Минхо судорожно вздыхает когда по телу проходит первая ощутимая вибрация и стены сотрясаются от мощного толчка, спровоцированного взрывом нескольких брошеных гранат. Окна с громким треском разлетаются следом и он наконец-то распахивает глаза, будто в замедленной съемке наблюдая за тем, как его коллеги с громким криком срываются к дверям лаборатории.

Что вообще происходит? Зачем они делают это?

Кажется, его голова перестала соображать как раз в тот момент, когда Джунхёк, его коллега по работе и близкий друг, отшатнулся от окна с неверящим громким криком: «Заражённые у стен лаборатории!». А после — всё будто в тумане. Спину обжигает жар и вторая ударная волна отталкивает Минхо к его рабочему столу. Склянки и бумаги с треском и шорохом разлетаются в разные стороны, а сам парень достаточно ощутимо прикладывается головой, потому что перед глазами — снова темно, будто кто-то единичным щелчком пальцев выключил ему свет и все болевые точки, которые никак не хотели возвращать Ли ощущение собственного тела в реальности. Разум будто существовал где-то вне основной оболочки. И, если честно, он совсем не хотел, чтобы он в неё возвращался.

Лёгкие стремительно наполнял едкий дым и только после первых пары попыток откашляться, он наконец-то понимает, что происходит что-то страшное и судорожно пытается подорваться. Но острая боль, пронзающая тело в районе рёбер и спины не дает ему двинуться и сделать вдох полной грудью. Задыхаясь от накатившей паники, он прощупал грудь и спустился рукой ниже, пытаясь понять тяжесть своих повреждений. Кажется, его достаточно сильно швырнуло в столы, что даже ребро треснуло, не сильно, чем могло бы, но при каждом движении — было вполне болезненно ощутимо и сковывающие каждое движение. Минхо смутно попытался представить, что ему делать дальше. В лаборатории полно легко воспламеняющихся жидкостей, горючих и взрывоопасных. Если огонь, распространяясь, успеет добраться хоть до чего-то из них — он труп, а здание подлетает на воздух вместе со всеми кто остался внутри, если вообще были подобные идиоты, кроме, собственно, его самого, и заражённых снаружи. Вряд-ли для них это играет большой роли, всё равно ведь наполовину они уже в могиле.

— «Проклятье…» — в сердцах выругался Ли и медленно попытался подняться, опираясь обо всё, что видел, превозмогая боль, пронзающую мышцы, словно тонкие острые иглы. Если он сейчас сделает хоть одно неверное движение — быстрее сдохнет от потери крови или от того, что ребро вонзится в лёгкое, чем от огня или очередного взрыва. Минхо зажмурился, пытаясь не дышать сильно глубоко. Ткань и пальцы, в районе зажатого бока уже стали влажные и если честно он совсем не хотел опускать глаза вниз, чтобы не увидеть во что превращается его халат от расползающегося по нему багрового пятна. Не самое приятное зрелище для человека и без того находящегося на грани обморока, где-то между сном и явью.

Приняв сидячее положение и привалившись плечом в тому, что раньше очевидно было столом, а сейчас является грудой грубых обломков, Минхо сначала попробовал оглядеться, а потом, нахмурив брови, уставился перед собой в надежде сначала хотя бы сфокусировать взгляд на простой вещи. Обломках оборудования, к примеру, и разбитых склянках, из которых на пол растекалась неприятного вида фиолетовая жидкость.

Раз склянка, два, три, четыре… вот поломанный штатив, пять склянка. Очки, кажется, были безнадёжно потеряны где-то в завалах и наверняка безнадёжно испорчены.

Голова совсем не хотела проясняться до конца и Ли попытался уловить хоть что-нибудь, хоть малейший фактор, за который можно было бы зацепиться. Без очков, с его отвратительным зрением это едва ли было возможным. А вокруг ничего, лишь белый шум в ушах и адская головная боль, пронзающая виски. Не было слышно даже голосов других сотрудников. Неужели они все успели уйти до того, как прогремел второй взрыв? Минхо остался один, гнить и разлагаться в целом здании. Стало жарко и где-то в мозгу на несколько секунд появилось желание открыть окно и проветрить помещение. Неужели Джунхёк снова делает вид, что ему холодно? В конце июля то.

А потом, по щелчку, будто вновь осознание приходит, ломая перегородки и стены, которые сознание все эти пять минут выстраивало в голове ради самозащиты. Нет тут никакого Джунхёка, окна выбиты напрочь, а жарко ему от того, что огонь всё ещё медленно охватывал огромное помещение, лаская языками пламени всё, до чего мог дотянуться. Он никуда не ушел. Где-то над ухом погремел третий взрыв, и Минхо почувствовал, как волосы на голове становятся дыбом от ужаса, а глаза, и без того слезящиеся, широко распахиваются. Он прикрывает рукавом халата рот и нос, чертыхаясь на поднявшуюся пыль, но придя к выводу, что выбирать не приходится и в таком состоянии он вряд-ли доползёт до крана в дальнем углу лаборатории, пытается подавить рвущийся наружу кашель. Нет, это безнадёжно.

Он труп.

Вряд-ли кто-то вспомнит о нём, если в конечном итоге останутся одни только кости. Минхо не был пессимистом, но сейчас это было всё, о чём он мог думать. С травмой ребра он далеко не уйдёт, а взрывы, из-за головной боли звучавшие где-то в отдалении, скоро настигнут и его. У него не было других вариантов кроме как сдаться. И это чертовски сильно разочаровывало.

Ему всего двадцать пять лет. Он, казалось бы, только недавно закончил учебу в университете, защитил диплом, поступил на работу в одну из престижных лабораторий страны, сотрудничавшей с самой столицей, начал разработку важнейшего проекта в своей жизни, когда неожиданно по миру прокатилась волна заражений неизвестным вирусом, начались эпидемии и войны. Жалкое ужасающее зрелище узретое воочию. И прошло уже три года.

Когда это произошло впервые — Минхо не поверил, думал, что это всего лишь банальнейший вирус, болезнь, каких куча, что совсем скоро отпустит их. Но потом пошла вторая, третья, четвёртая волна. А после он потерялся в их счёте, забывая и путаясь где день, где ночь, куда двигаться и шагать, что ему делать, чтобы выжить. Люди начали мутировать, погибать, а столица ввела режим полной готовности. Началась война. И мир погрузился в бесконечный хаос.

***

Чанбин несколько раз чертыхнулся, выкручивая руль внедорожника на очередном кривом лесном повороте, в надежде не задеть никакое ограждение. Когда на базу пришёл сигнал о чрезвычайном положении на одном из научных центров, расположенном в лесу недалеко от того места где они находились, он в очередной раз подумал, что давно нужно было вытравить с концами всю поганую ересь, собиравшуюся до этого в округе. А потом смекнул, что сколько ересь не трави — она всё равно найдёт лазейки, чтобы пробраться ближе к тебе. В голове как не кстати промелькнуло некрасивое сравнение заражённых с волками, а их самих, тех кто ещё остался не тронут стечением времени и иронией судьбы — со стаей овечек. Но было ли это честно, если брать во внимание то, что волки овец убивают, а это то, чем занимали военные? Это была палка о двух концах и точного сравнения Со привести не мог. А впереди уже маячило огромное горящее здание, высотой в три этажа и по длине, как три военные базы. Он присвистнул и, мельком глянув в зеркало заднего вида, дабы убедиться, что отряд едет за ним следом, вырулил на открытую местность, где и без них хватало народу.

Одно было непонятно, почему лаборанты и научные руководители толпятся здесь, когда вблизи здания полно заражённых, наверняка желавших пополнить свои ряды. Вряд-ли, конечно, они вообще могли думать с их то мозгами, но сейчас они ничем не отличались от этой кучи оболтусов, жавшихся к машинам, в надежде, что это хоть как-то поможет им. Мужчина хотел назвать их как-то более обидно, но мысли уже успели уйти в другое русло.

— Ну что за идиоты… — Чанбин, не скрывая раздражения, цокает кончиком языка по небу и, схватив с соседнего сиденья свой автомат AK-74, спрыгивает на сырую чавкавшую землю, пропитанную вонью, мусором и смрадом. Рядом глушат моторы остальные и, дождавшись, когда все соберутся, мужчина раздаёт указания:

— Всех гражданских эвакуировать на базу, потом определим их дальше, лабораторию оцепить, вызвать отряд пожарных. Вряд-ли, конечно, они успеют что-то сделать с этим дерьмом и спасти то, что осталось, но попытаться то всегда стоит. Всю заражённую гадость отстреливать на месте, путного они ничего не скажут. Не умеют. Всё поняли?

Последовал скорый незамедлительный кивок и Чанбин на несколько секунд одобрительно приподнял уголки губ. Пожалуй, кое-что он действительно искренне любил в своей работе.

— Тогда вперёд, бегом.

Чанбину год назад исполнилось тридцать. И он не может сказать, что добился каких-то особенных высот за всё это время. Да, он дослужился до командира отряда разведки, руководит ещё несколькими младшими спасательными отрядами, тренирует новобранцем, и вообще-то пытается облегчить людям жизнь. По крайней мере правда пытается. Но ему самому её облегчить некому. Все его руки забиты татуировками, перекрывающими то, что так болезненно ныло каждую ночь, когда он десять минут старательно пытался заснуть, пять из которых просто бесцельно и тупо пялясь в потолок от сжиравшей изнутри тоски. И ведь не поговоришь ни с кем, не выскажешься. Да, сослуживцы то может и поймут, сочувственно покивают и разойдутся, но разве это ему нужно? Нет, вовсе нет. Когда мама ещё была жива она часто пела ему перед сном колыбельные и все детские тревоги уходили на задний план, становясь жалкими и ничтожными по сравнению со звучанием её голоса, что мягко обволакивал и баюкал, баюкал… А потом началась война, эпидемия, военное положение для всех, включая подростков и женщин. Мама погибла под обломками обвалившегося здания, а Чанбин, не долго думая, поступил на военную службу, надолго позабыв о том, что такое искренняя улыбка и в каких ситуациях она бывает. Всё это было похоже на затянувшийся спектакль единственного грустного актёра, точно пьеро.

Мужчина выловил из толпы какую-то насмерть перепуганную девушку, взяв её под локоть. Его ребята уже начали отстрел неугодных заражённых, вечно путающихся под ногами.

— В здании кто-то остался?

— Н-нет… Мы все с-сразу же вышли, когда увидели приближение заражённых… кажется.

Чанбин с силой стиснул зубы, отпуская её к машинам и, перехватив автомат, направился внутрь. За столько лет работы в войсках он научился по сто раз проверять и перепроверять что-то сам, не полагаясь на слова других. Всё остальное было банальной формальностью. Когда за спиной ему что-то крикнул Ёнбин, не понимая, что творит командир, мужчина бросил короткое: «продолжайте отстрел заражённых, мне нужно убедиться в том, что в здании никого не было и не останется после нашего уезда.». И, натянув на лицо маску, шагнул внутрь.

Он был безрассудно глуп и иногда (всегда) вёл себя как подросток в пубертате, не слушая никого и ничего, но к всеобщему удивлению до сих пор был жив и мог даже вести за собой людей, обладая удивительной способностью располагать их к себе за несколько простых шагов. И за это, если честно, уже можно было бы сказать ему большое спасибо. Потому что в той атмосфере в которой они живут — не хватало именно того человека, который мог бы успокоить и взять ситуацию под контроль. В иных ситуациях люди просто превращались в безвольное тупое стадо. Раньше всё это делала столица и сборище не менее тупоголовых идиотов, сидящих во главе страны, но с началом эпидемии и войны они быстро сдулись, воздвигли стену и спрятались в глубинах своих домов, полных денег, пока остальное население дохнет, как мухи.

Чанбин сильнее стискивает зубы до противного скрежета эмали и с ноги выбивает хлипкую деревянную дверь, ведущую к лестнице на втором этаже. Судя по усиливающемуся запаху гари и чего-то ещё отвратительно намешанного, он был близок к главному помещению, а значит приходилось быть осторожнее и ступать более вдумчиво. Где-то слева прогремел глухой взрыв и мужчина еле успел пригнуться к земле, чтобы его не задело вылетевшей с петель дверью. Отвратительно. Ещё одно важное для них здание сгорает в пламени только потому, что в своё время правительство не обеспечило их подходящими средствами защиты и борьбы против воспламенения и заражённых. Жалкое зрелище из-за которого они потеряли пару месяцев назад несколько складов с продовольствием. Заражённые — твари тупые и безмозглые, но на редкость имеют удивительную способность находить горючее и делать из этого оружие. Противоречие на противоречие, не иначе.

Когда ему наконец-то удаётся попасть в главное помещение, он щурится от застилающего глаза дыма и уже собирается уйти, ничего путного не обнаружив, как сквозь шум различает едва уловимый задушенный стон. Сначала Чанбин думает, что ему почудилось из-за запаха гари, но после взглядом подмечает какое-то копошение. Лезть в огонь было опасно. Особенно если это заражённый, которому удалость попасть внутрь. Особенно если это человек и он ранен. Кристофер всегда говорил, что такие люди уже не жильцы и тратить на них время — бесполезно и себе дороже.

Кристофер вообще-то всегда много чего всегда говорит, но Чанбин, если быть совсем честным, не был бы Чанбином, если бы послушал хоть один из его советов или напутствий.

— Твою мать, вот угораздило же… — Он мельком оглядывается, прикидывая, сколько времени у него есть. А после рвётся вперед, закидывая автомат себе за спину. Проще было бы, наверное, пристрелить его и свалить как можно быстрее до приезда пожарных, вряд-ли он найдёт здесь ещё хоть что-то стоящее, огня слишком многое, но с другой стороны — совесть, главная насущная проблема всех тех людей, что ещё не успели потерять свою человечность. Чанбин, к сожалению, был одним из них.

Кажется, человек почувствовал и услышал его присутствие, потому что спустя минуту попыток Со приблизиться, раздался громкий хриплый кашель и повторилась попытка подняться. Чанбину пришлось действовать быстрее, чем он сообразил о том, что лучше сделать.

— Стой где стоишь!

Конечно, он не мог бы сделать и шага. До отравленного скакнувшим адреналином в мозг разума поздно доходит мысль о серьёзной травме. На боку, переходя на грудь, расползалось отвратительное красное пятно, наскоро перевязанное какой-то тряпкой и сжатое краем халата, чтобы не разошлось. Когда Со мелкими перебежками преодолевает расстояние от того места где он стоял, до найденыша (глупее прозвища не придумаешь, но разве в такой ситуации придётся выбирать?), он аккуратно закидывает его руку себе на плечо, на что парень, выглядящий безумно болезнено бледно и чумазо, реагирует громким протестом, сдавленным стоном и попыткой отодвинуться. Со еле сдерживается от порыва сжать руку, что обхватила чужую талию. Ему нельзя забываться и причинять боль тому, кто уже и так получил не мало за эти минуты ожидания и попыток выйти из помещения. Низко рыкнув, чтобы предупредить все последующие вопросы, которые уже собирался задать черноволосый парень, Чанбин дёрнулся в сторону выхода.

Он не знал из-за чего чувствует себя раздражённым больше: из-за того, что ему приходится двигаться медленнее из-за наличия раненого человека, который сейчас безвольной куклой повис на нем, или же из-за этого самого парня, который вместо того, чтобы уйти вместе со всеми, дотянул до последнего.

— Ну и какого ебаного хуя ты здесь? — Когда они спустились на первый этаж, Чанбин всё же не выдержал, потому что парень запнулся на очередном повороте и чуть было не упал, громко застонав. — Кусок собачьего дерьма, почему ты не эвакуировался со всеми?!

— Я не знаю… Я-я… — он громко закашлялся и Со пришлось подхватить его и под ноги, поднимая на руки. Так стало гораздо проще и появилась возможность хоть чуть-чуть ускориться, огибая обломки и стёкла.

— Я не мог о-оставить… Свои исследования…

— Никакие ебаные исследования не стоят твоей жизни! — Рявкнул командир и боком вышел через разбитую дверь. К нему с противоположных концов здания рванули его товарищи. Ёнбин успел знаком показать, чтобы остальные не задавали никаких вопросов, лишь осведомив:

— Ни одного заражённого в радиусе нескольких метров больше не обнаружено, командир. Всех гражданских эвакуировали, пожарных вызвали.

Чанбина хватило лишь на то, чтобы кивнуть. Когда он вышел из здания, на плечи вмиг накатила неприятная усталость, словно снежная лавина, обрушившаяся в самый неподходящий момент. Хотелось закрыть глаза и проспать ближайшие часов шесть или семь. Но этого и то будет мало. Чанбин, если честно, совсем не помнил когда в последний раз высыпался.

— Возвращайтесь на базу. Ёнбин, сдашь отчёт Кристоферу. Хеён, останься, чтобы встретить пожарных. Если заражённые твари вернутся на запах кровь — не ввязывайся сама в перестрелку. Я доверяю тебе, но ты одна, а их может быть много. На этом всё, мы сегодня хорошо поработали. Встретимся завтра на базе.

Чанбин направился в сторону своего припаркованного недалеко джипа и, кое как справившись с дверями, усадил парня на пассажирское сиденье. Он не подавал никаких признаков жизни и почти не шевелился, но еле ощутимое дыхание чувствовалось где-то в районе шеи, что была оголённой. Он всё ещё был здесь, хоть, кажется, и в полу обмороке. Быстро оббежав машину спереди, Чанбин запрыгнул на переднее сиденье, скинул автомат назад, и завёл джип, плавно выезжая на лесную дорогу по другую сторону от здания лаборатории. Бросив взгляд на зажатый тканью бок, Со прикусывает кончик своего языка и пытается определить, сколько примерно времени у него есть, чтобы добраться до ближайшего города и охраняемой больницы.

Опускался вечер, постепенно темнело. Чанбин пытался сильно не гнать по этим дорогам, где легко попасть в занос и вылететь в дерево или кювет, но всё равно старался торопиться. Какое бы сильное раздражение он не чувствовал по отношению к этому парню, он всё же был травмирован и явно не заслуживал этого. Чанбин не мог назвать ни одного человека, который вообще заслуживал бы того, через что они всё проходят в последнее время.

Мышцы потихоньку расслаблялись, напряжение и адреналин постепенно спадали, а мысли немного прояснились, когда он выехал на прямую дорогу, ведущую к ближайшему населённому пункту. Чанбин сжал пальцами руль, и на мгновение взглянул на телефон, прикреплённый к держателю, на который пришло короткое сообщение от Кристофера: «Поздравляю с очередной зачисткой». Кристофер Бан был единственным близким другом Чанбина. Бывший глава разведывательного отряда, ныне глава отдела безопасности, тридцатипятилетний мужчина был наставником Чанбина с самого первого его дня как военного. И сделал многое, за что он был ему благодарен. Уйдя со своего прошлого поста из-за травмы бедра, Кристофер передал бразды правления Чанбину, чем вызвал неоднозначную реакцию. Но Со быстро доказал, что он правда достоин занимать свой пост.

Юноша рядом с ним слабо завозился, попытался сесть поудобнее, начал негромко кого-то звать, но имени Чанбин не разобрал. Он аккуратно, не отрывая взгляда от дороги, которая на подъезде к городу стала более неровной, положил одну руку на макушку парня, погладил и дождался когда тот вновь успокоится от ощущения чужого прикосновения. Со поджал губы и быстро набрал номер, который стоял у него на быстром наборе рядом с номером Кристофера.

— Привет, Феликс, я случайно не отвлекаю?

— О, привет, Бинни! — На том конце раздался приятный глубокий голос, принадлежавший вышеназванному Феликсу. Ли Феликсом был хирургом, он не был закреплён за одной определённой больницей, потому что в штате сотрудников всегда была нехватка лиц, а потому часто мотался вместе с бригадой между городами. Он был одним из тем, кому Чанбин был готов доверять в равной мере как и себе.

— Нет, я как раз собирался закончить заполнять медкнижки некоторых пациентов и пойти поесть, а что, что-то случилось? Ты ранен? Заболел? Или дети...

Чанбин предусмотрительно прервал его перед очередным потоком вопросов и пересказал ему события дня, дождался когда на том конце провода закончится поток громких взволнованных возмущений и только потом вновь продолжил:

— Прости, что прошу тебя об этом, но я не могу доверить его ещё кому-то.

— О, не извиняйся, хён! — Поспешно отозвался Феликс, Чанбин услышал какую-то возню. — Я всё понимаю, вези его.

И сбросил.

Уже в больнице, когда парня вывезли из операционной под надзором Феликса, перевели в одну из ещё пустующих палат и вся аппаратура, провода и капельницы были подключены, а бок обработан и перемотан несколькими слоями бинтов, Чанбин, оставшись с ним один на один в палате, наконец позволил себе оглядеть Минхо от макушки до кончиков пальцев. Имя он узнал случайно, нашёл в кармане потёртого и потрёпанного халата, которого ему вручил Феликс, бейдж, обклеенный глупыми наклейками и стикерами. Крутя его между пальцев и задумчиво поглядывая на имя, Чанбин пытался дать оценку его действиям, но ничего внятного в голову не лезло. Он вздохнул. А после вновь посмотрел на расслабленное, умиротворённое лицо Ли. Бледная кожа, слегка вьющиеся, спутавшиеся каштановые волосы, разметавшиеся по подушке, пушистые ресницы, пухлые, чуть приоткрытые губы. Щека заклеенна пластырем, такой же выглядывал из-за ворота белой больничной рубашки вместе с бинтами. Минхо, без того мертвецки бледный, так будто и вовсе сливался с окружающей обстановкой и на пару секунд Чанбину даже стало его жаль. Он ведь не виноват в том, что началась война, а Со так сорвался на нём. Это не его вина, что проблемы эпидемии и войны затрагивают и научных сотрудников, и врачей. И, собственно, всех.

— И чего я тут вообще сижу… — устало пробормотал Чанбин и потёр переносицу. Камуфляжный костюм вмиг вновь стал тяжёлым, больничные стены слишком сильно сжимались, возвращая в не самые лучшие дни, а настроение стремительно покатилось вниз.

Ему бы оставить Минхо в больнице под наблюдением врачей, вернуться домой и завалиться спать, потому что завтра наверняка новые вызовы и, может быть, даже не один. А он тут сидит, как курица наседка, и ждёт, когда этот парень очнётся. Если очнётся вообще. Чанбин приподнимается, прижимаясь щекой в груди, она слабо вздымалась, значит парень был ещё жив.

В коридоре раздаются громкие быстрые шаги, кто-то бежал по направлению к палате и, судя по всему, был не один. В следующее мгновение дверь распахивается, и, чуть ли не падая, в помещение заваливаются двое парней. Они были похожи друг на друга, оба в камуфляжной форме и оба ни на шутку встревоженные. Один из них уже открыл рот, но Чанбин прижал палец к губам, кивая на больничную койку. Не хватало ещё преждевременного пробуждения из-за двух восемнадцатилетних юнцов, которые до сих пор не умеют держать свои проклятущие языки за зубами.

Чанбин поднимается со своего места и вместе с ними выходит в коридор.

— Что вы двое здесь делаете? В этой части города. Я сказал вам сидеть на базе, пока я не перевезу вас обратно в столицу. Это не так сложно как кажется.

Этими двумя парнями были Пак Сонхун и Пак Джей. Братья, усыновлённые Чанбином после начала эпидемии и войны. Он нашёл их во время очередного вызова, сидящих возле трупов родителей, и не раздумывая забрал с собой. Чанбин оформил все соответствующие документы, привёз их к себе на квартиру, начал их боевую подготовку и посвятил в солдаты, хотя чаще всего они выполняют мелкие поручению и особо не высовываются. Чанбин не может так рисковать.

— Феликс хён позвонил нам перед твоим приездом, — Сонхун быстро оглядел старшего на наличие видимых ран или иных повреждений, приподнялся на носках, покрутил его лицо. — Мы сразу сорвались, думали, что что-то случилось и ты ранен...

Джей аккуратно придерживает брата за плечи, отводя его от мужчины и вздыхая.

— Короче, испугались мы, Феликс хён обычно не начинает свой звонок со слов: "Вы только не нервничайте", сам понимаешь.

Чанбин негромко смеётся, понимая, что это вполне в духе Феликса. Легкая паника, волнение, не умение усидеть на месте и подождать нормальных объяснений произошедшего. Когда он услышал, что Чанбин нашёл Минхо в горящей лаборатории, когда все остальные научные сотрудники были готовы уехать, он чуть за сердце не хватился. Впечатлительный ребёнок.

— Вам всё равно не стоило так рисковать, — Чанбин потрепал обоих по головам, глубоко вздохнув. Он бы не простил себя, если бы с ними вдруг что-то случилось.

На себя то со временем уже становится плевать, они дороже.

— Прости, — Сонхун поджимает губы.

— Забейте. Посмотрите, пожалуйста, за парнем, который лежит в палате. Он скоро должен проснуться после наркоза, не хочу, чтобы первым делом он встретил пустоту, когда откроет глаза. В нынешних реалиях очень болезнено просыпаться одному в больнице. А мне нужно забрать у Феликса его анализы. Это я могу вам доверить?

И Сонхун, и Джей мгновенно выпрямились по струнке, часто-часто закивав.

— Конечно!

Они заходят в палату почти без единого звука, только половицы поскрипывают под ногами. Сонхун придерживается за Джея, находит второй стул и ставит рядом с первым, на котором раньше сидел Чанбин. Хён не обманывает, парень на простынях выглядит бледным, как смерть, хотя его грудь всё ещё не сильно заметно, но поднимается и опускается.

— Сильно его... — Джей проверяет пульс, капельницу, все данные с приборов, которые и работают то, на добром слове, и садится рядом с братом.

— Ага...

Им обоим на Минхо смотреть страшно, потому что на его месте мог бы оказаться любой из них. Будь-то Сонхун, Джей, Чанбин хён, другие старшие, которые много времени потратили на них. Каждый может быть случайно травмирован, каждый может быть случайно убит волей обстоятельств.

Они сидят так пять, десять, пятнадцать минут, Сонхун успевает задремать, прислонившись щекой к плечу брата, пока Минхо внезапно не вздрагивает всем телом и не просит воды. Джей вскакивает, пугает брата, который чуть не падает со стула, и мчится к графину, всегда на всякий случай стоящему у противоположной стены.

— Боже... — Сонхун подаётся вперед, жмёт кнопки на панели койки, помогая Минхо медленно принять полу лежачее положение, чтобы ему было удобно пить.

Ли пьёт жадно, большими глотками и просит второй стакан, попутно успевая извиняться за какие-то несуществующие неудобства и пытаться сесть полностью. Несколько раз у него это получается, но он быстро валится назад и негромко стонет.

Минхо почти ничего не говорит о себе, только слушает разговоры подростков, которые, по его просьбе рассказывают о том, как он попал в больницу, кто его привёз и насколько плачевно его положение. Мысленно вновь просит прощение, но уже у Чанбина. Пару раз он сетует на потерянные в лаборатории папки с документами, почему-то уверенный в то, что они наверняка остались в порядке. Сонхун и Джей переглядываются, но вслух ничего не говорят и вплоть до прихода Чанбина ведут беседу о каких-то комиксах и старых журналах, которые сейчас сняли с производства из-за ситуации в мире.

— Они не надоели тебе? — Невозмутимо, так, будто ничего не происходит, спрашивает Чанбин, закрывая за подростками дверь.

— Нет... Их приятно слушать. — Минхо не знает как ему лучше вести себя.

Минхо не думает, что правильно будет спрашивать это у него, но он всё же задает мучающий вопрос:

— Так, зачем ты так рисковал?

— Глупый вопрос человеку, который с самого начала распространения вируса дал присягу защищать людей.

Чанбин не выглядел раздражённым или вроде того. скорее... он просто озвучил мысли минхо.

— Но ведь таких как я, — Ли упорно тычет себе пальцем в грудь, не желая отступать. — Много. Если бы я умер — ничего бы не изменилось. Абсолютно ничего, это бессмысленно.

Он не хочет умирать, но несёт настоящую ерунду и видит, как брови Чанбина медленно сдвигаются к переносице, а губы поджимаются. Минхо уже жалеет, что продолжил развивать эту тему.

— Пока ты и тебе подобные научные сотрудники и медики ищут способ прекратить заражение среди людей — моя прямая обязанность сводится на том, чтобы ты оставался жив как можно дольше. Поэтому просто заткнись, — он переломил карандаш, который держал в руках и с резким стуком положил папку с его анализами на стол.

— Я заслужил хоть какую-то банальную благодарность, а не только упрёки о том, что оставил тебя в живых.

Хорошо, в конце концов ему просто не стоило открывать рот.

— Спасибо.

— Чанбин! — В палату влетает встревоженный и более перепуганный чем раньше Феликс. У Чанбина стынет кровь от ощущения, что случилось что-то из ряда вон плохое.

— Дети... Они... Пропали! Хёнджун должен был отвести из обратно на базу, но он только что позвонил мне и сказал, что не видел их в назначенное время!

У Минхо рухает желудок куда-то вниз.

Начало конца положено.