terra incognita

В Омуте стало слишком тихо. Отчасти в этом виноват он сам ― окончание эпидемии заставило Бакалавра наконец взглянуть правде в глаза. Не воспринял всерьез, не убедил, не остался с ней на минуту дольше ― может быть эта минута спасла бы жизнь. Может быть стоила бы сотни. Может быть, может быть…

Пока песчанка разгуливала по улицам, прятаться от своих мыслей было гораздо удобнее ― бесконечная погоня за неуловимым противником не располагает к рефлексии, на это попросту нет времени. Теперь у Даниила до поезда в столицу неделя с половиной, в качестве багажа: разбитый Многогранник, подведенные подчиненные и предстоящий отчет о случившемся в Горхонске.

У него достаточно времени, чтобы окончательно потонуть в ненависти к себе.

***

На утро четырнадцатого дня Бакалавр проснулся от хлопнувшей двери. Он зажмурился от укола головной боли и досады ― дурацкая привычка местных не запирать дома передалась и ему.

― Ойнон…

Даниил с трудом разлепил веки и сфокусировал взгляд на госте. Увы, нет, Бурах не похож на твириновую галлюцинацию ― смотрит тот с вполне себе натуральной смесью жалости и осуждения. Данковский с трудом принял вертикальное положение и с, пожалуй, чрезмерным усилием потер ладонями лицо.

― Зачем ты пришел, Бурах? ― пробурчал он сердито, случайно задев ногой пустую бутылку, и поморщился от отвращения. Надо было сразу идти к Стаматиным, а не распивать все одному. Может быть тогда не одного его препарировали взглядом.

― Я пришел просить тебя о помощи, но уже вижу, что ошибся.

Даниил поднял на него вопросительный взгляд. Несмотря на свои слова, Бурах не сдвинулся с места, а все так же стоял изваянием с хмурым лицом. На груди у него висела серая грубая ткань, наполненная чем-то. Он придерживал ее одной рукой.

― Можешь приберечь нотации для кого-нибудь другого, я в них не нуждаюсь, ― Даниил покатал кислую слюну на конце языка и пообещал себе почистить зубы при первой же возможности. ― Свой долг перед городом я выполнил.

Что-то в ткани на груди у Бураха пошевелилось.

― Что-

― Это та проблема, насчет которой я к тебе пришел. Многие дети после того, как вернулись домой, не досчитались родителей…

― Нет, нет!.. ― неверяще протянул Даниил, сжав пальцы на переносице. Как бы он хотел ошибиться в своей догадке. ― Ты, должно быть, издеваешься.

― … Дом Лары переполнен беспризорниками, детям негде жить, ― упрямо продолжил Артемий, немного покачивая живой сверток. ― Часть уже распределили по разным домам, но все равно взрослых не хватает. Это дитя нашли в соседнем доме. Она пролежала там почти сутки, пока ее не нашли. Женщины отказались брать под опеку ― девочка совсем слаба. Боятся привязаться.

Данковский смотрел в свои сцепленные до белых костяшек руки и молчал. Постель рядом с ним прогнулась от чужого веса. Артемий прижался плечом к Бакалавру и продолжил:

― Я подумал, что если кто-то и поставит ее на ноги, так это ты, ойнон. У нас нет больше врачей в городе. Я бы взял ее к себе, но…

― Сколько у тебя уже детей на попечительстве?

― Восемь.

― Власти всемогущие… ― Даниил вздохнул. ― Давай ее сюда.

Артемий тут же просветлел и аккуратно развязал узел на спине. Девочка была поразительно тихой для детей своего возраста и только глазела на все вокруг, особо не двигалась. Действительно истощена. Или напугана.

― Баярлаа, эрдэмБаярлаа ― Спасибо.. Я договорился с женщинами, они будут приносить одежду и забирать грязное белье. Когда приедет поезд, для дитя найдем новый приют. Я буду приходить вечером и забирать девочку до утра.

― Не стоит, ― поморщился Даниил, аккуратно отводя ткань от маленького личика. ― Проследи лучше за своими восемью нахлебниками.

Бурах понимающе усмехнулся, похлопал по-дружески Даниила по плечу и встал. Он поднял все заполненные твириновыми настойками бутылки и положил себе в карманы. Перед тем, как Артемий успел уйти, Данковский его окликнул:

― Бурах. Как ее зовут?

Тот лишь пожал плечами:

― Это известно только Суок.

Дверь с тихим щелчком закрылась.

Девочка задумчиво пускала пузыри из слюней и смотрела своими чистыми голубыми глазами прямо на Даниила, будто сквозь столичного самоуверенного бакалавра. Ее только оформляющиеся черты лица и жесткие вьющиеся черные волосы выдавали в ней сепнячьи корни. Но глаза, такие пронзительные, принадлежали к северным культурам. Они показались Даниилу почти знакомыми.

― Ну что ж, Ева, будем знакомы. Думаю, Вас, как гостью, надо чем-то угостить…

Девочка после самодельного пюре из консервированных овощей приободрилась и потянулась исследовать брошку на его пока еще не обслюнявленном платке. Придется провести генеральную уборку после игр девчонки, продезинфицировать все поверхности, пока ребенок не потянул их в рот. А когда-то он планировал провести оставшиеся дни в этом захолустье в твириновом забытье.

Данковский в очередной раз убедился, что вся его жизнь ― это лишь игра. Жестокая несправедливая игра.

***

Первые три дня было сложно. Девчонка не желала изъяснять свои желания и только истошно орала, пока каким-то чудом Бакалавр не угадывал, чего же ей хотелось. Ева ползала повсюду и пыталась даже делать первые шаги. Она во время пеленания даже умудрилась разбить пару колб, которые, между прочим, планировал разбить в пьяном угаре сам Даниил. Поразительное неуважение и дерзость.

Женщины, с которыми договорился Бурах, забрать к себе комок разрушений, к сожалению, не спешили. Они только умиленно улыбались, завидев Бакалавра с его несчастьем на руках, забирали грязные пеленки и приносили новые. Постепенно к ним добавились еще бутыли молока и консервированные овощи.

График сна юной барышни был непредсказуемее распространения песчаной чумы. Поэтому, когда вечером третьего дня маленькая Ева разбудила его тем, что пыталась одновременно сожрать его брошь и, видимо, задушить Бакалавра его же платком, Данковский твердо решил, что отныне они будут проводить больше времени там, где Ева при всем желании не сможет ничего сломать или повредить.

Они пойдут в Степь.

***

В степи Бакалавру всегда было неуютно ― тихая и бескрайняя, она смотрела тысячей глаз. Он всегда пытался как можно реже с ней пересекаться ― степь наталкивала на мысли нерациональные, даже мистические. Человеку науки не пристало о таком думать. Это все лишь цветущая твирь.

Они с девочкой не ушли далеко от черты города ― остановились рядом с небольшим оттоком реки и, обоюдно решив, сели в высокой траве, постелив змеиный плащ. Как ни странно, дитя вело себя спокойнее, как будто почувствовало себя, наконец, в теплых объятиях матери. Ева подползла к воде близко, но не пыталась ни пить ее, ни утопиться ― только шлепнулась на живот и с живым интересом катала песок между пальцев, пыталась что-то из него слепить. Даниилу показалось, будто в ней поселилось первобытное знание ― что опасно, а что нет, ― чуждое девочке в стенах Омута. Данковский следил за Евой с четверть часа, и, убедившись, что опасность ей не грозит, занялся более полезным и плодотворным делом.

Даниил срывал по пути к ручью высокую траву, ту, что сама ложилась в руки. Он взял с собой нитки, красные, что одалживал у покойной Евы, и сплетал травы между собой, делал ответвления, пережимал раны. Травы послушно ложились, куда им велели, любовно прижимались друг к другу, сцепленные нитью.

― У! У!

Он отложил заготовку и посмотрел на Еву. Она сидела и пристально смотрела куда-то за плечо Даниила.

Данковский обернулся и против воли напрягся ― и как он сразу не услышал шепот и смешки твириновых девиц?

― Ямар бэрхэ басаган бай! ― высоким голоском пропела одна из невест и указала своим сестрам в сторону привала. ― Явцгаая?[2] Ямар бэрхэ басаган бай! Явцгаая? ― Какая чудесная девочка! Подойдем посмотрим?

Все четыре девушки закивали и подошли к Еве, полностью игнорируя Бакалавра. Девочка растеряно оглядела разрисованные лица, полуобнаженные тела, покачивающиеся зубы мертвых животных.

― Что вам нужно?

― Хорошенькая у тебя дочурка. Поглядеть на нее пришли, ― отмахнулась от него самая высокая из невест и заправила Еве за ухо непослушный локон.

― А зачем она тебе, Бакалавр? ― спросила на вид самая младшая. ― Неужто в родителя решил сыграть?

Невесты рассмеялись не то злым, не то блаженным смехом. Они знали что-то, знали больше, чем могли рассказать глупому злому Бакалавру.

Маленькая Ева выглядела испуганной, комкала край своих льняных штанишек и смотрела большими оленьими глазами на девушек. Даниил встал и оттеснил девушек.

― Стой! Эмшэн, отдай ее нам, ― залепетала невеста, мертвой хваткой в его предплечье, пачкая белую рубашку чем-то черным. ― Мы позаботимся о ней, вырастим, будем плести косы и петь колыбельные. Она одна из нас, ты же сам видишь. Ни к чему ей против замысла матери Бодхо идти по чужой глупости.

Бакалавр мрачно усмехнулся и достал револьвер.

― Не вам решать чью-либо судьбу. Бурах доверил ее мне, он линии чувствует, ― Даниил остановился, но очень быстро понял, что для невест, так же близких к земле и ее линиям, это был лишь пустой звук. ― Вот как... Прочь отсюда, пока я лично не отправил вас к степным богам.

Невесты нехотя ушли. Они жалобными голосами говорили что-то на своем маленькой Еве, тянули руки, проклинали Бакалавра.

Однако более ни в тот, ни в последующие дни больше к Еве не подходили.

***

Маленькой Еве нравилось слушать, как Даниил читает философские труды вместо сказки на ночь. Не то чтобы у нее был широкий выбор ― Бакалавр считал, что развитие ума нужно начинать с лет малых, пусть даже ребенок и не будет всего понимать. Глаза у Евы были умные, это точно, она изредка выкрикивала особо понравившиеся ей звуки из слов и продолжала слушать, постепенно успокаиваясь под мерный голос.

Как-то раз она заметила, как в кармане пиджака что-то сверкнуло и восторженно залепетала. Она отпустила куклу из трав и красных ниток и потянулась к новой игрушке. Даниил протянул Еве свой потрескавшийся визор с замутненной линзой.

― Ну хорошо, держи. A maximis ad minima[3] A maximis ad minima (лат.) ― От большого к малому..

― Мамамамама! ― согласно пролепетала девочка и принялась изучать новый предмет зубами и языком.

― Совершенно верно, Ева, ― робко улыбается Данковский и как будто случайно касается губами кудрявой макушки. ― У Вас талант к латыни.

***

В доме у Бураха действительно был балаган. Старшие дети ушли играть с Ноткиным, но троих детей совсем юного возраста хватало, чтобы шуметь за десятерых. Сам Артемий с посапывающим младенцем на груди варил кашу на весь свой табор и делал это достаточно ловко.

― Я не вовремя?

― Нет, что ты, ойнон! ― оживился Артемий, снимая кастрюлю с печи. ― Я как раз заканчиваю. Можешь пока отнести девочку к Паше и Сугар. Пусть поиграют.

Даниил так и поступил. Когда он вернулся на кухню, его уже ждал чай из местных трав и корзиночка с разными орешками. На вопросительный взгляд Бакалавра Артемий лишь отмахнулся:

― Дети так меня отблагодарили. Попытался им сам скормить, а они ни в какую.

Бакалавр сел и неловко прочистил горло. Артемий понял намек правильно и, быстро закончив дела, сел напротив.

― Зачем ты меня позвал?

― А это, ― Артемий гортанно рассмеялся и отпил из своей кружки чаю. Младенец все так же мирно посапывал. ― Все так как и в письме написано: дал шанс тебе отдохнуть от родительства, а девочке социализироваться. Никаких подвохов. Ты это, не стесняйся. Угощайся.

― Кажется за эти две недели я разучился не искать смысл между строк.

― Это точно, ― усмехнулся Артемий, легко покачивая сверток. ― Не тяжело тебе присматривать за девочкой?

― Нет, ― только сейчас осознал Бакалавр. ― Это, конечно, не похоже на отдых, однако Ева довольно смышленый ребенок.

― О, ты даже ей имя выбрал! ― удивленно воскликнул Артемий. ― Красивое, ей подходит. С таким приемную семью Ева быстро найдет.

Бурах не сказал ничего сверхъестественного, просто проконстатировал факт, но почему-то после этого Даниил провел весь вечер в мрачном настроении, и, при первой же возможности, вместе с Евой спешно удалился.

***

У всего есть начало и конец.

До поезда оставалось каких-то десять часов.

Ева спокойно посапывала в его кровати, сжимала-разжимала кулачки во сне и мечтательно пускала слюну на простыни.

Даниил за ночь ни разу не сомкнул глаз.

Несмотря на все свои усилия подойти к ситуации с холодным умом, что-то нерациональное, что-то болезненно мягкое не хотело расставаться с комком любознательности и разрушений. Возможно оно не хотело расставаться и с городом.

Кровать тихо скрипнула под весом Данковского. Он аккуратно взял девочку, стараясь не разбудить, и положил себе на грудь, прямо напротив своих часов вместо сердца. Он оперся спиной о спинку кровати и, наверное, впервые в жизни старался запомнить все маленькие детали, все ощущения.

Тихое посапывание, мерно поднимающаяся грудь, живое тепло, хрупкое и беззащитное, прохлада простыней, мерный стук часовой стрелки, заглушенные разговоры под окном и мерный гул провинциальной жизни. Нужно решиться, нужно сделать выбор.

… Нет, все уже решено. Все было решено с самого начала.

Даниил поднял глаза, когда почувствовал чужое присутствие ― Артемий стоял, прислонившись к проему, и смотрел с глупой гордой полуулыбкой, по которой почти хотелось пройтись кулаком.

― Ну что скажешь, ойнон?

Даниил мягко привлек к себе черную кудрявую макушку.

― Ева Данииловна едет в столицу.