Не делясь неделю

7 пропущенных.

«Антон, ты в порядке?»

«Антон, ответь, пожалуйста»

«Антон, Стас мне рассказал, давай поговорим»

«Я не знаю, как тебе помочь, но вместе будет легче.»

«Позвони. Когда сможешь»

Антон не делает вид, что пропал, умер, заболел, хотя ему хочется — всё это и сразу. Спасибо Стасу — тот исправно постит в его телеграм-канал и ВК рекламу новых выпусков, какие-то архивные фотографии, создавая фальшивую видимость активности — настолько ненатуральную, что ей бы позавидовала Антонова ориентация.

Антон игнорирует личные и рабочие чаты — тоже пришлось согласовать — но тут инициатором выступил даже не он сам — Стас предложил отдохнуть от всего несколько дней, выключить телефон, позалипать в плойку, отвлечься. Отвлечься не удавалось — приставку Антон разъебал на второй день, и это был пик его желания что-то сломать — осуществленного желания. До приставки эта участь постигла три кружки, несколько тарелок и дверь в ванную, на которой теперь красовалась до омерзения ровная вмятина от кулака. Пять дней прошло — костяшки саднит до сих пор. Может быть не стоило сковыривать струпы, но что поделать. В груди болит сильнее.

Во всей этой ситуации Антону стыдно — лишь немного стыдно, но всё же — перед Арсением. Тот совсем не заслужил игнора, но после сообщения, что он в курсе случившегося, совесть уже не так царапает изнутри. И хорошо. Сил на ответ нет совсем. На общение тоже — и Антон малодушно радуется — настолько, насколько может позволить себе это чувство — что у Арсения остатки корпоративов и очередные съемки, и он точно не вырвется к нему, нагрянув так же внезапно, как летняя гроза в жаркий ясный день. Антон попросту не готов — ни говорить, ни видеть кого-то. Он попросту не сможет открыть Арсению дверь — и не то чтобы это было проблемой — у того есть дубликат как и от основной квартиры, так и от съемной, но.

Антон много спит и много курит. Думает еще больше. Временами отчаяние отступает — он понимает прекрасно, что «Команды» — это не единственный его проект, что «Импровизация» продолжает существовать, её-то точно не закроют… Не закроют же? Да? Да? Да? Тревога после откатов приходит ещё более сильная — Антон счастлив, что дома нет алкоголя, на улицу он не выйдет, а «доставка» закончилась еще во времена совместного проживания с Димой и Стасом в Отрадном. Несмотря на «Контакты» — вот уж где «полностью» его проект, на совместные шоу с друзьями-коллегами, новости об отсрочке на неопределенное время нового сезона «Команд» подкосила так, как Антон вообще не ожидал. Не то, чтобы это было новостью — еще с конца зимы многие проекты были под угрозой закрытия. Антон искренне верил, что «Команды» эта волна обойдёт стороной. Антон никогда особо не хотел детей — но в то же время неосознанно сделал «Команды» своим ребенком, вложил в них слишком много сил, чтобы вот так просто принять — а ведь это даже не официальное «мы вас закрываем». Попросили просто подождать. Неизвестность подкатывает комком к горлу, давит, отдаваясь пульсирующей болью в висках. За эти дни Антон уже сбился со счета, сколько раз проматывает в голове эти мысли — да он и не считал — и начинает думать их по новой.

Антон не отвечает на звонки, которые всё так же стабильно идут каждый день, хоть и реже — голос осипший от молчания. Антон не отвечает на видеозвонки — лицо помятое и опухшее — Антон позволяет себе слёзы.

Антон боится.

Боится на первых порах даже сформулировать, чего именно, но приходится. Через пачки выкуренных сигарет, через крики в подушку, через часы гипноза белой пустой стены осознание всё-таки приходит. Что-то такое знакомое, что-то, что практически всю жизнь следует за ним липкой тенью — страх потери. Он обволакивает, затекает в нос, рот, уши, заполняя собой всё свободное пространство в двухметровом теле.

«Ты останешься один и ни с чем»

«Ты должен работать больше»

«Тебя все бросят»

«Улыбайся, никто не любит грустных»

«Один. Один. ОДИН»

«Ни с чем. Ни с чем. НИ С ЧЕМ»

«Ты всё проебал»

У Антона есть любимая работа, машина, пополамный с бывшей девушкой кот, квартира, любимый человек, мама. Антона топит в тревоге, что он в любой момент может лишиться всего этого — и да, потерять близкого человека куда страшнее и больнее, чем автомобиль, но у Антона буквально отобрали его ребенка — «Команды», и теперь он не уверен ни в чем. Постепенно он доходит до понимания, что это событие — не причина его состояния, а скорее повод, триггер, последняя капля к уже и без того переполненной бочке, нет, цистерне беспокойств.

На шестой день, проспав от силы часа два в противовес дням предыдущим, где состояние полубреда-полусна доходило до двенадцати, Антон, выкурив на пустой желудок три сигареты подряд, звонит Арсению. То ли спросонья, то ли просто забыв, он не думает о том, что у Арса в эту минуту могут быть съемки, что он может быть занят или попросту спит — половина шестого утра как никак — желание услышать родной голос импульсивное, лавиной накатившее, и он буквально не дышит, пока в динамике звучат долгие гудки.

— Антон? — голос по ту сторону натянуто-спокойный, и Антон спешит выдохнуть, чтобы ответить.

— Да. Арс. — к горлу снова подкатывает, сковывая связки, — Арс…

— Говори, родной, — Арсений на другом конце «провода» заметно успокаивается, в интонации двух слов Антон не слышит обиды и успокаивается тоже.

— Приедешь?

— К трём. — Арсений отвечает не сразу, видимо прикидывая, сколько времени займет дорога. — Подождёшь?

— Куда я денусь… Наша, если что, — с благодарностью в голосе отвечает Антон и жмёт кнопку завершения вызова.

Он выкуривает еще одну сигарету, с балкона следя за тем, как во двор постепенно выползают собачники и возвращается в спальню. Вытянувшись на кровати, он понимает, как устал от стресса, который и без тревожных новостей сопровождал его практически постоянно, закрывает глаза и проваливается в глубокий сон без сновидений.

Из сна его выдергивает резко — первые секунды Антон пытается понять, где он. В квартире будто что-то поменялось, хотя все вещи на месте. За окном всё такое же солнце, на часах — половина четвертого. Антон поднимается, идёт в туалет и только в прихожей натыкается взглядом на знакомую не-свою рубашку.

Приехал.

Тут же приходит понимание, что именно изменилось — запах. Тонкий запах одеколона, смешанный с дорожно-вокзальным и запахом самого Арсения — не то чтобы воняло так сильно, просто Антон знает. Дверь на кухню ожидаемо прикрыта — Антон заходит, и сердце радостным комком ухает в желудок.

— Привет. — Арсений поднимает взгляд от экрана айфона.

— Привет. — Антон подходит к нему и, будто не веря, наклоняется, тыкаясь носом в макушку, вдыхает запах такой знакомый, что в груди щемит. — Ты приехал.

— Ждал, пока ты будешь готов, — признается Арс, — Прости, я был весьма… назойлив. Пока не додумался узнать у Стаса, что случилось.

— Прости. Я… Я не смог тебе рассказать. Я должен был предупредить, написать, но…

— Антон, — Арсений уворачивается от очередного Антонова вдоха и жестом указывает ему на стул напротив. — Всё хорошо. Я бы на твоём месте поступил, наверное, точно так же. Как ты сейчас?

Антон не отвечает сразу. Сложно сказать, как ты себя чувствуешь, спустя практически неделю затворничества, пачек шесть выкуренных сигарет и непрекращающуюся рефлексию.

— Я… — Антон врать не хочет. — Плохо. Пошли в комнату, ляжем? Вроде ехал ко мне ты, а как овощ тут я. Устал сильно.

Арсений забирается на кровать первым, скинув тапки, пристраивается полусидя к подушкам у стенки. Антон знает, как лечь — он эту их позу любит, и ложится головой Арсению на живот — кровать большая, чтобы они могли позволить себе так развалиться. В его кудри, пусть и подстриженные — решение тоже импульсивное, принятое после того, как Антон заебался чистить слив от своих же волос — Арсений тут же запускает пальцы. Антон прикрывает глаза и понимает, как же ему этого не хватало.

— Рассказывай. — подталкивает Арсений к разговору. — Ты же себя изнутри весь сожрал за эти дни. Не фыркай, это видно. Ты как Кащей.

— Серьезно? — Антон знал, что выглядит не ахти, но Арсений редко обращал на это внимание.

— Да. И спал ты так… весь будто напряженный. И сейчас, осунулся, похудел даже. Зеленый весь, даже… серый. Всё настолько плохо?

— Не знаю, — начинает Антон, — Я бы сказал, что это было неожиданно — узнать, что «Команды» на грани закрытия, но… я не был готов. Знаешь, даже… тогда было не так беспокойно, может, потому что только отснялись, не знаю. А сейчас… будто табуретку из-под ног выбили и я болтаюсь на веревке. И со стороны на себя же смотрю, ничего не могу сделать. Ребят жалко, себя жалко, это же буквально наш проект, я… я скучаю, Арс. Вроде и устал, хоть и отпуск был, и работы дохуя — я радоваться должен, что минус одни съемки, но мне они нужны, и даже не в деньгах дело, понимаешь?

— Не понимаю, Антон. В смысле… Я не был в такой ситуации, но могу представить, как тебе сейчас тяжело. — Он почёсывает Антона за ухом, и боль, снова сдавившая лёгкие, отступает. — Тяжело понимать, что ничего не можешь сделать. Чувствуешь себя беспомощным?

Антон кивает. До этого слова он за дни затворничества так и не добрался — даже немного обидно, что он думал так много, а Арсений буквально одним словом описал его состояние. Сморгнув слезинку, предательски покатившуюся по щеке, он вдыхает пару раз глубоко — чтобы голос дрожал не так сильно.

— И это тоже. Но я о другом думал. Что мне страшно потерять всё. Но ты прав, это, наверное, и есть беспомощность — я не могу контролировать происходящее и слишком… вовлечён? Это плохо, Арс?

— Нет, что ты. Знаешь, в какой-то степени я даже рад, что ты так переживаешь. То есть, нет, конечно, твоё состояние сейчас очень тяжёлое, тебе сложно, но ты чувствуешь. Мне кажется, что это куда лучше выгорания, а ведь и с ним у тебя остаются не лучшие отношения.

Арсений прав — он почти всегда прав — для Антона. Даже вспоминать не хочется те дни, когда Антона настигала полная апатия — и не из-за чего-то снаружи, а от ебейшей усталости. Он мотает головой, стараясь выкинуть из головы неприятные воспоминания.

— Знаешь, это как выбирать между гигантской клизмой и сендвичем с дерьмом, — молодец, Антон, цитировать «Южный парк» — пожалуй, единственное, что Арсений не смотрел и отсылку не выкупит. Впрочем, похуй. — Шесть дней, почти неделя, Арс. Я себя утопленником чувствую, которому на шею гирю повесили. Я… я не вывожу, Арс. Я всё понимаю, что наладится, устаканится, что что-то придумается, а если нет — то отболит, свыкнется… Но что мне делать сейчас?!

— Не знаю, родной, — зато честно, и Антон Арсению за это благодарен.

Хочется ближе, хотя куда ближе — вот он, Арсений, теплый, живой, совсем рядом, всё продолжает перебирать Антоновы волосы и почёсывать кожу головы. Как бы ни было приятно, как бы ни хотелось раствориться в этом, Антон поднимается и садится рядом, опираясь спиной о стену — Арсений слегка поджимает губы и пихает ему под спину одну из подушек — не потому что холодно, а потому что жёстко. Поправляет её и тянет Антона на себя, в объятья, сжимает крепко — даже чересчур — но Антон чувствует, ему немного больно и сложно дышать — впервые за эти дни не из-за тяжёлых мыслей.

«Как же хорошо»

Арсений отпускает Антона, когда у того уже начинает звенеть в ушах — на самом деле прошло не больше половины минуты, но Антону кажется, что его держали в тисках примерно вечность — и еще вечность он бы провёл с Арсением в обнимку. Он отстраняется, чтобы Арсения увидеть, смотрит ему в глаза — и видит в них свою боль. Антон знает — Арсу тоже сложно, тоже тяжело, и он тоже хуй расскажет о своих тяготах, хотя с каждым годом откровенничать друг с другом им обоим становится проще. Как минимум потому что понимают — если не выговорятся, не проживут, это останется, осядет на дно души, спрессуется, но не превратится в ценную породу опыта — скорее станет накипью на воспоминаниях, на здоровье, и черта с два ты её вытравишь обычным уксусом.

Сколько раз они друг друга вытаскивали, вытягивали, спасали — и если бы от кого-то, так нет же. Борьба со своим внутренним — мучительна и бесконечна, отрубишь голову одному страху, закроешь один гештальт — на его месте появляются новые и новые проблемы, воспоминания, запреты, тревоги. Антон знает — он ходил к психологу. Когда ещё на психолога было время. Сейчас же времени нет, но есть Арсений, и Антону приятно осознавать, что они друг для друга как спасательный круг. И (не)много больше.

Антон целует первым. Сперва просто прижимается губами к Арсовой щеке, дышит в неё приоткрытым ртом. Арсений в ответ лишь цепляется пальцами за плечи. Сидеть у стены становится неудобно и Антон садится между раздвинутых ног Арсения, нависает, смотрит внимательно — выжидает беззвучного «да» — и накрывает губами чужие губы. Только в моменте понимает, как ему это было необходимо — как и пальцы в волосах, как и голос наизусть выученный, как и весь Арсений целиком. Необходимо было — но ровно так же как и побыть одному. Эта недельная аскеза на людей — не способ самоистязания, а только лишь попытка притормозить — это Антон понимает, когда Арсений проводит языком по его зубам, когда сталкивается с его языком, и когда отстраняется на несколько мгновений — только вдохнуть.

— Как хорошо что жара спала. Могу тебя обнимать.

— У вас было жарко? — Арсений цемкает Антонову скулу.

— Очень. — отвечает Антон, касается губами кончика носа Арсения — тот морщится, но в глазах видны шальные искорки. — Но знаешь… Сейчас тоже станет жарко…

Он ведет рукой по Арсовой груди, животу, ниже, сжимает пах через плотную джинсовую ткань, цепочкой коротких поцелуев спускается от виска к шее и… чувствует, как его руку Арсений отводит. В ответ на взгляд, полный непонимания, Арсений целует ободранные костяшки, не спрашивает, откуда — либо и так всё понимает, либо видел вмятину в двери. Убрав несущеcтвующую прядь волос Антону за ухо, слегка коснувшись пальцами скулы, он объясняет:

— Антон, нет. Тебе не это сейчас надо, хороший мой. Поцелуй меня ещё.

Ощущение чужой руки на своей щеке, твердый спокойный голос, который снова озвучивает правильные вещи, заземляет. Якорит. Целуются они ещё долго, вдумчиво, то лишь слегка касаясь губами, то углубляя поцелуи, и просто разделяя дыхание на двоих, синхронно-беззвучно проговаривая «люблю».

Спать ложатся рано — на улице еще по-летнему светло, но Арсений устал с дороги, а Антон попросту вымотан. После душа, чая с ромашкой, поцелуя в лоб и пожелания доброй ночи сон тонким шлейфом обволакивает, позволяя погрузиться в себя не резким падением, а плавно, постепенно. На мысленном фоне до сих пор маячит тревога — проблема не решается, но блекнет, отходит на второй план перед нежностью и благодарностью, которые затапливают Антона мягкой тёплой жижей. Он ворочается, устраиваясь поудобнее в объятиях Арсения — тот уже сопит на ухо — и поправляет его ногу, по-хозяйски закинутую Антону на бедро.

Из распахнутого окна доносится вой сигнализации — Антон чуть не скулит от обиды — ну только ведь начал засыпать. От нечего делать он впервые за неделю лезет в телеграм посмотреть, что там натворил Арсений за эти дни — а тот явно скучал. Снова становится немного стыдно — но только потому, что в их паре хоть у кого-то осталось чувство стыда.