тэхён создан для чонгука во всех идеальных соотношениях пропорций. такой очаровательный лисёнок, маленький, чуть пухлый, которого идеально обнимать, который тычется носом в изгиб его шеи, под подбородком, как раз там, где запах ощущается сильнее всего — весь его. весь, каждым миллиметром, каждой шерстинкой.
и альфа чонгука лишь громче воет рядом и возле него, всегда, когда омега попадает в поле его зрения требует обнять, погладить, приласкать, пожмякать за мягкие бока, зацеловать, вылизать. показать чей он и кому принадлежит. и чонгук возможно был бы и рад что-то сделать с этими вот внезапными приступами нежности, но как можно, когда самому это безмерно нравится?
и каждое утро тэхёновы ленивые "пять минут" превращаются в пол часа и часа, потому что чонгук сдаётся уже после двух, имеет слабость к омежьей сонной мордашке и сам в итоге засыпает, уткнувшись носом между подушкой и шеей любимого омеги, который сгребает его обратно под своё тёплое одеяло с довольством собственной очевидной и, к слову, самой лёгкой, победы.
чонгуково "не трогай, это же на завтрак" остаётся проигнорированным всё тем же тэхёном, когда они всё же вылезают из постели и лениво плетутся на кухню, зевая. тэхён чонгука всё ещё из замка рук выпускать не собирается и вряд-ли выпустит в течении дня, и не то, чтобы альфа собирался как-то противиться этому. его волк, довольный, поскуливает прямо над ухом и приходится пару раз цыкнуть на него, чтобы перестал. Он ворчит что-то, хвостом машет, как игривый щенок, да к белому уходит под бок.
тепло чужого тела приятно греет спину, получше, во всяком случае, чем совсем (не) тёплое апрельское солнце, пробивающееся сквозь оконные жалюзи. вся стая просыпается в это время, лениво потягивается и принимается дела делать.
тэхёново негромкое "я тебя люблю" выдыхается прямо в пухлые альфьи губы, когда чонгук позволяет ему переместиться со своего стула на его колени. на губах клиновый сироп, сладкий привкус только-только приготовленных, ещё совсем тёплых блинчиков. ещё год назад чонгук не знал, что значит вкусно и сытно покушать с утра, перебиваясь редкими перекусами до или после охоты и между делами вожака, пока комок белого меха резво не ворвался в его жизнь, в самом буквальном смысле, перевернув её с ног на голову.
а потом альфа вновь уведёт вовсе не упирающегося тэхёна в гостиную, завернёт в пушистый плед и долго-долго будет обнимать, гладить, целовать, мять, пока лис будет сладко хихикать и блаженно жмуриться с нехитрых манипуляций.
— чонгук-а, тебе никак не имётся?
— я не виноват, что ты у меня такой сладкий, лисёнок, я ничего не могу с собой поделать, представь себе?
и тэхён действительно представляет, увлекает его в лёгкий, ненавязчивый поцелуй, пробегая кончиками длинных изящных пальцев по плечам, щекоча шею, щёки, поглаживая скулы самыми подушечками. и чонгук плавится в его руках, как масло на разгорячённой сковороде, льнёт ближе, понимая, что невозможно уже будет без него жить. не знает, как до этого выживал.
тэхёном ведь всё пропахло. в каждом миллиметре цикорий и специи, в каждом миллиметре он, в одежде, которую он любит делить с альфой, в украшениях. в каждой мысли — лис это вирус, который с каждым разом всё больше и больше чонгуком завладевает. он прикрывает глаза устало, чуть улыбается.
тэхён на них полностью плед натягивает, как любил делать в самом начале знакомства, мечтая спрятаться. сейчас желание идентичное, но смысл разный. сейчас тэхён прячется от ленивых солнечных лучей, зайчиков, мягких хитрых поцелуев, а не от косых взглядов, осуждения и боли, которую ему когда-то принёс туан. омега грустно улыбается, шмыгает носом.
— лисёнок? — чонгук реагирует на это слабое пошмыгивание мгновенно, проводя кончиком носа по подбородку и скуле, заглядывая в глаза.
— просто вспомнил почему я так сильно тебя люблю.
и вряд-ли когда-нибудь забуду.