-нибудь убеждающий аргумент, но Арсений мотает головой и смеётся:

— Я старый человек, Шаст. Я просто вспоминаю все свои ближайшие планы, чтобы не выпасть из реальности.

— Главное, на вторник ничего не планируй, — подсказывает Антон, и его ладонь летит волной вниз, словно очерчивая рельеф серотониновой ямы.

Неизвестно, считывает ли Арсений эту пантомиму, но таблетку закидывает в себя быстро, не запивая, словно заранее согласившись со всеми условиями. И только после этого смотрит Антону в глаза своим ангельским взглядом:

— Но ты же со мной посидишь?

Антон мнётся, потому что у него были другие планы, и нужно было такие вещи оговорить заранее. Но теперь, когда он сам предложил, куда он денется?

— Мне только с тобой комфортно, — тихо добавляет Арсений, разрушая последнюю стену сомнений.

Последнее, что Антону нужно — это чувство вины за потенциальный поповский бэдтрип, если того накроет тревожностью из-за того, что Антон ушёл.

— Посижу, — соглашается он.

В конце концов, если в его распоряжении оказывается более открытый и разговорчивый Арсений, этим нужно пользоваться.

Айдар милостиво разрешает им уйти в спальню, но смотрит на Антона так выразительно, как будто подозревает что-то неприличное в их намерениях, и Антон округляет глаза, мотая головой:

— Здесь шумно просто.

В спальне Арсений сразу же открывает окна, как будто его уже успело бросить в жар, а Антон, наоборот, застёгивает молнию на свитере до самого верха — он пока слишком трезв и ненакурен, чтобы его терморегуляция пошла по пизде.

Арсений садится на заправленную кровать аккуратно, словно собирается наслаждаться трипом, как классической музыкой — сидя, с прямой спиной, закрыв глаза. Его пальцы скребут по собственной коленке, словно ища тактильно приятную поверхность, и он улыбается сам себе:

— Эм… Антон Андреич, можно, пожалуйста, воспользоваться вашими услугами плюшевого медведя?

Антон улыбается тоже. В прошлый раз Арсений в поисках чего-то мягкого так вцепился ему в волосы, что чуть не повыдирал, но сейчас отказать ему всё равно не представляется возможным.

— Только аккуратно, — строгим голосом предупреждает Антон, опускаясь на противоположный край кровати.

— Я аккуратно! — обещает Арсений своим самым искренним шепотом.

Антон опускает голову ему на колени, пальцы Арсения вплетаются в его кудри. Только сейчас он, кажется, расслабляется и позволяет себе прислониться к спинке кровати, блаженно откинув голову.

В комнате горит только торшер в углу и огни многоэтажек за окном.

Они молчат минут пять, и Арсений умиротворённо перебирает волосы Антона, и действительно старается в этот раз не дёргать. Дышит глубоко и улыбается чему-то про себя — эйфория не ебашит, как в первый раз, но чувствуется, что он всё равно счастлив.

Заглядывает Айдар спросить, всё ли в порядке, и Антон просит принести воды на будущее. Айдар кивает — он скорее хочет убедиться, что никто не трахается на его кровати, но приходится быть учтивым хозяином и принести стакан воды.

Арсений каждую прядь накручивает на палец и шумно выдыхает, как будто ничего мягче в жизни не трогал.

— Почему, почему… Почему они такие гладкие у тебя, — бурчит Попов себе под нос еле различимо.

И Антон хочет ответить: потому что наркотики заставляют тебя так думать.

Но отвечает:

— Какой-то шампунь японский купил.

Арсений в полумраке над ним серьёзно кивает:

— Блин, я так завидую твоим волосам сейчас. Такие хорошие, — он говорит это и всей ладонью почему-то гладит по голове Антона, как будто это он хороший, а не волосы.

— Это длина такая. И стрижка ещё. Я же в прошлый раз ходил прям специально к мастеру, который с кудрявыми волосами работает. Это, оказывается, отдельная специализация какая-то.

— Ну и видно, они так хорошо лежат, — соглашается Арсений, приглаживая кудри к голове Антона, как будто, чтобы они перестали хорошо лежать. — А у меня пиздец какой-то каждый раз, никак не могу мастера нормального найти.

— Нормальные у тебя волосы, — терпеливо возражает Антон.

Не хватало ещё на минном поле из чужих комплексов подорваться.

— Не-ет, — тянет Арсений. — Бесят меня. И я как будто застрял с этой стрижкой. Короче точно не надо, а длиннее уже куда? Некуда.

Он говорит это и оттягивает волосы Антона, словно пытаясь показать на них потенциальную длину. Больно.

Антон шипит:

— Ай! Не тяни, ты же обещал аккуратно. Мне не нравится, когда за волосы тянут.

Арсений испуганно отпускает прядь, но тут же начинает мягко гладить Антона по голове снова.

— Да? Ой, извини. А мне нравится. Точнее, нравилось раньше, когда волосы длинные были. Сейчас… не потянешь особо.

Антон наблюдает, как рука Арсения отрывается от его головы и разворачивается в воздухе, словно изображая, как наматывают на кулак длинную прядь.

— Нравится, да? — улыбается Антон.

Арсений кивает.

— Когда тянут за волосы? — продолжает Антон.

Ещё один кивок.

— …когда трахают?

Голос Антона словно повисает в воздухе, как пощёчина, не растворяясь, и он сам ощущает, что перегнул.

Арсений опускает голову, смотрит на него сверху вниз, серьёзно и как будто разочарованно:

— Тебе какая разница? Тебе это всё равно не светит.

Антон поджимает губы. Ошибкой было думать, что Арсений под экстази перестанет быть Арсением. Ему, возможно, чуть больше хочется говорить, но он остаётся такой же сукой, как и в любой другой момент.

Антон запрокидывает голову, чтобы поймать этот сверлящий взгляд:

— А ты подумай ещё. Я хорошо тяну.

— Да? А ебёшь хорошо? — усмехается Арсений.

Антон не может ничего сделать с лицом — оно, наверное, на долю секунды выглядит очень испуганным, прежде чем он успевает вернуть себе контроль над выпученными глазами и приоткрытым ртом.

По всем законам флирта Антон должен сейчас ответить, что трахается как бог, и он достаточно трезв, чтобы соврать об этом. Но не врёт и просто лежит со своим нелепым лицом ещё секунд пять молча, пока Арсений не выдыхает, откидывая голову:

— Так и думал.

Его рука продолжает наматывать прядь Антона на палец, но теперь в этом безобидном действии как будто затаилась угроза.

— Это и был твой план? — голос Арсения звучит устало. — Ты просто меня хотел разговорить, чтобы ещё раз прорекламировать свою кандидатуру?

— Нет у меня никакого плана, — противится Антон.

По крайней мере, не было изначально.

В комнате холодно, Антон прячет пальцы в рукава свитера, и сам туда хочет спрятаться весь, как черепашка. Только это его вряд ли от чего-то спасёт.

— Я думал, мы всё обговорили, — признаётся Арсений. — Честно, я думал, я всё тебе объяснил. Я надеялся, мы это недоразумение оставим позади и никогда к нему не вернёмся, и всё будет как раньше.

Как раньше это когда? Наверное, у них два разных «как раньше», и если Арсений просто хочет, чтобы никакого признания не было, то чего хотеть Антону? Чтобы никакого Арсения не было? Далеко придётся копать.

Арсений словно упал в ручей из собственных мыслей и несётся дальше, гладя голову Антона с какой-то ожесточённой тоской:

— Мне жаль, мне правда очень жаль, что всё так получилось. Но ты пойми — выхода никакого нет, да и не нужно его придумывать, потому что это всё не по-настоящему.

Антон еле успевает за этим потоком мыслей:

— Чего?

— Я хочу сказать, посмотри на себя, у тебя всё есть, ты на пике своей карьеры, всё хорошо. Понятное дело, тебе хочется придумать какую-то драму, хочется ощущения риска, и вот ты придумываешь себе максимально недостижимую цель.

Антон не выдерживает и поднимается на локте, запрокидывая лицо так, чтобы поймать взгляд Арсения, и тот абсолютно серьёзен.

— Чего? Чё ты несёшь, Арс?

Потеряв доступ к кудрям, пальцы Арсения принимаются теребить край покрывала. Антон замечает, что Попов говорит сквозь стиснутые зубы, и, наверное, нужно напомнить ему расслабить челюсть, или поискать у Айдара дома чупа-чупс, но сейчас всё его внимание занимают эти идиотские догадки о том, что Антону просто слишком хорошо живётся.

— Ты дятел, — ворчит Шастун.— Я в тебя начал влюбляться ещё хуй знает когда. Какой пик карьеры вообще. О чём ты вообще.

Арсений примирительно поднимает руки вверх, но тяга к тактильности берёт над ним верх, и вот он уже выпрямляет руки, сминая щёки Антона в ладонях.

— Ну нахуя тебе это? Нахуя? — приговаривает Арсений, меся лицо Антона, словно тесто. — Как ты себе это представляешь? Антош? Серьёзно? От нас же все отвернутся, всё закроют, мы всё потеряем. Да ни одни отношения, даже самые прекрасные, не стоят того, чтобы из-за них поломать себе жизнь. Уж я-то знаю, поверь мне.

Антон хмурится и подаётся назад, отвоёвывая своё лицо обратно. Расслабленной атмосферы больше нет — теперь они оба сидят на кровати, сверля друг друга глазами, словно бойцы на ринге.

— А ты у нас профессиональный отвергатель отношений? — фыркает Шаст.

Он представлял себе этот разговор совершенно не так.

Арсений кивает с каким-то преувеличенным энтузиазмом:

— Именно так. А тебя я вообще слишком люблю, чтобы ломать тебе жизнь.

Антон трёт лицо ладонями.

Это какой-то бред, какой-то бред.

— Я тебя правильно понял? Ты меня слишком любишь, чтобы меня любить? — звучит откровенно по-идиотски, и Антон это в своем голосе слышит прекрасно, но Арсений снова кивает, как будто его только сейчас поняли:

— Именно!

Господи, что у него в голове творится. В этой прекрасной бедовой башке, там не просто другая планета, там целая антивселенная, не имеющая никакого смысла для обычных землян.

Антон протягивает руки и хватает лицо Арсения обеими ладонями, заставляя смотреть на себя. Сам смотрит серьёзно и чеканит:

— Арс. Арс. Просто скажи мне, что мои чувства невзаимны, и я отстану. Просто скажи мне «Антон Шастун, я не испытываю к тебе романтического… этого… интереса» и всё.

— Я же… Под наркотиками… — растерянно тянет Арсений.

Он так трогательно говорит это «под наркотиками» как дед старый. И выглядит несчастным, будто его прижали к стенке.

— Арс, это МДМА, а не сыворотка правды. Ты всё ещё можешь мне соврать, — напоминает Антон, не отпуская его лицо.

— Я не хочу тебе врать, — чуть ли не хнычет Арсений, и Антон себя ощущает каким-то энтомологом-садистом, который тыкает булавкой в стрекозу.

— Ну правду тогда скажи, — логично соглашается Шастун.

Но Арсений закрывает глаза:

— Тоже не хочу.

Антон выдыхает и отпускает его лицо. Всё равно ничего от него не добиться. Действительно, не сыворотка правды.

Чувствуя, как мурашки бегут по телу даже под свитером, Антон поднимается с кровати и закрывает окно.

Хочется уйти.

Но уходить нельзя, он обещал Арсению остаться рядом, и у них как минимум ещё несколько часов, пока тот не заснёт или не сможет контролировать себя настолько, чтобы молчать всю поездку в такси.

— Почему тебе всегда нужно сделать из простого сложное, — вздыхает Антон, прислоняясь к подоконнику.

Арсений мотает головой:

— Я не делаю. Просто вещи действительно сложнее, чем ты видишь. Жизнь жёстче…

Он замирает, прислушиваясь, словно пытаясь поймать внезапную ассоциацию со своими же словами.

— Чтобы её смягчить даже у динозавра не хватит мощи, — подсказывает Антон.

Арсений выглядит растерянным:

— Я не знаю, откуда это, но да. В целом, так. Звучит… правильно.

Вот и вся его философия.

Страдать и считать, что знаешь больше других.

Рассказывать людям, что они сами не знают, что чувствуют.

Верить, что, что бы ты не делал, все равно ты обречен.

Антону хочется уйти. Антону больше всего на свете хочется уйти. Но он не может, он пообещал.

И тогда он опускается на край кровати и вздыхает, чувствуя, как в груди оседает пудовая гиря:

— Забудь. Расскажи мне лучше про свой любимый эпизод «Друзей».

5.

Нужно идти спать, и Антон даёт себе честное слово, что пойдёт, как только пиво закончится.

Как только он допьёт последний глоток, он поднимется из этого удобного кресла и вернётся из номера Арса с красивым видом на город в свою кладовку на другой стороне гостиницы с видом на мусорку.

Дима с Серёжей гораздо мудрее него и уже сопят в своих кроватках, и Арсений, если быть честным, наверное, тоже бы сопел, если бы не засидевшийся гость. Антон как болтливый попутчик в купе, который никак не может перестать рассказывать свои совершенно неинтересные истории.

Но что поделать, если уходить не хочется.

— Серёжа заебал, ни одну строчку в «Опоздании» сегодня не запомнил, — ворчит Антон, делая очередной глоток.

Арсений напротив сам сполз в своём кресле так, что почти лежит и откровенно зевает.

— Нужно ему этот… Йодомарин попить. Или глицин, — на автомате отвечает он. — Для памяти.

— Да вроде, что то, что то хуйня, — пожимает плечами Антон.

Им завтра вставать рано и ехать весь день, и хочется, чтобы этот день подольше не заканчивался. День, где они уже молодцы, где они отыграли концерт и вкусно поели после, и закончили холодным пивом в Арсовом номере с красивым видом.

И Антон не имеет в виду вид из окна.

Он имеет в виду вид на Арсения.

Тот уткнулся сейчас в телефон, и голубоватые отсветы отражаются в его глазах, словно маленькое северное сияние.

Он сегодня играл на концерте жену Антона и трогал его за руку как-то очень честно, и Антон замирал, забывая, что должен играть, и бесил себя самого.

Хочется, чтобы это всё поскорее закончилось. Эта неопределённость, эти ни на что не намекающие намёки, эти тяжелые тянущиеся взгляды.

Хочется знать наверняка.

И поэтому Антон говорит, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и непринуждённо:

— Арс. Арс. Ты же знаешь, что я в тебя влюбился?

Пальцы Антона нервно сжимают горлышко бутылки, а брови Арсения хмурятся.

Попов поднимает взгляд от телефона и смотрит Антону в лицо — не удивлённо, а настороженно, и уточняет коротко:

— Что?

Антон напрягает всю свою силу воли, чтобы не ляпнуть что-то дерзкое, типа «что слышал». Он повторяет, почти так же спокойно, будто допускает, что Арсений что-то читал в телефоне и не расслышал:

— Влюбился в тебя, говорю.

Несмотря на то, что на этот раз он сказал громко и чётко, и его нельзя понять неправильно, Арсений в лице не меняется. Не появляется в его глазах теплоты или испуга, губы не улыбаются.

Он смотрит все также устало, а затем еле заметно мотает головой:

— И что я должен делать с этой информацией?

Сука.

Антон не может пошевелиться, и ни звука из себя выдавить не может. Сидит как манекен, сжимающий бутылку, и даже не моргает.

Внутри что-то тяжёлое и горячее, словно шар раскалённой магмы, поднимается вверх и сжимает горло горячими тисками, и Антон понимает, что ему нужно бежать отсюда. Не головой, а словно какими-то инстинктами понимает, как животное, которое чувствует скорую погибель. Нужно заставить себя переставить одну ногу, затем другую. Нужно сконцентрироваться на том, чтобы подняться из кресла. Бросить себя в сторону выхода, но выйти спокойно, не выбежать и не рухнуть. Нужно потратить каждый последний джоуль на то, чтобы встать и выйти, просто встать и выйти.

И Антон тратит.

По коридору он пролетает по инерции, и как только за его спиной закрывается дверь собственного номера, он чувствует, как раскалённая магма, словно из вулкана, вытекает из него и катится горячими потоками по щекам.

Он словно спотыкается о кровать, рушится на неё поперёк и, вцепившись в одеяло, давится душащими всхлипами.

Антон не помнит, когда плакал в последний раз, но так — кажется, никогда. Каждый раз, когда он пытается остановиться, перед глазами возникает уставшее лицо Арсения, и Антон снова не может сделать ни вдоха без того, чтобы провалиться в бессмысленные всхлипы.

Это всё чудовищно, чудовищно не к месту — чем он только думал?

Сейчас будет болеть голова, а утром он проснётся весь опухший, и все просто подумают, что он плохо выглядит, а Арсений не подумает — он будет знать, что произошло.

Господи, как унизительно.

И приспичило же ему сказать посреди тура?

Завтра нужно будет взять себя в руки и отыграть ещё один концерт так, чтобы никто не догадался. Не избегать Арсения и не трогать его чаще остальных. Просто вести себя как обычно. Как будто ничего не случилось.

Ничего не случилось.

Антон долго плещет себе в лицо холодной водой в ванной, ждёт пока дыхание восстановится. Плакать это как-то неприятно, и он даёт себе обещание больше не плакать.

По крайней мере, из-за Арсения.

Утром голова гудит, и Антон правда чувствует себя погано, но не хуже, чем после джетлага на Дальнем Востоке. Ничего такого, с чем бы он не справлялся раньше.

Вчерашнее происшествие кажется недоразумением, и если не думать о нём слишком сильно, то можно представить, что ничего не было.

Он спускается на завтрак одновременно с Димой и долго жуёт резиновую булку, глядя в окно на парковку, где отдыхает их микроавтобус.

Ничего не случилось.

Они собираются в фойе отеля, и Антон использует все свои актерские способности, чтобы скользнуть по Арсению равнодушным взглядом — не обиженным и не заискивающим, ноль эмоций.

Ничего не случилось.

Небо пасмурное, и хочется успеть выехать до того как начнётся дождь, но они стоят на парковке и ждут, пока Серёжа разберётся с администратором с пропавшими из его мини-бара напитками.

— Можно тебя? — Арсений всё же подходит первым, когда Антон курит в сторонке, и они оба, не сговариваясь, отходят ещё дальше, к каким-то ржавым служебным воротам, где их никто не услышит.

Арсения хрен поймешь, что им руководит — искреннее желание смягчить ситуацию или понимание, что им сейчас ехать вместе на одной машине, а вечером ещё концерт играть?

— Насчёт вчерашнего, — начинает Арсений и делает паузу.

Ждёт, наверное, что Антон скажет что-то вроде «забудь» или «ничего не случилось».

«Ничего не случилось».

Но Антон этого не говорит. Он затягивается и выжидающе приподнимает брови: что?

— Я повёл себя как мудак, — говорит Арсений, и спорить тут сложно. — Я тебе очень резко ответил, и в этом я определённо был не прав. Извини.

Антон молчит, но кивает, делая ещё одну затяжку.

Обычно Арсений не любит, когда при нём курят, и Антон старается этого не делать, но сейчас как будто особый случай. Можно даже дым в лицо ему выдохнуть, если что-то совсем тупое спизданёт.

— Что я должен был сказать вместо этого, — продолжает Попов. — Это «Антон, я тебя очень ценю, но какие-либо отношения между нами — это то, чего не может быть никогда, как бы мне этого ни хотелось».

Антон щурится, пропуская через себя это блядское «как бы мне этого ни хотелось».

И выдыхает дым Арсению в лицо, прежде чем бросить бычок на асфальт и вернуться к машине.

4.

Дима кричит, что они пошли в деревенский магаз за пивом, пока он не закрылся, и Антон машет рукой, мол, идите, идите.

Его оставляют следить за шашлыком, но дрова ещё не прогорели и ставить мясо рано.

Поэтому он, держа мангал в поле зрения, спускается к пирсу.

Арсений сидит на голых досках, опустив ноги в воду — купаться ещё рано, а вот немного помочить пяточки можно.

Закатное солнце раздражающе бликует на глади воды, и Шасту приходится руку к голове козырьком приложить, чтобы смотреть на Арсения и не слепнуть.

— У меня к тебе деловое предложение, — начинает Антон, и Арсений поднимает на него голову.

— Слушаю? — в его голосе столько заинтересованности, что можно понять, он рассчитывает как минимум на какую-нибудь авантюру, а как максимум на предложение украсть шашлык и уплыть есть его на тот берег, пока ребята не вернулись.

— Там распределяют, кто где спать будет, — предложение Антона куда прозаичнее. — И я чёт так посмотрел, там только один диван без спинок и не зажатый между мебелью. Я, короче, считаю, мы как две самые длинные макаронины должны сформировать альянс и отжать его себе.

Арсений щурится:

— А я тебе зачем в этом альянсе?

Антон оглядывается на мангал — дрова ещё не прогорели. Поэтому он подходит ближе, стаскивает с ног дачные галоши и опускается на пирс рядом с Арсением, также погружая ноги в холодную воду. Только бы тут не было пиявок.

— Ну мне одному его не отдадут, это ж на двоих диван. На него уже Стас с Дариной глаз положили. Вдвоём у нас как будто есть шанс их победить.

Непонятно, что включает в себя это «победить», но звучит мрачно, как будто за диван придётся устраивать дуэль, фехтовать на шампурах.

— Нам же не придётся для этого притворяться парой, да? — Арсений улыбается, и по его улыбке сложно понять, какого ответа он ждёт больше, положительного или отрицательного.

Антон вот знает, какого хотел бы сам.

Он к этому моменту всё уже понял про себя и про свои идиотские чувства, и мысль, что Арсению с ним притворяться парой может быть противно, как-то неприятно гложет его изнутри.

Но снаружи Антон просто смотрит на гладь бликующего озера и щурится, и отвечает спокойно и ровно:

— Да даже если и придётся. Из нас бы охуенная пара вышла, между прочим.

И в голосе его гораздо меньше шутки, чем должно быть.

Шастун смотрит на воду, но чувствует, как горит правая щека — Арсений смотрит прямо на него. Думает, что ответить.

— Шаст, извини, ты не в моём вкусе, — в голосе Попова шутки ровно столько, сколько нужно, чтобы не подумать, что они всерьёз это обсуждают.

Антон наигранно фыркает — чтобы не показать, что ответ его задел, нужно сделать вид, что ответ его задел очень сильно.

— Посмотрите-ка на него! — Шастун даже поднимает ногу из воды, чтобы немного Арсения обрызгать из вредности. — А кто в твоём вкусе? Я вот вообще не представляю, как можно иметь вкус на мужиков, они все стрёмные. Мой вкус на девушек ты знаешь…

— Да? — фыркает Арсений. — И какие девушки в твоём вкусе?

— Красивые, — Антон отвечает настолько шаблонной фразой, насколько это возможно.

На самом деле, если так задуматься, Антон всегда западал на тех, кто смеётся над его шутками. Нина смеялась, и он влюбился в Нину. Ира смеялась, и он влюбился в Иру. А Арсений не только смеётся, но и сам заставляет Антона смеяться, и тут у него шансов не было совсем.

И сейчас Арсений тоже смеётся:

— Ну смотри, если я скажу «Антон, ты не в моём вкусе, в моём вкусе красивые», это же как-то грубо будет?

Шастун вместо ответа просто поджимает губы и начинает молотить ногами по воде, заставляя Арсения прикрыться руками от летящих брызг:

— Да тихо, тихо ты! — кричит Арсений сквозь смех. — Если хочешь прям серьёзно, в моём вкусе люди, которым комфортно с собой. Которые кайфуют сами от себя, знаешь? Такую уверенность подделать нельзя. Она меня привлекает. А не красота. Но это редкая штука.

Антон брызгаться перестаёт. Такой уверенностью он точно пока не обладает, и непонятно, придёт ли он когда-нибудь к ней. Пока что он чувствует себя в какой-то переходной стадии — он уже не тот желторотый птенец, который приехал из Воронежа, но и ещё и не тот крутой ганста, которым видел себя в своих мечтах. Какая-то непонятная аморфная масса, которая не знает, кого слушать и на кого ориентироваться.

— Ну хорошо, — вздыхает Антон. — Я недостаточно хорош для тебя, я понял. Но спать-то ты со мной будешь? На диване.

И Арсений улыбается:

— Буду.

3.

Но Антон всё же начинает относиться к Арсению по-другому.

Не хуже и не лучше, не ненавидит его и не испытывает какую-то внезапную симпатию. Просто теперь, когда Антон знает о его ориентации, персонаж Арсения как будто приобретает дополнительное измерение — чуть ближе к трёхмерному человеку и чуть дальше от картонной фигуры с навешанными на неё ярлыками «актёр», «коллега», «петербуржец».

В первую очередь Антону интересно, почему он не заметил сам. Арсений не попадает в образ жеманных изнеженных мальчиков, которых по одному манерному голосу вычислить можно. Но и на типичного брутального мужика он не похож — футболом не интересуется, старается не материться, какой-то такой весь интеллигентный и оторванный от реальности.

По крайней мере, от реальности Антона.

У них первое время точек соприкосновения совсем мало, но Антону хочется их найти, хочется узнать больше.

В первый раз искра высекается, когда Шастун на гастролях на какой-то съёмной квартире, ещё до того как они могут позволить себе гостиницы, выходит утром в гостиную и находит там распластавшегося по дивану Арсения за просмотром повтора «Друзей» по телевизору.

«Друзей» тогда Антон ещё так и не смотрел — начинал только, но бросил почему-то. Но он знает имена персонажей, и серия кажется ему смутно знакомой, вроде, это что-то из первого сезона.

Антон плюхается на диван рядом и дожидается паузы в диалогах, чтобы вставить своё охуенно ценное мнение:

— Меня чёт всегда бесило отношение Росса к бывшей жене. Типа… Ну нравятся ей женщины и что. Что она с этим сделает?

Арсений мычит, не отрывая взгляда от экрана:

— Угу.

А Антон продолжает зачем-то:

— Я вообще нормально к этому всему отношусь.

И это ему кажется сейчас таким откровением! Таким актом героизма! А? Видел? Как простой воронежский парень вырос над собой — нормально относится к выдуманным лесбиянкам, которые никак не влияют на его жизнь!

Арсений всё же поворачивает на него голову, и Антон ожидает увидеть в его взгляде какую-то теплоту или хотя бы настороженность, показывающую, что он понимает подтекст диалога. Но лицо у него просто дубовое — ноль эмоций, как будто Антон это надоедливая старушка в автобусе, которая зачем-то рассказывает ему о своих больных суставах.

— М-угу, я тоже, — бесцветно отвечает Арсений, возвращаясь обратно к просмотру сериала.

И — сука такая! — громкость ещё побольше делает.

Антон от такой наглости дар речи теряет — он, можно сказать, душу тут излил, а в ответ такое вот равнодушие?

Даже задумывается — может, Серёжа пошутил тогда? Может, это всё затянувшийся розыгрыш? Антон тут ходит, придумывает, как ему лучше дать Арсению понять, что Шастуна не беспокоит его ориентация, а Попов эти попытки как будто на хую вертел. Разговор у них тогда не клеится, потому что Антон боится, что если он продолжит эту тему педалировать, Арсений вспылит. Но зато они досматривают серию до конца, и Антон признаётся, что никогда так и не смотрел весь сериал полностью. Вот теперь Арсений проявляет неподдельные эмоции — он шокирован, удивлён, обескуражен, и ставит Шастуна перед фактом: они будут теперь смотреть «Друзей» вместе, когда будет свободное время.

И Антон не спорит.

Это становится их первым крючком, Антон потом себе их представляет как две липучки на кроссовках — всегда же какой-то крючок цепляется за петельку первым? Потом уже будут общие шутки, еда, музыка, сыгранность их как дуэта… А пока они цепляются за этот глупый старый сериал.

Проходит, наверное, несколько месяцев, прежде чем Антон понимает, что лучший способ дать Арсению понять, что Шастуна не беспокоит его ориентация — это действительно забить хуй на его ориентацию.

Да какая, чёрт возьми, разница, кто он, с кем он. Главное что им комфортно вместе, что он хорошо импровизирует, что они потихоньку все вчетвером превращаются из волей случая связанных контрактом коллег в какое-то подобие настоящих друзей.

Какого-то настоящего каминг-аута Антон от Арсения так и не дожидается — возможно, Серёжа Попову признался, что все уже знают, а может, Арсений решил обойтись с этой информацией без лишнего драматизма. Он просто в какой-то момент, объясняя, откуда знает какого-то типа, говорит небрежно: «Короче, это мой бывший, с которым мы ещё в Омске…»

Антону всё равно, что там было в Омске, но он чувствует одновременно облегчение, что как будто теперь на эту тему с Арсением можно говорить, и какой-то… укол ревности что ли?

Да нет, он не ревнует, само собой, он не может ревновать. Просто… просто… Ну странно как-то получить реальное подтверждение того, что у Арсения есть прошлое, что он кого-то любил и так же шутил свои шутки с ним, и так же, наверное, «Друзей» ему показывал.

Не то чтобы у Антона на внимание Арсения монополия, но почему-то, когда Арсений это внимание начинает кому-то ещё уделять, хочется прыгать, махать руками и орать: «эй, посмотри на меня! на меня!».

Но он не ревнует, это не ревность. Это просто… просто… какая-то такая штука.

Какая-то такая чисто дружеская штука, которая заставляет Антона внутренне ликовать, если его ставят в дуэт с Арсением; которая заставляет вспоминать об Арсении, если он видит в магазине нелепые сувениры; которая заставляет кидать ему тупые мемы в час ночи. Такая вот какая-то штука.

И она же, наверное, заставляет его смотреть, ловить кадры и отмечать про себя, что Арсений почему-то становится всё красивее и красивее. Вот Арс в свете софитов смеётся, очень красивый. И вот в гримёрке — его ещё не накрасили перед съёмками, а он почему-то уже тоже очень красивый. И вот красиво ещё его волосы развеваются на ветру, когда их организаторы везут катать на катере куда-то.

И глядя на то, как блики воды отскакивают на лицо Арсения, Антон думает, что неплохо бы было украсть с этого катера спасательный круг.

Потому что он тонет.

2.

У Антона уже голова болит от этой громкой музыки, и он вливает в себя коктейль за коктейлем, чтобы отвлечься, но пока эта тактика не работает. Стас велел им никуда не уходить. Вроде, привёл их, чтобы кому-то показать, но пока они только толкутся нелепо у бара вместе с Матвиенко. Диму вот Стас сам куда-то утащил, а Арсения пригвоздила к дивану какая-то дамочка, и он очень увлечён разговором с ней.

Что этот Попов, как магнит для них, что ли? Почему всё женское внимание вечно ему достаётся?

Антону приходится согнуться почти вдвое, чтобы, перекрикивая музыку, проорать Серёже в ухо:

— Кажется, Арсений сегодня не один домой поедет, — Шастун указывает коктейлем в сторону парочки на диване.

Серёжа в ответ фыркает:

— Куда «домой»? Он же у меня остановился.

Антон пожимает плечами:

— А что, он к тебе баб не водил, что ли?

Тоже ему проблема — Антон не то что в соседнюю комнату иногда приводил девушек, пару раз даже трахался в одной комнате со спящими друзьями. И никто не умер.

Но Серёжа почему-то смеётся:

— Баб, да, конечно.

Сарказм такой густой, что невозможно его не заметить, и Антон сначала хмурится, а затем чувствует, как его глаза вылезают из орбит.

Серёжа ничего пояснять не собирается, он машет головой и стаканом одновременно:

— Я тебе этого не говорил.

Но он сказал.

Он же сказал.

Он же сказал, что Арсений водил мужиков, правильно? Антон же правильно понял?

Шастун присасывается к трубочке в своём приторном коктейле, поднимая ошарашенный взгляд на Арсения.

Нет, теперь, если знать, то всё как будто бы встало на свои места. Его манеры, его друзья, то, как он морозится, отвечая на вопросы про личную жизнь. То, как он одевается на эти свои странные фотосессии. Всё как будто бы к этому выводу и вело.

Но не привело?

Антон же сам не догадался и ещё долго не догадался бы, если бы его этим откровением по голове не стукнуло.

Блин, и как теперь себя вести при нём?

Серёжа сказал, мол, он ничего не говорил — значит, вести себя надо так же, но может ли Антон вести себя так же? Не каждый день узнаёшь, что твоему коллеге нравятся мужчины, чтобы так спокойно к этой ситуации относиться.

Нет, он не гомофоб, вовсе нет. Пусть Арсений себе спит с кем хочет.

Но тоже же не хочется как-то провоцировать лишнее внимание? Как вот теперь при нём переодеваться в гримёрке и всякие сценки с ним играть, где они то флиртуют, то трогают друг друга.

Так, нет, Антон, подожди, ты куда-то разогнался.

Арсений был геем всё это время, с самого начала, и ничего его пока не выдало. С его стороны ничего не изменилось и не изменится — внимания больше не станет, и смотреть он на тебя по-другому не будет. Это у тебя мир перевернулся.

Но.

Если они оба продолжат вести себя так, как вели раньше, ничего же не изменится. Арсений не начнёт резко приставать к кому-то из ребят, и Антон не будет смотреть на него по-другому.

Антон же не будет смотреть на него по-другому?

1.

Антон опять опаздывает, как он опаздывает всегда, даже на встречи, на которые опаздывать не стоит. Вот сейчас что-то важное, их познакомят с ребятами, с которыми нужно будет сварить что-то похожее на творческий коллектив, и ему бы выгодно показать себя как ответственного котика. Но Шастун этого сделать не может — он опять лёг, когда уже начало светать, и как результат просто уснул в метро. Самое обидное, конечно, что он даже признаться не может, что заснул под какую-то монотонную музыку, кто засыпает в метро в полдень?

Он несётся что есть сил, задействуя всю мощь своих километровых ног. Что хуже — опоздать и влететь в офис потным и задыхающимся или опоздать и спокойно войти?

Сказать сложно.

Антон хочет произвести хорошее впечатление — на кого? Кто эти люди, с которыми их познакомят? Почему ему так важно, чтобы про него не подумали как про дурака необязательного?

Когда знакомишься с человеком — ты же не знаешь, чем это всё обернётся. Было бы проще, конечно, если бы можно было знать заранее. Ты ему — «Я Антон», а он тебе «Да похуй, всё равно мы увидимся после этого всего два раза и забудем друг про друга».

Но эти новые люди — потенциальные коллеги, с которыми они могут застрять на долгое время, так что Антон в хорошем впечатлении заинтересован.

Поэтому он перед самым входом в бизнес-центр останавливается, пытаясь отдышаться, и вытирает руки об джинсы — не подашь же потную ладошку для рукопожатия.

В комнате, куда его, матерясь, впихивает Стас, толпа народу — какие-то лица знакомые, а какие-то нет. Ему представляют всех по очереди, и он сразу забывает половину имён — кто-то из этих парней ещё один Антон, кто-то Андрей, кто-то Серёжа (хоть кто-то не на «А»!). Одно имя редкое, врезается память — Арсений.

Антон ему растерянно жмёт руку, пытаясь хоть по каким-то признакам его запомнить, но ничего особенного в нём нет. Парень как парень, разве что долговязый — почти такой же как сам Антон.

Когда знакомишься с человеком — ты же не знаешь, чем это всё обернётся. Было бы проще, конечно, если бы можно было знать заранее. Может быть, что-то даже было бы иначе, если бы ты сразу знал, кто займёт денег и сбежит, а кто станет тебе верным другом.

И если бы люди представлялись сразу как роль, которую они сыграют в твоей жизни, что бы они тогда друг другу сказали?

Антон бы потянул свою липкую ладонь растерянно и улыбнулся бы:

— Привет! Я буду любовью всей твоей жизни.

А Арсений бы эту руку пожал и улыбнулся бы в ответ:

— Нет, не будешь.

0.

Тёплый вечер 12 сентября 2010 года. Воронеж. День Города. Антон надел белые мокасины, льняные штаны, рубашку с коротким рукавом цвета «грязный песок» и приехал с левого берега в центр, чтобы погулять по перекрытому Проспекту Революции. Он только перешёл на 3-й курс ВГУ и занял второе место в прошлом сезоне Воронежской Лиги КВН. У него дохера хвостов по учебе, но он пока не догадывается, что миниатюра «Эстафета в больнице», где два больных передают палочку туберкулеза как эстафетную, пригодится ему больше, чем «Проектирование информационных систем в экономике». И вот он стоит у кукольного театра с банкой «Чёрного Русского», у него в кармане Sony Ericsson w800, синий Бонд, и он дичайше хочет ссать. Вечером он пойдёт смотреть салют на водохранилище, а сейчас перед ним DJ Вова и танцор Леонид.

И он счастлив.