На медовый месяц Натка хотела в Ялту.
– Непременно в Ялту и никуда больше! – шипела она, стуча кулачком по столу. – Это не обсуждается! Слышишь, муженек?
Гриша машинально кивал, изредка поглядывая на руки жены. Обсуждать с ней что-то он не собирался – себе дороже. Да и какое вообще может быть обсуждение, если Натка ни черта не слышит? Натка – это же живой таран, и к цели она будет переть напролом, сметая все на своем пути. И даже перед мужем не остановится.
А сметаться Гриша не очень хотел. В прошлый раз он попробовал было ей возразить, но быстро заткнулся и подумал, что без мнения жить намного проще и безопаснее. При Натке уж точно.
– В Ялту так в Ялту, солнышко.
– И никаких вшивых санаториев! – продолжала Натка. – И палатку тоже не хочу!
Гриша хотел предложить ей жить под ближайшей к пляжу елкой, но передумал и промолчал. Еще лицо откусит, чего доброго. Но Натка так глянула, что Гриша не выдержал:
– Да, Нателлочка, никаких санаториев и палаток. Только горы и кусты.
И сразу же отодвинулся подальше. На всякий случай. Он бы и под стол сполз, но это не солидно. Да и достанет оттуда Натка – от нее даже в аду не спрячешься, а тут какой-то стол. Она просто-напросто разнесет его в щепки, а потом все потроха Гриши на плойку намотает. И даже за утюг возьмется, не побрезгует.
– Не зли меня, Гриш.
Гриша решил, что пора уходить, пока Натка не разошлась окончательно. Иначе в Ялту она поедет в гордом вдовьем одиночестве.
Увидев билеты, Натка озверела. Поезд – даже купе – ее не устраивал. Но потом она вспомнила, что боится летать, немного смягчилась и бросилась собирать чемоданы. Одежды у нее оказалось неприлично много – тем более для самолета. Грише при одном взгляде на эти кучи становилось тошно.
А еще тошнее стало, когда все это пришлось грузить в поезд. Натка, глянув на него, заявила, что он похож на верблюда, а проводница в ужасе выпучила глаза. Гриша решил, что после встретится с ней на нейтральной территории и обязательно расскажет, как должны вести себя вежливые люди. А пока пусть Натка разбирается. У него – отдых.
Гриша не любил поезда. И тряску терпеть не мог. И духоту не переносил. А мысль о том, что купе придется делить не только с женой, но и с еще двумя людьми, вселяла в его душу тоску и ужас. Но черт там с соседями – главным было пережить Натку. Нет, он любил ее, конечно, всем сердцем любил….
Но любить ее на расстоянии было проще.
Когда поезд наконец тронулся, Гриша уже распрощался с половиной своих нервных клеток. Нет, не из-за Натки. Она-то как раз вела себя подозрительно тихо – наверное, от предстоящего отдыха растаяла, потому что присутствие людей ее никогда не останавливало. Дело было в другом. Гришу облюбовал мальчишка с верхней полки.
Сопляк ехал в Симферополь вместе с усталой замученной матерью. Слово «Симферополь» означало, что спасения не предвидится, и малолетнее чудовище будет донимать всех до конца поездки.
Натка, радостно ворковавшая о море, при появлении ребенка мгновенно уткнулась в журнал, всем своим видом показывая – от нее хорошего ждать не придется. Мать сопляка виновато улыбнулась, нырнула на верхнюю полку и больше не реагировала. Гриша остался с ним один на один. Ощущение было такое, будто его сунули в клетку к голодному льву или поставили перед всеми бандитниками страны безоружным. Впрочем, и там, и там оставался шанс выжить.
Детей Гриша уважал, во-первых, из-за того, что сам когда-то был ребенком – и, со слов очевидцев, не самым замечательным. И, во-вторых, где-то в Натке обитал его собственный малыш – и не уважать других таких же было как-то некрасиво. По крайней мере, он так думал, но все же держался от этих цветов жизни на расстоянии. А потом ему повстречался маленький Максимка, и Гриша резко пересмотрел все, что только мог.
Максимка не выговаривал половину букв, обожал рисовать домики и гордился подарком отца – тяжелой моделькой ЗИЛа с открывающимися дверками. А еще он очень много болтал, и Натка сначала шипела из-за своего журнала, а потом сбежала курить. А Гриша остался.
Через час Гриша поклялся закопать Максимку живьем и никогда не заводить других детей. Через два он покормил ноющего сопляка куриной грудкой и напоил чаем. Через три, когда у Натки кончились сигареты, а мать проснулась, Гриша наконец нашел с теперь уже Максом общий язык.
Сопляк оказался не таким уж страшным. Не страшнее Натки точно.
В девять случилась катастрофа – ребенка начали укладывать спать, и Гриша малодушно сбежал курить вместо Натки. Она догнала его в проходе.
– Избавиться от меня хочешь, да, муженек?
Гриша прислушался к воплям из купе и шепнул:
– Наточка, милая, я больше не могу.
Натка оскалилась, но промолчала. Отняла сигарету, затянулась, выдохнула. А потом просто прижалась к Грише и положила голову ему на плечо.
Веяло прохладой. Медленно плывущие мимо березы в темноте больше походили на призраки, чем на деревья. Луна в небе была белая и круглая-круглая, и сияли звезды. Из всех созвездий Гриша знал только Большую Медведицу – вон те яркие далекие точки, сложенные в ковш. А еще он знал Натку, лучшую звездочку этого мира. И она была рядом.
– А ей так еще лет десять страдать, – тихо протянула Ната, глядя во тьму. – Я им место уступила. Пусть…
– Пусть, – согласился Гриша. Пусть делают, что хотят. Пусть хоть на полке спят, хоть по потолку на ушах ходят. Главное, что они смогли выгнать Натку. По ней, такой умиротворенной и спокойной, он безумно скучал. Она же все больше кричала и бесилась, и угрожала, кидалась как собака…
А таких ночей у них вообще никогда не было.
– Ты все еще хочешь детей, муженек?
Она смотрела на него, и Гриша таял. У Натки были удивительные глаза. Темные, глубокие. Почти черные. Гриша никогда не смотрел в них так. Он вообще никогда не видел их настолько близко.
Он бы пожал плечами. Но Ната…
– Его уже никуда не денешь.
– Ничего, я придумаю. Тебе на воспитание отдам, – хмыкнула она. – Чтоб неповадно было. И ребенка мы назовем Максом. Потому что Максимка и Максюшка – для слабаков.
Гриша сглотнул. Он искренне надеялся, что их ребенок не такой же активный, как сопящий в купе Максимка. И лучше бы, если он будет вообще не Макс. Глупое имя. Максим Григорьевич, надо же…
– А если девочка будет?
– Ребенка назовем Максом, – отчеканила Натка, вырываясь.
А потом она ушла, и Гриша просто тоскливо смотрел ей вслед.
Он любил Натку, любил всем сердцем, но на расстоянии это делать было проще. Как и любить и уважать детей, оказывается.
Когда он вернулся, Натка сидела на полке, сунув руки между коленей, и взгляд у нее был странный, блуждающий. Гриша прокрался к ней, опустился рядом. Максимка с матерью спали. И было так тихо, так пугающе тихо, так спокойно… Натка снова прижалась к нему и всхлипнула.
– Солнышко, мы…
За стеной оглушительно захрапели.
На медовый месяц Натка хотела в Ялту, а будущий Лидер просто хотел тишины.