Да, Чанель не обычный омега. Не тонкий, не хрупкий, не ломается, не синеет венами сквозь белую кожу, как, например, Минсок. Да, он шумный, слишком (кто вообще вводит эти понятия?!) для омеги высокий и неуклюжий немножко. Но он ведь не заслужил. Он ведь такой драгоценный.
Чондэ бы его кончиками пальцев касался, целовал мягко, губами еле трогал — потому что беречь такое чудо надо, вместе с его вьющимися волосами, ушами и громким смехом. Чондэ бы дарил ему герберы в горшках — солнечные и живые. Целовал за ухом, держал за руки и грел пальцы дыханием.
Но Чанель выбрал Сехуна. Сехуна с его кроваво-красными розами, шипы которых совсем не шли его пальцам. Сехун мог шутить про его рост, мог закидывать руку на плечо, целовал грубо (Чондэ видел однажды — и лучше бы он не) и оставлял на коже отметины пальцев.
Чондэ думал, что Чанёлю так нравится. Пытался забыть магазин с дурацкими герберами, топил нежность в работе, а боль — в многочисленных шапочных знакомых. Периодически он напивался и говорил, что не будет больше общаться с Пак Чанелем, что разорвет все связи с ним, потому что хватит, потому что нездорово, в конце концов, ставить чёртовы герберы на свой подоконник, когда их настоящий получатель ни сном ни духом о том, почему у его _лучшего друга_ такая страсть к садоводству внезапно проклюнулась.
У Чондэ к Чанелю нежность. Отчаянная, теплая и бережная. До покалывания в кончиках пальцев, которым хочется мягко прикоснуться к чужим ресницам. До обкусанных губ, которым хочется греть чужие ладони поцелуями.
Чанель выбрал Сехуна. Его броскость, страсть и одержимость. C этими болезненными синяками на шее и под рукавами безразмерной худи.
Чондэ плакать хочется о том, как хочется по вечерам зарываться в отдающие рыжиной кудряшки — слушал бы кто. Да никто не слушает, потому что единственный, кому он готов об этом говорить, сейчас лежит в больничной палате, худой, измотанный и такой нескладный, что этого ублюдка Сехуна хочется найти и избить до смерти — Чондэ вообще-то добрый, но из-за Чанеля готов. Потому что даже думать о том, что Чанель может быть «дылдой», «неотесанным» или — уж тем более — «жирным» — глупо и отвратительно, а бить в живот и по ногам, чтобы не видел никто, и говорить это самому прекрасному омеге в мире — убийству подобно.
Но Чондэ никуда не едет и никого не ищет. Потому что Сехун не появится больше в этом регионе, а рядом с Чанелем уж тем более. Потому что суд так постановил, а сам О, опасаясь слухов, смотался на другой конец страны.
А Чанель, истощенный и изувеченный злыми словами, остался здесь.
А Чондэ со своей ненужной нежностью не знает, что делать. Он ревет, как мальчишка, и бьет горшки с герберами на окне. Хватается за телефон черт знает, сколько раз, но откладывает и не звонит.
И он бы вырастил эти чертовы герберы заново, скупил кучу блокнотов с рилаккумами и целую армию плюшевых альпак, если бы Чанелю стало лучше. Но Чанель молчит, ни с кем не разговаривает и иногда спрашивает у врачей, где Сехун.
Это, собственно, только об одном говорит. Что бы ни делал Чондэ со своей нежностью, он не нужен.
И это, вообще-то, больно.
<center>***</center>
Чанеля выписали через месяц. Он чуть поправился и стал менее осунувшимся, синяки под глазами чуть потеряли цвет — правда, сами глаза потеряли свой живой блеск, что совсем не радует Чондэ. Чондэ ему все равно улыбается, берет его сумку и отвозит домой — даже несёт какой-то оптимистичный бред, рассказывает о книгах и о том, что хотел бы завести щенка. Чанель молчит, невпопад улыбается и смотрит в окно.
О герберах Чондэ молчит.
Он так и не смог их выкинуть — выбрал из месива осколков и земли отдельные цветки и сунул их между страниц одной из книг, жалея, что с чувствами нельзя так сделать: просто сорвать и поместить куда-то, чтобы сохранить их вечно прекрасными и мертвыми. Его чувства живые — низкие, эгоистичные и делают ему больно. А он хотел бы, чтобы не.
Чанель не выходит на работу, не отвечает на звонки — и Чондэ снова едет к нему, насилует звонок, взламывает код (дата рождения Сехуна, кто бы сомневался) и застает омегу в окружении пустых бутылок из-под соджу. Ему очевидно плохо — и Ким заботливо тащит Чанеля в ванную, умывает холодной водой, помогает опорожнить желудок и гладит по голове, когда тот сбивчиво говорит что-то про то, что Сехун забрал свои вещи и что сам Чанель здесь больше не хочет находиться. Цепляется за одежду Чондэ и хрипло, приглушенно шепчет: «увези меня отсюда, хен, пожалуйста» и альфа просто не может отказать, быстро кидая в сумку одежду своего самого лучшего омеги и его зубную щетку. Осторожно берет Пака за руку и тянет к выходу — а тот даже не спрашивает, куда и как надолго повезет его Чондэ, просто послушно следует за ним, как покорная кукла. И Чондэ, если честно, плакать хочется от того, что осталось от его яркого, светлого и самого лучшего омеги, но он стискивает зубы и понимает, что сильным ему придется быть за них двоих.
Чанель, кажется, даже не удивляется. Тихо благодарит, когда альфа застилает ему диван — хотя он с большей радостью уложил бы омегу рядом с собой. Благодарит, когда Чондэ дает ему полотенце и гонит в ванную — смывать остатки опьянения — а потом укладывает спать, подтыкая одеяло, как маленькому.
Чондэ уверен, что с ним и его чувствами давно уже все понятно. Поэтому просто кусает ребро ладони, когда ложится спать сам — и глупо двигается ближе к стенке, потому что за ней — диван, на котором, поджав ноги, спит его (альфа позволяет себе вольность думать так хотя бы по ночам) омега.
<center>***</center>
Чанель живет у него уже неделю. И Чондэ из кожи вон лезет, чтобы сделать эту неделю максимально для него комфортной. По-своему, конечно. Притаскивает литры колы и попкорна, сажает с собой смотреть фильмы про супергероев, обсуждает с омегой его любимые комиксы и разрешает забить на работу. Тот довольно быстро начинает отвечать улыбкой на его реплики и крики про смысловые несостыковки в фильмах, начинает заговаривать первый и даже готовит ему ужин пару раз, который альфа уминает на раз-два, потому что Чанель действительно потрясающе готовит.
Когда он сыто откидывается на спинку стула и честно говорит, что за такую еду готов продать душу дьяволу, Чанель только неловко смеется. Чондэ знает, что Сехун такого не говорил.
Когда он проходит на работу мимо того самого цветочного магазинчика, взгляд Чондэ цепляет горшки с герберами. Желтыми и оранжевыми, как маленькие солнышки.
Чондэ отворачивается и запрещает себе об этом думать.
Вечером его встречает Чанель, задумчиво смотрящий в книгу. У Чондэ сердце екает — это та самая книга, страницы которой проложены засушенными герберами. И Чанель перебирает длинными пальцами цветы, засушенные так некрасиво и неаккуратно, но с такой любовью и горечью, и просто спрашивает у друга, «кто этот омега».
Ким сглатывает комок в горле, подходя к Чанелю и поднимая с пола упавший цветок. «Ты», просто отвечает он, протягивая на ладони тонкий стебелек главной любви всей его жизни. Он протягивает себя на раскрытой ладони — всего целиком — и вручает Чанелю, а голую душу не отбросишь прочь, сделав вид, что не понял, что тебе дали и зачем.
И Чанель, конечно, понимает. И смотрит своими глазищами широко распахнутыми, смотрит удивленно и неверяще — и трогает лежащий на ладони альфы цветок самыми кончиками пальцев.
Немного позже Чондэ касался Чанеля кончиками пальцев и мягко целовал — просто губами касался бережно. Чондэ дарил ему герберы в горшках — солнечные и живые, и ставил их на подоконник. И видел каждый раз, когда омега раздвигал занавески по утрам, впуская в их комнату солнечные лучи, ложившиеся на бойкие кудряшки его волос. Чондэ целовал его за ухом, держал за руки и грел пальцы дыханием.
Чондэ был благодарен даже за шанс. Он понимал, что в сердце его омеги все еще осталось место для другого мужчины, но знал, что Сехун остался в прошлом.
Пока Сехун в прошлом, а Чондэ — в будущем, он спокоен.
Пока его Чанель улыбается, он счастлив.
А маленькие солнышки гербер на их окне тянутся к солнцу.