Арсений наваливается на него всем телом, дышит в ухо — горячо, так горячо, что мурашки бегут и тонкие волоски на шее встают дыбом. Антон закусывает губу и еле слышно стонет — достаточно громко, чтобы Арсений мгновенно остановился и спросил:
— Больно?
Антон мотает головой, русые кудри сыпятся на лицо.
— Хорошо-хорошо. Не останавливайся.
— Уверен?
Он не уверен. Ему в самом начале казалось, что он и десять секунд не выдержит, а теперь сам не понимает, как просит ещё.
Арсений на нём пружинит со странным вводящим в транс ритмом: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Капельки пота сбегают по кончику носа. Пальцы Арсения на его рёбрах держат мягко, но крепко, направляя тело.
Антон не понимает, дышит ли он вообще, и если нет, то когда делал вдох в последний раз. Наверное, так быть не должно, но он завис в этом странном состоянии между реальностью и нирваной, в котором он ничего не контролирует, и только повинуется ритму извне: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.
Из транса его вырывает голос Димы:
— А в этом зале разминаются эти додики.
— Растягиваются, — поправляет Арсений, белозубо улыбаясь в камеру.
— Ой, да пофиг, — отмахивается Позов и с нежностью в голосе обращается к телефону, — А сейчас я вам покажу, как разминаются настоящие мужики, пойдёмте в наш зал!
Колено Арсения медленно отпускает его, и Антон разгибается, причем разгибается полностью, рушась спиной на паркет танцевального зала. Ноги приятно ноют.
— Если они только разминаются, значит, они ещё нифига не придумали, — задумчиво тянет Арсений, облокачиваясь о станок.
— Или… Или уже всё придумали… И собираются разминаться перед репетицией… — возражает Антон, всё ещё пытаясь отдышаться.
Арсений морщит нос:
— Ну если они уже всё придумали, оригинальности там явно будет мало. Возьмут какой-нибудь Серёжкин пасодобль.
Антон пытается себе представить Позова с Матвиенко, кружащихся в страстной имитации корриды. Получается плохо. Воображение подсовывает образы танцовщиц, обмазавшихся автозагаром, и Антон представляет себе блестящего шоколадного Димку с приклеенным к лысой голове красным цветочком.
— Мне кажется, если они нас просят поставить номер без хореографа, то требовать ещё и оригинальность это уже перебор, — признаётся Антон, пытаясь выгнать из головы образ Позова в красном платье.
Арсений пожимает плечами:
— Ну оригинальность — это скорее, чтобы мы не сидели в зоне комфорта.
Антон со вздохом садится (не в зону комфорта).
А кто сказал, что они вообще когда-нибудь находились в этой зоне комфорта? Антон вот не помнит, что это за зона и как она выглядит уже как минимум месяца два, или сколько они снимают это дурацкое шоу? Чем он вообще думал, когда соглашался?
Серёжка хотя бы бальными танцами своими когда-то занимался, Арсений вообще чем только не занимался, а Антон — двухметровое бревно, которое зачем-то потащили на проект, где нужно танцевать.
Причем ладно бы просто танцевать! Ладно бы просто повторять, что тебе говорят! Так нет, вот пошли какие-то коварные задания на оригинальность.
Первые три выпуска отсняли без проблем — «Импровизация» заявилась на проект единой командой, Серёжу с Арсением поставили вперёд, а Дима с Антоном старались максимально не отсвечивать на втором плане. Хореограф услужливо объяснял движения и поправлял ошибки, а Антон играл роль неуклюжего Буратино — конечно же ради контента, а не потому, что он бревно полнейшее.
И вот к четвёртому выпуску продюсеры сделали финт ушами: разбили команды на противоборствующие фракции и дали задание поставить номер самим, без помощи профессионалов. Страдали все — час назад до них в этом зале плакала лицом в коврики для йоги половина «Студии Союз», а утром бился в истерике актёрский состав «Реальных пацанов». И вот теперь почетное право страдать от неопределённости досталось им с Арсением. Как хорошо, что к ним не приставили операторов на первую репетицию — видимо, все понимали, что столько отчаяния и мата из хронометража не вырезать.
— Давай поставим сценку, — трагическим голосом предлагает Антон. — Ты будешь Элли, а я Железный дровосек, буду как робот вот так вот танцевать. Или ты будешь балерина, а я стойкий оловяный солдатик, и ты меня будешь таскать по сце…
— Шаст, иди на хуй, — беззлобно улыбается Арсений, наклоняя голову на бок. — Чего ты начинаешь опять?
— Да не пластичный я! — Антон горестно всплескивает руками. — Помнишь, ты про своё отношение к танцам рассказывал? Говорил, что внутри тебя как будто сидит танец, и весь такой рвётся наружу, требует движения. А во мне ничего не сидит. Разве что эта… сущность в виде гномика.
— «Не пластичный я!» — Арсений пародийно вскидывает руки кверху, передразнивая Антона. — Да ты даже посмеяться нормально не можешь — всем телом со стула стекаешь. Не пластичный он, ага.
Арсений отрывается от станка, подходя ближе к Антону, и даже это получается у него раздражающе грациозно:
— Вставай давай.
Шастун со вздохом хватается за протянутые руки, поднимаясь на ноги.
Ладно, если бы на кону был только его проигрыш, можно было бы расклеиться с самого начала. Но подводить Арса, который искренне хочет выложиться, как выкладывается во всём, что делает, было бы некрасиво. Тем более что он и так взял на себя роль тренера для бестолкового Буратино Шастуна.
— Давай отталкиваться от того, что мы бы сами от себя не ожидали, — тянет Арсений, потирая подбородок.
— Я не знаю, Арс. Стриптиз? — устало предлагает Антон.
Арсений оценивающе пробегает взглядом по лохматой фигуре перед собой и фыркает:
— Pole dance типа? Знаешь, почему мы бы его от себя не ожидали?
— Потому что мы его и не потянем? — предполагает Антон, хмуро ковыряя торчащую ниточку на штанах.
— Потому что мы его и не потянем. За неделю. Без тренера.
Антон вздыхает. Быть деревянной половиной в дуэте, в котором вторая половина — это Арсений, от которого можно ждать всего, несладко. Дотянуться до него не представляется возможным, задача минимум — хотя бы не опозорить.
— Давай так, — машет головой Антон, убирая с глаз волосы. — Что смотрится эффектно и неожиданно, но технически не супер сложно?
Арсений пожимает плечами:
— High heels какой-нибудь?
— Это который на каблучищах? Ой не-е-ет, — Антон морщится, заранее представляя себя на этих ходулях.
— Да на них не так сложно держаться, главное баланс найти, — смеётся Арсений. — И потом, там не нужно особо ходить, нужно на полу красиво ногами махать.
Антон протестующе машет головой:
— Нет, давай всё-таки что-то, где у меня поменьше шанс наебнуться с высоты и умереть прямо на съёмках. Что-нибудь такое… поближе к полу?
Арсений улыбается заговорщически, опускаясь на колени:
— Настолько поближе? Или настолько? — он распластывается на животе по полу, расставив руки и ноги в стороны, словно плавает на поверхности воды звёздочкой.
— Вообще идеально, — смеётся Антон. — Можно ещё это добавить…
Шастун машет у плеча кулаком, и Арсений понимает его без слов. Сгибает ногу и, выгибаясь, бьёт бёдрами и рукой по полу, мгновенно превращаясь из ленивой морской звезды в роковую соблазнительницу.
Выглядит горячо, конечно, но это так выглядит, потому что это делает Арсений. Даже в нелепой оверсайз футболке и пёстрых шортах поверх лосин он умудряется выглядеть как полубог, когда задействует свою пластику. Антон рядом с ним, наверное, будет смотреться как выброшенная из аквариума рыбёшка, бьющася в судорогах на полу гостиной.
— Ну к слову, твёрк это довольно неожиданно, — Арсений говорит это, не переставая двигаться, с какой-то раздражающей лёгкостью, как будто ему ничего не стоит сейчас извиваться на полу и одновременно вести лекцию по теории танца.
Антон морщит лоб, становясь к зеркалу боком и сгибая колени. Твёрк? Это в котором сочные женщины трясут попами? А чем тогда трясти тощему Антону?
Как вообще двигать попой отдельно? В ней суставов нет, только бёдрами крутить получается.
Антон пытается подбросить задницу раз, другой, но трясётся только спина.
— По-моему, ты не той частью тела твёркаешь, — со вздохом признаёт Арсений, садясь на полу.
— Да откуда я знаю, какой надо, — ворчит Шастун, недовольно глядя в зеркало на свои содрогания.
Их не то что соблазнительными не назовёшь, на них смотреть без слёз сложно. Для юмористического номера или импровизации на концерте подойдёт, а вот для серьёзного шоу про танцы вряд ли.
— Давай что-то без специфических движений, — вздыхает Антон, выпрямляясь. — Вот вы же с Виталиком ставили что-то, где надо просто руками вовремя махать.
Арсений поджимает губы — ему явно не нравится мнение про простоту махания руками, но он ничего не говорит, отвечает только:
— Если я тебе просто дам хореографию Виталика, это будет нечестно — раз, и ну очень не оригинально — два.
Антон вздыхает — тут не поспоришь. Пойти по проторенной дорожке — значит заранее проиграть Позу с Серёжей по оригинальности. А что, если они изобретут что-то действительно крутое? Шансов, конечно, немного, но вдруг…
Шастун опускает локти на станок, роняя голову на руки.
— Мы можем, знаешь, не победить их в конкурсе, но победить по количеству реакций от фанаток и гифок всяких там.
— Мы и так по этому параметру победим, — в голосе Попова нет бахвальства, только спокойная уверенность.
Они оба знают, чего добивались продюсеры шоу, разбивая их на пары внутри команды именно так. Рейтинги, сладенькие живительные рейтинги. Вне зависимости от того, изобразят они страстное танго или будут танцевать в пяти метрах друг от друга в ростовых костюмах грибов, тысячи девочек прилипнут к экранам, скриня каждый момент, ища химию в каждом их взгляде и прикосновении.
Знаем, плавали.
Иногда Антону хочется подыгрывать этому фансервису, а иногда самому противно. Страннее всего, когда кто-то обводит красным маркером его искреннюю нежность по отношению к Арсу — она сразу кажется чем-то запретным и неправильным. Хотя нет же ничего такого в том, чтобы любить друзей. Он их всех любит, долбоёбов своих.
От Арсения тоже не пойми чего ждать. Он то закрывается как ракушка, уклоняясь от любых намеков, то сам льёт свои провокационные шутки и хэштеги как из брандспойта.
— Можно просто, знаешь… — тянет Антон задумчиво, разматывая клубочек идеи с фансервисом. — Хреново танцевать, но танцевать какой-нибудь кей-поп в костюмах горничных.
— Опять же, как будто танцевать «какой-нибудь кей-поп» — это так легко, — саркастично замечает Арсений, раскачиваясь на полу.
Антон отмахивается:
— Да я понял уже, понял. Всё сложно. Давай уже просто выберем хоть что-нибудь.
Арсений прикрывает глаза — у него явно есть в этой его прекрасной непонятной голове папочка с идеями, которые он давно хотел бы реализовать. Вопрос в том, хочет, ли он портить свои прекрасные идеи нескладным неидеальным Антоном.
— Контемпорари.
Он звучит уверенно, как будто уже выбрал, а Антона от его уверенности пот прошибает. Это когда танцуют про чувства? А можно не надо? Можно какой-нибудь смешной танец из тик-тока, даже если в костюме горничных, но такой, где нужно просто повторять движения?
— Это там, где всякие метания на сцене? — уточняет Антон, чтобы показать, что он понимает, о чём идёт речь, прежде чем отметёт эту идею. — Он же про любовь.
Арсений пожимает плечами и отвечает так быстро, словно готовился к этому вопросу заранее:
— Он про то, про что ты хочешь. Не хочешь про любовь — не танцуй про любовь. Ты же не любишь меня.
Антон со вздохом опускается на пол напротив Арсения — хочется смотреть ему в лицо, раз уж они разговаривают о всяких таких чувствах, которые можно выразить танцем.
— Люблю, конечно, — признаётся он устало. — Просто не так, чтобы об этом танцевать контемп.
Арсений подается вперёд, на лице у него выражение той придирчивой внимательности, с которой люди рассматривают кусочки паззла на столе в поисках уголков.
— А как ты меня любишь тогда?
Это хороший вопрос — для кабинета семейного психолога, к которому они бы пришли, будь они женаты тридцать лет. Можно увернуться от этой пули одним движением, схватить первое, что лежит на поверхности — «как друга» — и поскакать дальше. Но если побороть этот порыв, если позволить себе размотать клубок в руках у Арсения, то что он ответит?
Каждого человека в своей жизни Антон любит и любил по-разному. Сколько там у греков видов любви было? Семь? Подвиньтесь-ка.
Маму он любит какой-то безусловной теплой любовью, как растения любят солнце. Отчима — спокойной ровной любовью через уважение. Первую учительницу — детской восторженной любовью через благодарность. Всех своих немногочисленных девушек он любил как прекрасных принцесс из замка — какой-то пластмассовой идеализированной, но правильной любовью. А друзей? Поза он любит как старшего брата, Серёжу — как такого же дурака, как и он сам.
А как он, чёрт возьми, любит Арса?
Всего такого загадочного, и энергичного, и идеального во всём. С этой его непонятной вселенной в голове, с этими его непредсказуемыми вариантами, с этой невозможностью предугадать, как он поведёт себя в следующий момент.
Через восхищение?
Нет, через восхищение он любит Роналду, а любовь к Арсу она какая-то более тёмная и тяжёлая, как будто растущая из сырого подвала, в который лучше не заглядывать.
— Через зависть, — признаётся Антон, в первую очередь себе.
— Чего?
Арсений садится ровно, и на лице у него вид такой, не то что обеспокоенный, а скорее изо всех сил пытающийся понять.
И Антон объясняет, потому что меньше всего ему сейчас хочется, чтобы его внезапный выплеск искренности прозвучал обидно:
— Меня долгое время бесило, что ты такой весь идеальный, такой весь неземной. Я чувствовал, что мы не похожи, и меня это прям раздражало, я не мог понять, как к тебе подступиться, и вместе с тем, знаешь… Ну… Завидовал, что у тебя все так легко получается, что у тебя такой вот образ. Хотя я не хотел себе такой образ, просто… Не знаю. Блин. А потом мы всё больше общались, и всё лучше притирались, и я всё чаще стал себя ловить на том, что завидую тебе по-хорошему, типа «какой Арс молодчина».
Антон выдыхает и ждёт реакции.
Лет десять назад он бы со стыда сгорел от одной только мысли о том, чтобы честно разговаривать с друзьями о своих чувствах. А сейчас вот, даже не захотелось посреди предложения убежать из зала.
Их арендованный час идёт.
Выражение лица Арсения не меняется, он смотрит всё так же внимательно, словно пытается понять. И наконец говорит:
— А зачем я тебе тогда завидовал?
— Ты мне? — хлопает глазами Шастун поражённо. — А мне-то чему завидовать?
Арсений пожимает плечами:
— Твоей лёгкости, твоим возможностям, твоему возрасту. Тому, что твоя дурацкая улыбка с каждого баннера светит. Как-то долго это всё переваривал, а потом пришёл к тому, что сам дурак. Мне с тобой легко и хорошо работается, потому что мы разные, но дополняем друг друга, как… полюса магнитов.
В помещении повисает тишина — такая, что отчетливо слышно, как в соседнем зале играют хиты девяностых, как будто Поз и Матвиенко ставят номер про застолье твоего бати.
— Ну и как станцевать про эти полюса магнитов, — бурчит Антон себе под нос, чтобы не показалось, что его как-то слишком сильно смутили все эти спонтанные признания.
— Щас, я думаю.
Лицо у Арсения и правда задумчивое, он смотрит перед собой, и можно увидеть, как за синью глаз бегают мысли. Он иногда так затихает, словно поверхность моря, и кажется, что там, под толщей воды, такое же спокойствие, что и наверху. А потом оп — и шторм. И в глубине такие кракены водятся, что представить себе тяжело.
— Через синхронность, — выдаёт Арсений наконец.
Уверенно, не голосом заикающегося стажёра, предлагающего сумасшедший вариант на брейнсторме, а голосом арт-директора, который доносит своё революционное видение до артистов. А артисты сидят с нелепо открытым ртом в этот момент:
— А?
Арсений поднимается, словно сидящий в нем танец толкает его на ноги, и нужно обязательно показать, чтобы объяснить.
— Смотри, ход повествования такой: мы знакомимся, начинаем бодаться, делаем разные вещи несинхронно, каждый в свою сторону тянет. Боремся за лидерство типа. А потом нужен в песне какой-то момент помедленнее, чтобы мы прошли к синхронности, к такому, понимаешь, принятию друг друга, и после этого можно прям мощный дроп, чтобы мы прям одновременно что-то сделали. И сами охуевали и кайфовали от этого! И можно еще даже «да, и» показать в этом, типа я даю тебе движение, а ты его подхватываешь и развиваешь!
Он ходит перед Антоном широкими шагами, машет руками, и в голосе слышно такое воодушевление, словно он изобрёл что-то гениальное. И Антону нравится смотреть на такого Арсения, счастливого, в своей стихии, честно нравится — но слушать его страшно.
— Да я же всё запорю, — вздыхает Антон, поднимая вверх тоскливый взгляд.
Арсений замирает, поставив руки на пояс, и смотрит на него недовольно, что ли:
— Ну с таким отношением, как нехуй делать.
— Арс, — устало пытается объяснить Антон.
— Шаст, — безапелляционно отметает Арсений.
Поздно бодаться, эта идея уже его захватила, а Антон всё равно не может предложить какую-то альтернативу, поэтому его препирания сейчас выглядят не существеннее нытья трёхлетки, который плачет посреди торгового центра, потому что устал.
Антон смиренно кивает и поднимается на ноги. Вручает Арсению свои длинные руки-ветки, словно ключи от города — заходи и твори что хочешь. И Арсений этот дар принимает — хватает его за оба предплечья и тащит за собой на центр зала.
— Смотри, в начале должны быть такие резкие, рваные движения, можно невпопад.
— Вот за эту часть я вообще не волнуюсь, — усмехается Антон. — Это синхронность меня пугает.
— На дроп нужно что-то эффектное, — словно не слыша его, бубнит себе под нос Арсений, болтая расслабленными руками Антона в своих.
— И простое, — настаивает Антон.
Арсений качает головой, смотрит на них в зеркало со стороны, пытается руки Антона загнуть за голову, развести в сторону, завязать узлом, словно держит не человека, а тряпичную куклу.
— Простое не будет эффектным. Если будет хотя бы один сложный элемент в этом номере, он должен быть на дропе, где-то на двух третях песни, и мы его должны сделать синхронно. Представь, как все охренеют!
— Я в первую очередь, — кивает Антон.
Он хочет, искренне хочет заткнуть этого мерзкого скептика в голове, который ставит Арсу подножку за подножкой, но скептик пока сильнее. Благо полюса магнита давно разобрались со своей полярностью, и Арсений прекрасно знает, что на вечно сомневающегося Антона всерьёз злиться нельзя — нужно молча топить в ту сторону, которая тебе кажется верной, пока Антон не обнаружит, что уже слишком поздно, чтобы сомневаться.
— Эффектнее всего был бы шпагат, — размышляет Арсений.
На шпагат не садится, но заносит ногу в сторону и резко ставит её на пол, опускаясь в низкий присед.
Антон за ним не следует, только смотрит сверху с недоумением. Идея про шпагат настолько бредовая, что с первой секунды понятно, что это та самая страшная новость, чтобы менее страшная новость казалась не страшной совсем.
Поэтому Антон беззлобно улыбается и качает головой в ожидании реалистичных предложений:
— Иди на хуй.
Арсений отмахивается от него, слегка закатив глаза, и собирает ноги обратно. Понятное дело, он знал, что шпагат никто не одобрит, но для галочки недовольно отреагировать нужно.
— Хорошо, тогда, может, мостик?
Тут уже очередь Антона закатывать глаза:
— Арс, если я и мостик, то только такой, который башней протыкает фудкорт торгового центра.
Но эта идея внезапно оказывается вкинутой не просто для запугивания.
— Да это не сложно! — в голосе Арсения звучит настоящая, искренняя уверенность в том, что это правда не сложно.
Антону очень хочется возразить, но что-то подсказывает, что он уже настолько превысил лимит нытья сегодня, что скоро будет разжалован из полюсов магнита обратно в какого-то вредного хрена, которого Арсений недолюбливает.
— Я тебе прямо сейчас покажу! — настаивает Арсений, и его руки на запястьях Антона сжимаются — от энтузиазма, но Антону кажется, что с угрозой.
Шастун оглядывается в поисках ковриков для йоги, а ещё лучше матов, а ещё лучше пуховых перин. Падать в мостик на твердый пол ему кажется самоубийственным, но Арсений даже не задумывается о таком. Его ладонь ложится на грудь Антона и настойчиво давит вниз, показывая опуститься на пол:
— Из положения лёжа ты же можешь встать?
— Могу, — растерянно отвечает Антон, садясь, а затем ложась на пол.
— В мостик, — устало уточняет Арсений.
— Не могу, — тут же меняет показания Антон.
Арсений фыркает:
— Не пизди мне тут. Давай, ноги согни, руки за голову. Ну как для мостика.
Антон послушно сгибает ноги, упираясь в пол обеими ступнями, а руки выгибает колесом, ставя ладони у головы. Арсений эту конструкцию придирчиво изучает и нагибается, передвигая ноги Антона ближе к корпусу — почему-то не носком кроссовка, а сам, руками, как в «Куклах».
— Поднимайся, — голос Арсения звучит так уверенно и ровно, и приказывает такую мучительную хуйню, что Антон невольно чувствует себя мазохистом под управлением опытного садиста. Единственная разница в том, что мазохисту мучительная хуйня должна нравиться, а Антону приносит только унижение.
Прочитав в минутном кряхтении друга сигнал SOS, Арсений со вздохом опускается на пол и просовывает ладонь под поясницу Антона, помогая ей оторваться от пола. Только сейчас, с внешним импульсом, Антон чувствует, как его тело выгибается дугой, выпрямляет ноги с руками, и наконец-то вырастает из жалкой дощечки, перекинутой над лужей, в полноценный мост.
Возможно, что-то в этом всём есть — сейчас, когда что-то получается, он чувствует себя грозой всех танцоров Большого. Правда, ровно до того момента, как поворачивает голову и видит в зеркале, какой на самом деле из него вышел кособокий и кривой мостик. Антон пытается понять, насколько пьян был инженер, который такой мост бы построил, и как-то исправить огрехи конструкции. Но вверх ногами и глядя в зеркало очень сложно сопоставить, что куда двигать, поэтому попытки стать приличным мостом заканчиваются тем, что он с грохотом рушится на пол. Хорошо хоть падать невысоко, не как с каблуков.
В любом случае, хоть несколько секунд он простоял, это уже успех и уже повод признать, что Арсений был прав — действительно, несложно.
— Ну, это я могу, — радостно выдыхает Антон, садясь на полу, и натыкается на лицо Арсения, с удивлением повернувшего голову набок.
— Это я просто хотел, чтобы ты почувствовал, как должен стоять на мостике. Приходить в него будем стоя.
Ну вот, опять садизм какой-то.
Антон молчит и делает такие жалобные глаза, что самое холодное сердце должно растаять. Но Арсений-Снежная-Королева-Попов хладнокровно протягивает руки, помогая ему снова подняться на ноги.
— Это не так страшно, как звучит, — пытается объяснить Арсений. — По стенке попробуешь сначала. Я помогу.
Антон закрывает глаза, обреченно цитируя любимый мем:
— Я буду рядом, пока этот кошмар не закончится — Да из-за тебя вся эта хуйня и происходит.
Арсений улыбается, толкая его к стене, но запас его терпения явно подходит к концу. Остаётся надеяться, что после мостика их не ждёт череда ещё более сложных акробатических трюков.
— Я просто… — начинает Антон и сам не знает, как закончить, потому что аргументов кроме страха у него нет.
— Ты мне доверяешь? — вопрос Арсения звучит почти как оскорбление.
После стольких лет, после стольких игр, концертов, новых форматов.
Само собой.
Арсений наклоняется ближе, почти к самому уху, и говорит спокойно, без раздражения:
— Ты меня ловишь каждый раз, и я тебя поймаю.
Становится совестно — в конце концов, Арсений и правда каждый концерт, который участвует в «Куклах», позволяет себя опрокидывать и не возмущается. Можно хоть разочек опрокинуться и Антону.
Шастун послушно прислоняется к стене спиной, словно на расстрел, и Арсению самому приходится за плечи его отодвинуть на пару шагов от стены.
— Тебе некуда падать. Дойдёшь руками до пола и всё закончится, — обещает Арсений, и Шасту приходится сжать зубы, чтобы не сказать, что он хочет, чтобы всё закончилось прямо сейчас.
В конце концов, Арс ему в няньки не нанимался и тратит сейчас на какие-то базовые вещи время, которое они вместе должны были тратить на то, чтобы думать над танцем. В этом плане Антон так себе партнёр.
Чтобы не быть так себе партнёром, он вздыхает и отгибается назад, пытаясь почувствовать стену. Мгновенно руки Арсения ложатся на его корпус, одна поддерживает поясницу, а вторая зачем-то живот. Непонятно, есть ли в этом какая-то реальная польза, но почему-то чувство тёплых рук, которые почти обнимают, Антона успокаивает.
Он несколько раз испуганно разгибается, прежде чем позволить себе дойти до конца стены, и Арсений, как и обещано, всё это время держит его, хоть и кажется, что недостаточно крепко.
— А сделай лучше кольцо, — Антон сцепляет пальцы в замок для примера, и Арсений тут же обхватывает его за талию обеими руками как показано.
С такой страховкой Антону кажется, что море по колено, и он с первого раза сползает по стене на пол, становясь в уже более уверенный мост.
— Молодчина! — судя по голосу (Антон вверх ногами лица не видит), Арсений светится от гордости и довольно хлопает Антона по животу. — А теперь без стенки!
Ну вот те раз, очередные усложнения. А теперь без стенки, а теперь в прыжке, а теперь в бассейне с крокодилами…
— Давай покажи пример, — ноет Антон, чтобы потянуть время, хотя знает прекрасно, что Арсений покажет без вопросов.
Он тебе и кувыркнётся, и колесо сделает, и червя на мышеловках станцует. Его на слабо брать вообще неинтересно.
Арсений послушно показывает, с какой-то раздражающей грацией опускается в мостик и ещё зачем-то одну ногу вверх выкидывает, лишая себя лишней точки опоры.
— Да ну тебя, — с любовью вздыхает Антон, готовясь к череде падений. — Можно хоть на коврике?
— А он уедет и только всё испортит, — отвечает перевёрнутый Арсений, опуская ногу на пол, и шагая на Антона, словно призрак из японского фильма ужасов.
Выглядит жутко и завораживающе одновременно. Антон отпрыгивает, словно боится, и начинает убегать, картинно медленно перебирая длиннющими ногами. Может, хоть запись с камеры видеонаблюдения потом возьмут на смешные моменты.
— И выйти ещё как-то красиво из него надо, — кряхтит Арсений, пытаясь развернуться так, чтобы встать из мостика, не падая на пол.
— Я могу тебя страстно поднять, как в танго, — смеётся Антон, потирая ладони.
Уже его руки обхватывают Арсения за пояс и тянут вверх, и тот, хоть и хватается за плечо Шастуна, поднимается не грациознее деда с заклинившей поясницей. Равновесие теряется, и Антон чувствует, как заваливается на пол вместе с так и не поднявшимся Арсением. То есть, на пол заваливается как раз Арсений, а вот Антон уже на Арсения, поэтому у него приземление помягче.
— Не можешь! — хохочет Арсений откуда-то из-под него.
— Не могу, — приходится признать пытающемуся встать Антону.
Арсений сам вставать не торопится, только на локтях приподнимается:
— Да и если бы мог, всё равно нам бы не подошло, ты же рядом со мной в мостике будешь.
Нога Арсения взмывает в воздух, словно он рассчитывает амплитуду, с которой ей нужно махать, чтобы успешно перевернуться из мостика.
— Давай без стенки пробуй, — указывает Арсений строго, и Антон себя чувствует нашкодившим младшеклассником.
— Так страхуй меня тогда, — вздыхает он, послушно выставляя руки вверх и отклоняясь назад, словно пробуя высоту собственного роста на вкус.
Арсений не спорит — поднимается и послушно обхватывает кольцом своих горячих рук, практически обнимает. У Антона даже мелькает мысль обнять его в ответ — пошутить, как будто он неправильно истрактовал этот жест, чтобы потянуть еще время…
Но время тянуть больше некуда, потому что дверь открывается, и именно в этом нелепом полуобъятии их находит девочка-администратор студии:
— Ваше время закончилось, освободите зал, пожалуйста!
***
За эту неделю съёмная студия Арсения, в которой он отодвинул всю мебель к стенам, чтобы освободить место в центре, становится Антону какой-то родной. Настолько родной, что, когда, Арс по привычке ныряет в Тахо после тренировки в студии, курящий на парковке Позов щурится с подозрением:
— Вы что там, дома репетируете сверх нормы? В обход правил?
Антон трясёт головой с максимально серьёзным видом:
— Нет, Поз, ты что. Мы трахаемся просто.
— Точно? — Дима с недоверием отбрасывает бычок.
— Только суровый мужской секс, никаких танцев! — подтверждает Арсений из машины.
Они могли бы, конечно, просто снять другой зал на время, но, во-первых, поди найди свободный зал в такие сжатые сроки, а во-вторых, правила как-то очень обтекаемо объясняют, можно ли им вообще тренироваться в какое-то время, кроме отведённого продюсерами, и не хочется рисковать дисквалификацией.
Поэтому они раз за разом оказываются в этой стерильной, отремонтированной специально под сдачу студии, которую ураган Арсений превратил в полевой танцзал. Так часто, что Антон уже по-хозяйски сам закидывает пиво в холодильник, а его телефон сам подрубается к местному вай-фаю.
Номер уже есть, и если в начале он был похож на череду суетливых перебежек по сцене, то сейчас в нём можно даже понять логику и структуру. Проблема только в одном, в одной маленькой мелочи, которая делает всю эту затею абсолютно бессмысленной — в синхронности. В том самом инструменте, который призван проиллюстрировать их нерушимую ментальную связь. Антон то торопится, то пропускает нужный бит, то недокручивает амплитуду движения, портя всю картину. Арсений, возможно, косячит тоже, но Антон слишком сосредоточен на своих проёбах, чтобы замечать чужие.
— Давай попробуем знаешь, что, — бубнит Арсений из толстовки, которую стягивает на ходу, чтобы снова переодеться в что-то поудобнее. — Давай я тебя буду направлять, чтобы ты почувствовал, какой темп нужен, и уже тогда сам сможешь повторить.
Звучит логично. Встань на мостик с пола, чтобы тело зафиксировало позу, и потом встанешь с ног.
Точно так же, как Антон за эту неделю по-хозяйски закидывает пиво в холодильник, Арсений уже по-хозяйски, не спрашивая каждый раз разрешения, распоряжается конечностями Шастуна. Двигает ноги, разворачивает корпус, давит руками на плечи, чтобы Антон присел пониже. И к этому ощущению тёплых рук на своём теле Антон не просто привык, а как будто бы даже подсел на него. Подсел настолько, что каждый раз, когда рука Арса вместо того, чтобы лечь на плечо или спину, зависает в паре сантиметров, просто обозначая направление движения, Антон чувствует какую-то неприятную недосказанность. Но списывает он её не на тот факт, что изголодался по прикосновениям, а на неопределённость, мол, если его не толкают, нужно думать самому, в каком направлении двигаться.
Антон бросает телефон на незаправленную кровать и валится на неё сам:
— Да дай хоть пять минут передохнуть.
Но Арсений этот прием знает — пять минут перерастут в проверку обновлений всех телеграм-каналов, чтение комментариев и залипание на ютубе. Поэтому он строго мотает головой, не позволяя себе опуститься на кровать рядом с Антоном:
— Шаст, если мы ляжем, мы уже не встанем.
Антон поднимает глаза над экраном телефона:
— Да я ж не предлагаю перерыв на дневной сон. Хотя…
Теперь, когда он высказал эту мысль вслух, она звучит заманчиво — подремать полчасика, пока Арс себе там своими делами занимается. Пусть хоть сторис записывает, хоть ужин готовит, а Антон, тут в уголке поваляется.
— То, что ты сказал Позову, что мы спим вместе, не значит, что теперь нужно претворять это в жизнь, — фыркает Арсений, нависая над кроватью.
Антон уворачивается от пытающихся зацепить его за одежду рук:
— Вот в тебе сидит танец, а во мне сидит сон, понимаешь?
Арсений всё же умудряется схватить его за толстовку и тянет на себя, заставляя Антона сесть на кровати:
— Блин, нужно было ставить номер про то, как мы опаздываем на концерт и пытаемся тебя разбудить.
— А мне там нужно будет играть спящее тело? Я согласен! — смеётся Антон. — Меняем концепцию за день до выступления!
Он позволяет стащить себя с кровати, хотя, когда Арсений цепляется за толстовку, велик соблазн выскользнуть из неё и плюхнуться обратно в постель.
— Давай с середины попробуем, где бас начинается, — Арсений копается в телефоне, ища нужную музыку.
— А драку не будем прогонять?
Антону нравится кусок, где они изображают, что дерутся, потому что синхронности в нём ноль, а крутых движений море. Но, вероятно, из-за того, что он ему так сильно нравится, особых проблем с этой частью танца нет, и необходимости прогонять его, рискуя мебелью в Арсовой квартире, тоже нет.
— Да драка норм, — подтверждает его догадки Арсений. — Давай вот с момента, где ты перешагиваешь, там надо в ритм попасть.
Он включает музыку на телефоне — совсем негромко. Совсем не так впечатляюще, как в зале, где из колонок льётся такой мощный бас, что от одних вибраций кончить можно. Но для тренировки сойдёт.
На нужный счёт делает шаг, и Антон этот шаг запоздало повторяет, хоть и понимает, что теперь это бесполезно. Арсений мотает головой, как и ожидалось, и перематывает песню обратно, на этот раз внимательно глядя Антону в глаза и кивая за долю секунды до того, как нужно поднять ногу. Антон теперь наоборот торопится и завершает движение раньше, чем Арсений его вообще начинает. Как назло, здесь даже зеркала нет, чтобы ориентироваться, и взгляд Антона бегает от лица к ногам Арсения, как загнанный школьник на челночном беге.
— Так, Шаст, — недовольно почти рычит Арсений, снова перематывая песню.
Антон чувствует наползающее на него чувство стыда и то, как его уверенность сдувается, словно спустивший воздушный шар. Самое паршивое — бежать некуда. Послезавтра выступление, и им нужно показать хоть что-то, чтобы не опозориться. Про победу уже и думать не стоит, пусть для разнообразия Матвиенко с Позовым искупаются в лучах славы.
Антон с ужасом думает о волне мемов с его неуклюжим телом на сцене, которые добрые поклоннички наклепают за секунду после выхода шоу. Что-то типа «я на физкультуре» или «когда соврал на собеседовании, что знаешь, что делать».
Шастун и правда чувствует себя как кандидат, который напиздел на собеседовании с три короба. Это ему в назидание за попытку выйти за рамки образа клоуна. Не нужно было зариться на что-то серьёзное, нужно было танцевать дабстеп в костюмах грибов.
Арсений видит, наверное, что Антон деморализован полностью, поэтому оставляет телефон в покое, позволяя ему доиграть песню до конца.
— Шаст, ну чего ты, — голос Попова звучит показательно мягко, как будто он боится, что переборщил со строгостью и теперь пытается какой-то материнской заботой вытащить Антона из пучин тоски.
Антон чувствует, как руки Арсения ложатся на его лицо, смешно сжимая щёки. Словно он маленький ребёнок, который дуется, что ему не купили игрушку, и чтобы вернуть его в строй, нужно всего лишь рассмешить его.
— Блин, Арс, мне так неудобно тебя подводить, — бухтит Антон в ответ и тоже тянет руки вперёд через плечи Арсения, повисая на нём сверху, словно перекинутый через турник ковёр.
Убрав ладони с антоновских щёк на его же бока, Арсений утешающе хлопает друга по сутулой спине.
— Ты меня не подводишь, — уверяет он Антона шёпотом. — Мы всё равно станцуем эту хуйню, хорошо или плохо. Ты же понимаешь, что они дали нам конкурс без хореографа специально, чтобы мы опозорились?
— Поэтому я и не хочу опозориться! — ноет Антон, разгибаясь и выныривая из объятий. — Потому что от нас этого ждут. От меня этого ждут!
Арсений вздыхает:
— Никто ничего такого не ждёт от тебя. Люди просто порадуются, что ты пробуешь что-то новое.
Телефон перескакивает на следующую песню, и пронзительный женский голос после низких тяжелых басов вырывает Антона из задумчивости. Почему он, действительно, так сосредоточился на том, что кому-то что-то не понравится? Слишком привык за последнее время, что всё получается просто и быстро?
Девушка в песне считает, как они считали сами в зале, когда пытались запомнить ритм песни: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Арсений, сам того не замечая, повторяет движения отбивая такт ладонью по ноге, и они ложатся на этот чужой ритм как родные. Никаких непонятных пауз, никаких странных моментов, в которых голос идёт вразрез с ударными, простое и четкое, как удары метронома: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.
И Антон встраивается в этот простой и гладкий ритм с неожиданной для себя лёгкостью. Шаг, разворот, шаг, а удар вверх уже получается синхронным. Арсений улыбается довольно, как будто нашёл драгоценный лайфхак, и боится теперь перестать танцевать на случай, если этот момент — тот самый волшебный миг их синхронности, больше не повторится. И Антон тоже не останавливается, потому ритм этой странной и совсем не подходящей по настроению песни наконец-то заставляет его переставлять ноги вовремя. Зеркала напротив всё ещё нет, но уже те моменты синхронности, которые Антон видит, наполняют его восторгом, распирающим грудь изнутри. Наверное, как-то так ощущает себя Димка, когда умудряется во время «Громкого вопроса» не только понять ответ, но и кому-то его объяснить.
Арсений огибает круг вокруг него — не с тем, размахом, что в зале или на сцене, но с достаточным, чтобы понять его намерение. Места на полу совсем немного, поэтому, когда они репетируют в этой квартире, приходится творчески подходить к выполнению элементов.
Сейчас по плану Арсений должен упасть на пол за спиной Антона и подняться на ноги уже перед ним, проехавшись спиной по полу под километровыми ногами Шастуна, но песня заканчивается, и Антон теряется сам, теряя заодно и ритм. Он не успевает вовремя опустить руки вниз, чтобы подхватить Арсения, но на этот случай у них предусмотрен план Б: Арс должен подтянуться сам, ухватившись за колени Антона.
Места мало, и проскользить так далеко, как нужно, не получается, поэтому вместо коленей Арсений цепляется за Антоновы бёдра, но подтянуться не может и только беспомощно скользит руками вниз. Тонкая шелковистая ткань спортивных брюк словно передаёт электрические импульсы от пальцев Арсения дальше, и Антон вздрагивает, от внезапно атаковавшей его волны мурашек.
Следующая песня заливает собой всё пространство комнаты, медленная, тягучая и неуместно сексуальная.
Судя по всему, в интересах Антона на съёмках всё-таки вовремя поймать Арсения за руки и подтянуть самому, потому что от этого совершенно невинного, хоть и приятного прикосновения без предупреждения и объявления войны где-то в боксерах начинает наливаться кровью твердеющий член.
Это всё как-то совершенно неожиданно и совершенно не к месту.
В этом, конечно, нет ничего личного, как нет ничего личного, допустим, в утреннем стояке. Сколько раз виновником внезапных движений в штанах Антона был случайный ветерок, ничего удивительного, что и прикосновения к бёдрам вызвали у него такую реакцию.
Тем более с этим дурацким расписанием тренировок, когда приезжаешь домой настолько выжатый, что даже подрочить сил нет. Само собой, тело рано или поздно потребует к себе внимания. Так что абсолютно точно ничего личного в этом нет, и никто в здравом уме никогда не сможет назвать это формулировкой «у Антона встал на Арсения». «Из-за Арсения» — ещё может быть, но…
— Ты мне поможешь подняться или нет? — зовёт с пола Арс, и Антон закусывает губу, чтобы подавить желание ответить что-то типа «зато ты мне уже помог подняться».
— Перерыв пять минут! — с паническими нотками в голосе объявляет Антон, перешагивая через валяющегося на полу коллегу. — Мне нужно покурить.
— Ты курил буквально десять минут назад внизу, — глаза Арсения удивлённо хлопают его длинными ресницами по щекам.
— Значит, посрать! — на ходу меняет показания Антон, исчезая в направлении санузла.
В ванной он долго крутит защёлку, убеждаясь, что она точно, железно, стопроцентно закрыта, и Арс сейчас не ворвётся к нему в толчок и не обнаружит его тут со стояком.
Антон раздражённо оттягивает ткань спортивок вместе с трусами, и оттуда на него приветливо выпрыгивает радующаяся внезапному вниманию розовая головка, теперь не смотрящая на бок, а прижимающаяся к животу.
Ещё и полностью встал с такой скоростью, вот паразит. Где был этот энтузиазм все те разы, которые Антону, лёжа в кровати с красивой девушкой, приходилось краснеть и объяснять, что так бывает, что иногда нужно время…
— Шаст, всё в порядке? — Арсений робко стучит пальцами по двери с той стороны, и от осознания, что он находится в зоне слышимости, Антону хочется провалиться под землю.
— Всё хорошо, я сообщу, если соберусь умирать! — заверяет Антон, включая воду, чтобы у Арса было чуть поменьше подозрений относительно пугающей тишины в ванной.
Нужно, чтобы это прекратилось, и желательно, как можно быстрее.
Антон сразу отметает соблазнительную своей простотой идею подрочить — во-первых, дрочить в ванной у друзей как-то невежливо (не сказать, что он никогда так не делал, но и тогда это было невежливо). Во-вторых, хоть это и избавило бы его от страха повторения стояка в ближайшем будущем, Антон просто-напросто отказывается удостаивать дрочкой член, вставший по такому поводу. Встань на Настю Задорожную и поговорим. Не на Арсения. То есть, это, э-э-э, из-за Арсения.
В мыслях мелькает холодный душ, но он, наверное, будет выглядеть ещё подозрительнее, чем само убегание Антона в туалет. Слишком долго, слишком шумно и слишком неудобно.
Остаются только дурацкие варианты, и Антон со вздохом переводит ручку крана правее, делая бегущую воду холодной.
Раковина здесь издевательски низкая. С его-то ростом вообще большинство раковин выглядят как умывальнички в детском саду, а эта и совсем королева лилипутов, поэтому Шастуну приходится согнуть колени, чтобы пристроить член на краю раковины, аккуратно брызгая на него холодной водичкой.
За дверью включается какая-то музыка, но судя по шуму зала, это не тренировочный плейлист, это Арсений включает с телевизора видео с танцевальных выступлений, то ли чтобы набраться опыта через экран, то ли чтобы Антон расслабился, что никто его не слушает под дверью. И за это Шаст ему благодарен.
Член, обиженный Антоновским отказом, медленно понуро скукоживается, как прячущаяся в домик улитка. Убрав его обратно в штаны, Антон замечает на серой ткани брюк отчётливые брызги воды. Вряд ли Арсений решит поиграть в Эркюля Пуаро и восстановит преступление по брызгам на одежде правонарушителя, но Антону не хочется даже подозрений вызывать. Хоть на секунду заставлять задуматься, почему у него штаны мокрые.
Поэтому, тягостно вздохнув, он умывает лицо холодной водой, щедро заливая шею и грудь. Вот теперь он выглядит не как анонимный дрочер, а как обычный лох, не умеющий умываться. Остаётся надеяться, Арсений не подумает, что Антон плохо себя чувствует, и не начнёт носиться вокруг с заботливым кудахтаньем.
А впрочем, лучше так, чем чтобы он знал правду.
Когда Шастун покидает ванную, Арсений сидит на углу кровати, глядя в висящий на стене телевизор, где и правда пары в чёрных лосинах рассказывают истории любви языком тела на каких-то международных соревнованиях.
Арс поворачивает на него голову, и прежде, чем он решает спросить, всё ли в порядке, Антон наносит превентивный удар, выпалив первое, что приходит в голову:
— А я вот когда смотрю все эти номера с контемпом, я знаешь чё не понимаю, почему, если они танцуют чаще всего про любовь, то целоваться на сцене типа непрофессионально?
Арсений фыркает:
— Во-первых, социальные границы, не всем хочется на это смотреть, знаешь ли.
Антон сам таких проблем не испытывает, ему совершенно нормально целоваться на публике, и кажется, даже на фото его как-то ловили во время поцелуя. А что такого? Кому неприятно, тот отвернётся.
А вот Арсений, насколько он знает, не поклонник показывать чувства при людях. Как-то даже странно вяжется с его этой показной открытостью — на сцене он хоть раздеться может, хоть потрахаться (точнее, изобразить это), а в реальной жизни даже за ручку держаться на публике не готов, не то что целоваться. По крайней мере, Антон его никогда ни с кем целующимся в жизни не видел.
— Во-вторых, — продолжает Попов. — Если тебе нужно целоваться, чтобы показать любовь, то грош цена твоему танцу, твоему языку тела. Засосаться на сцене любой дурак может, а ты покажи любовь без поцелуев.
Антон кивает, но отмечает про себя, что звучит это грустно. Для него вот любовь и поцелуи всегда идут рука об руку (это не значит, конечно, что поцелуи и любовь связаны такой же логической связью), а вот Арсению как будто подавай красивых жестов и героических подвигов.
И вот Антон, кстати, ради него вполне таки идёт на такой подвиг — достает из кармана свой телефон и запускает тренировочный плейлист, показывая, что готов продолжать раз за разом пытаться попасть в ритм, даже если это заставляет его чувствовать себя ничтожеством.
Ну и кто потом скажет, что он не любит своих друзей?
***
Ехать домой Антону совершенно не хочется, поэтому он слоняется по квартире Арсения, уже в куртке, словно ища предлог остаться подольше. Это глупо, конечно, потому что ещё и полуночи нет, а он на своей машине и трезвый, так что у него ноль оправданий здесь ночевать.
Правда в том, что у Антона заранее сводит скулы от одной только мысли, что дома его встретит разложенный в гостиной диван и полночи бессонницы, которую он будет пытаться разбавить глупыми чатами в телеграме.
— Ну чё ты, поедешь? — не выдерживает Арсений и спрашивает прямым текстом. — Или будешь тут из угла в угол ходить всю ночь?
— Да я чёт не хочу домой ехать, — признаётся Антон, сморщив нос.
— Что, совсем плохо? — в голосе Арсения звучит понимание, но его ровно столько, чтобы не казалось, что он слишком настырно лезет в чужую жизнь.
— Просто как будто с чужим человеком живёшь, — отмахивается Антон, показывая, что дальше тему развивать не хочет. — Может, по пивку хотя бы?
Арсений стоит, поставив руки на пояс и нахмурившись, и для любого, кто знает его достаточно хорошо, это знак, что он на самом деле не отказывается, просто нужно его уговорить.
И Антон уговаривает:
— Смотри, зал для генерального прогона у нас завтра только на пять забронирован. Уж до пяти мы успеем проснуться?
Шастун почти уже начинает стягивать с плеч одетую куртку обратно, но Арсений резко перехватывает инициативу и начинает одеваться сам.
— Чего? Куда? Мы не тут посидим? — Антон растерянно оглядывается на мини-холодильник, в котором пива хватит на то, чтобы как минимум посмотреть вместе кинчик.
Арсений улыбается как-то очень коварно, натягивая на плечи вместо домашней футболки какую-то пёструю рубашку. Как будто уже что-то задумал, хотя Антон подал ему эту идею сколько, минуту назад?
— Мы куда-то идём? — обречённо уточняет Антон. — Куда мы идём?
И в глазах Арсения пляшут дьяволята:
— Танцевать!
***
Бар, куда они едут на такси, оставив машину Антона отдыхать, с виду не выглядит многообещающе — какой-то тесный лабиринт комнатушек в подвале, в котором по традиции не ловит связь.
Антону не нравится быть оторванным от мира без возможности позалипать на мемы, но больше всего его пугает не это. Кажется место, куда его привёз Арсений (а он, дурак, так просто доверился!) — это караоке-бар.
Ночь ещё далека от своего пика, но народу здесь уже достаточно много, так что пробираться через людей приходится, постоянно извиняясь за оттоптанные ноги.
Арсений сразу рвётся к бару, и расслышать, что он заказывает, невозможно из-за того, что в соседнем зале кто-то что есть мочи орёт (не поёт) «Sweet Dreams». По продолжительности предложения и по внимательно запоминающему лицу бармена, однако, можно понять, что Попов просит какой-то коктейль с кастомными изменениями. Антон даже замечает, как разглаживаются морщинки между бровей бармена, когда Шастун после Арсения обходится чешским нефильтрованным и не диктует километровый заказ.
После целого дня тренировок Антона не сильно тянет танцевать или, не дай бог, попеть в караоке у всех на виду, и его бы сейчас больше всего устроила возможность усесться в креслице, вытянуть свои неприлично длинные ноги и, потягивая пивко, уткнуться в телефон, но такой опции нет.
Сидячие места заняты самыми ушлыми посетителями, видимо, с самого открытия, а места тут так мало, что, рискни Антон вытянуть ноги, они бы непременно стали причиной несчастного случая с десятком пострадавших. Поэтому приходится забиться в угол со своим пивом, глядя, как на танцполе довольные люди пляшут под Мэрилина Мэнсона (а Антону всё-таки кажется, что играет его версия, а не оригинал).
Непонятно, что такого заказал Арсений, но он как будто с первых глотков расслабляется и порывается утечь танцевать, и только мрачная туча Антон, словно привязанная к нему верёвочкой, держит его в углу у стены.
— А почему мы именно сюда пришли? — Антон наклоняется к самому уху Арсения, но всё равно приходится почти что кричать.
Вместо прямого ответа Арс хватает его за толстовку, притягивая ещё ближе, и спрашивает загадочно:
— Знаешь, что я давно хочу с тобой сделать? Прям пару лет уже.
Антон чувствует, что это провокация, и он опять на неё ведётся, потому что щёки краснеют, а глаза у него лихорадочно выпучены, пока в голове роятся самые разные варианты. Потанцевать? Спеть в караоке? Напиться? Вроде, всё это они уже делали вместе и не раз, что тогда осталось за бортом?
И прежде чем Антон может озвучить свои самые смелые догадки, Арсений сам на свой вопрос отвечает:
— Затащить тебя в «Poison»!
Антон хмурится:
— Это в Питере бар который?
— Да! — радостно подтверждает Арсений. — Караоке! Рок! Там такая атмосфера — это надо прочувствовать. Здесь ничего такого не нашёл. Но вот это, — он обводит зал рукой. — Сойдёт за неимением альтернатив.
Антону сложно представить, что за волшебная атмосфера может быть в одном баре, которой не может быть в других, но он склонен Арсению верить. По крайней мере, здесь не стоит ждать, что кто-то выскочит на сцену с хитами Татьяны Булановой, и танцующие без микрофонов хором перекрикивают человека на сцене, будто все берут на себя коллективную ответственность за наступившего им на ухо медведя, и есть в этом что-то очаровательное.
Требуется целых два бокала чешского нефильтрованного, чтобы Антон признал, что это наполненное извивающимися телами место, возможно, не так уж плохо. Чёрт знает, какая здесь аудитория, но за те пару песен, что они здесь проводят, их не узнаёт ни один человек, или по крайней мере, не подходит сфотографироваться. Это расслабляет Антона настолько, что он позволяет вытянуть себя на танцпол.
В Антоне не сидит танец, в нём сидит пиво, но сегодня и прямо сейчас этого достаточно, чтобы забыть про мир за границами этого странного подвала и просто прыгать с толпой под Linkin Park.
Связи нет, и он словно отрезан от всего, что может его расстроить — от разложенного в гостиной дивана, от бессонницы, от падающих охватов инсты, от этого идиотского шоу с танцами. Сейчас танцуй себе как хочешь — невпопад, несинхронно, откровенно глупо, и всему миру насрать.
Арсений рядом вот эту парадигму просёк давно — орёт со всеми что есть мочи, прыгает, машет руками, и даже не думает никого стесняться. Хотя чего ему стесняться, он здесь выглядит красивее всех и танцует так, что глаз не оторвать.
Антон сейчас действительно ощущает себя полюсом магнита, причем, наверное, магнита промышленных масштабов, потому что к Арсению его тянет с чудовищной, нечеловеческой силой.
Хотя возможно, эгоистично считать, что Арса к нему тянет также. Возможно, никакой они не магнит, а просто Арсений Попов это завораживающая своей красотой чёрная дыра, к которой тянет всех, и Шастун просто оказался так близко, что уже не может покинуть горизонт событий.
Люди вокруг скрывают их от мира, словно горная гряда скрывает альпийский городок от ветра, и именно тут, на виду у десятков человек, Антон чувствует себя блаженно невидимым. Наконец-то он не торчащая из толпы двухметровая каланча, а клеточка в единой колонии, бултыхающаяся в такт с остальным организмом. И никакой синхронности ему сейчас не нужно, чтобы испытать эту всепоглощающую любовь к незнакомым людям на танцполе рядом.
И знакомым тоже.
Арсений в этой любви и сам как будто купается. У него совсем никакого стыда не осталось, он скользит ладонью по Антоновой шее, и зарывается пальцами в его кудри, и поёт практически ему в губы. И Антон поёт в ответ, хотя слов, конечно, не знает, а просто орёт как чувствует.
Они явно оба выпили недостаточно, чтобы потерять голову, но эйфория танца и вибрация басов пьянят лучше любого коктейля.
Завтра Антон, может быть (совершенно точно) пожалеет об этом моменте откровенности и будет страдать от того, что выпил недостаточно, чтобы забыть горячие руки на своей шее и странное воодушевление от прикосновений Арсения.
Завтра он проснётся на раскладном диване в гостиной и, закинувшись таблетками от головной боли, поедет в зал, а оттуда на съёмки: ждать в гримерке, листать ленту, быть всем привычным нескладным и смешным Шастуном.
Но сегодня он танцует под АББУ в каком-то богом забытом подвале, и от того, что Арсений танцует с ним рядом, сердце колотится где-то в горле.
Сегодня в нём сидит танец.
***
В день съёмок Антон просыпается неожиданно бодрым и неожиданно уверенным в себе. Генеральный прогон прошёл хорошо, шуток для монтажа про репетиции они наснимали порядочно, поклонники в соцсетях обещают болеть за них с Арсом, даже если они решат станцевать калинку-малинку.
Липкое ощущение надвигающегося пиздеца нагоняет его уже на подъезде к студии, и настроение переворачивается с ног на голову.
Словно в тумане, Антон показывает пропуск, проходит через турникет, поднимается на нужный этаж и бредёт к гримёрке. В голове летают, гулко отскакивая от черепушки, пугающие мысли о грядущем провале; во рту сухо.
Серёжа, которому уже вовсю заливают его пучок лаком, нервно барабанит ногами по полу в кресле стилиста. Кажется, тоже волнуется.
Антон волноваться не хочет, волноваться это непрофессионально. Он не первый год на сцене и считает, что давно перерос это глупое чувство. Но бурлящий живот и тянущая в груди тревожность так не считают.
В голове проскакивает шальная мысль дунуть где-нибудь в туалете, но это, хоть и успокоит его немного (хотя не факт, бывало и наоборот что тревожность накатывала), ставит под угрозу его координацию. Так рисковать он не может как минимум, чтобы не подвести Арса.
Поэтому Антон, стоически стиснув зубы, отдаёт себя на растерзание гримёрам, отдаёт себя на растерзание костюмерам, отдаёт себя на растерзание Арсению, который настаивает на том, чтобы они прогнали сложные моменты на лестничной клетке, спрятавшись от всех.
Когда их гонят на сцену, в голове остаётся только одна мысль: скорее бы это закончилось.
Сейчас Антон не чувствует никакого волшебного единения с партнёром, никакой всепоглощающей любви, никаких всплесков допамина от правильно выполненных элементов. Ноги и руки двигаются сами собой, и, вставая на этот идиотский мостик, он даже не успевает испугаться, как пугался всегда в зале.
Зал слышно, но из-за слепящих софитов ничего не видно, поэтому он представляет, что танцует только с Арсом и только для Арса, а весь остальной мир превращается в ничего не значащую смазанную картинку.
И в конце, когда Арсений протягивает ему руку, Антон хватается за неё панически, как будто он тонет или висит на отвесной скале. Тёплые Арсовы пальцы немного сжимают его ладонь, и Антон понимает, что сейчас наконец-то можно выдохнуть. Они закончили? Как он справился? По крайней мере, Арсений улыбается, значит, всё не могло быть совсем плохо.
Нужно ещё выстоять речь от жюри, и Антон решительно ничего не понимает, у него шум в ушах, и он, наверное, пересматривая этот момент, будет себя проклинать за это своё тупое лицо с выпученными глазами. Но сейчас он просто стоит и заставляет себя дышать, пока Арсений перешучивается с Мигелем, отвечая на вопросы жюри.
Кто-то обращает на него внимание, кажется, шутит, что Шастун ещё не пришёл в себя, и Антон глупо улыбается, не зная, что сказать.
Арс отшучивается за него, и зал, вроде, даже смеётся, и Антон никак не может вытряхнуть звон из ушей. Ему хочется провалиться под сцену, сбежать, раствориться, но он остаётся на месте, пригвождённый светом софитов, и чувствует только одно: как Арсений сжимает его руку в своей ладони.
***
Вечерний ветер такой пиздецки холодный, что стоять на нём долго сил нет. Поэтому вылазка покурить заканчивается досрочно, и на крыше бара, где они празднуют завершение этого уебанского конкурса, Антон с Арсением остаются одни.
Из панорамных окон долетает свет, а из открытого окна гул голосов и взрывы смеха, но перевёрнутые стулья покоятся на столиках веранды, а вокруг преимущественно темно. Несмотря на близость людей, именно сейчас эта крыша кажется каким-то пограничным (как там дети говорят, лиминальным?) пространством между мирами, поэтому Антону уходить не хочется, хоть пальцы и задубели. У него в одной руке сигарета, а в другой — текила санрайз вместо привычного пива, так он празднует то, что этот дурацкий конкурс позади, и ему больше не придется ставить танцы самому, если только он сам не захочет.
Арсений же пальцы бережёт — спрятал подмышками и серьёзно смотрит на ночной город, скрестив руки на груди.
Антон откашливается:
— Я хотел сказать… Спасибо, что взвалил на себя роль хореографа в этом номере. Я знаю, я так себе ученик. Переволновался ещё.
Почему-то хочется ещё за многое сказать спасибо: за понимание, за ту вылазку в бар, за тёплые прикосновения, от которых по телу идёт приятный (не как от шокеров) ток. Но Антон не говорит, потому что его поймут неправильно, а он не хочет быть понятым неправильно.
Арсений разворачивает к нему голову и с секунду смотрит так, будто всё ещё в своих мыслях, но всё же отвечает:
— Да прекрати. Мне понравилось с тобой танцевать. Я бы ещё с тобой что-нибудь поставил, но тебя пиздец сложно вытаскивать из твоей головы.
Антон размышляет, стоит ему извиниться и за это тоже, но решает не перегибать палку с жалостью к себе, чтобы не получить от Арсения оплеуху.
— Мне тоже понравилось с тобой вдвоём танцевать, — признаётся Антон вместо этого. — Но когда я с тобой танцую, я себя чувствую так, будто ещё не перерос эту… зависть.
Антон хочет затянуться, чтобы иметь повод отвернуться, но он курит уже третью подряд, и, на самом деле, курить дальше ему совсем не хочется. Поэтому он прячет лицо в коктейль, делая глоток и чувствует, как текила согревает горло.
Единственная вывешенная на террасу колонка бодро транслирует играющую в баре русскую попсу, только почему-то на крыше музыка только добавляет происходящему сюрреалистичности.
— Может, это и не зависть, — Арсений отвечает так тихо, как будто отчасти надеется, что Антон его не услышит.
Антон и не слышит толком, но по губам теперь читает отменно. Сглатывает и делает над собой усилие, чтобы притвориться, что так и не понял:
— А?
— Ничего, — мотает головой Арсений, снова переводя взгляд на город.
В песне, льющейся из колонок, Антон с удивлением узнаёт ту самую, где девочка помогала им отсчитывать ритм, и узнаёт, только когда она доходит до припева: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.
А что это, если не зависть?
Какие компоненты есть у этого чувства? Раздражающе идеальный, раздражающе понимающий Арсений — раз. Нелепый, неловкий, несуразный Шастун — два. Что тут ещё можно испытать?
На сцене Шастун почувствовал себя деревянным истуканом, но там в клубе, танцуя рядом с Арсением, Антон действительно никакой зависти не чувствовал. Чувствовал другие всякие чувства. Эйфорию, радость…
Восхищение? Ну хорош он и хорош, почему тогда у Антона так обидно тянет под ложечкой от ощущения несоответствия? От чувства, что до этой идеальности не дотянуться, не потрогать, и уж тем более ей не стать никогда.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.
Хотя вот если подумать, Антон же не боится, что любви поклонниц у Арсения будет больше, или что продюсеры начнут предлагать ему больше проектов. Хороший друг такому только порадуется. А он хороший друг.
Нет, неприятно ему почему-то именно из-за личного несоответствия таким высокими стандартам. Как будто это лично он для такого идеального Арса недостаточно хорош.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.
Ветер треплет чёлку Арсения, и он похож сейчас на какого-то романтического героя, как тот чувак над туманными горами с каждой первой иллюстрации в учебнике литературы про романтизм.
Глядя на него, очень легко поверить, что в нём сидит и танец, и песня, и свет звёзд, и любая такая красивая глубокая хуйня, а вот в Антоне сидит что? Неуверенность и бессонница разве что. Как он вообще может быть достаточно хорош для кого-то?
«Стой! Давай сыграем в любовь!» — надрывно кричит девочка из колонок, и Антон усмехается.
Как там? Любовь на сцене сыграть нельзя. Ту любовь, которую он выжимает в танец, приходится выскребать из глубины души. Потому что она там есть.
Сидит в нём.
Сидит в нём.
Подобно тому, как навязчивый голос в голове нашёптывает соблазнительную идею прыгнуть под приближающийся поезд или шагнуть вниз с моста, сейчас в голове Антона что-то (определённо, текила) заставляет его опустить локти на парапет и наклониться к Арсению совсем близко.
Тот поворачивает голову к Антону, и глаза у него совсем тёмные, даже бликов не видно. Ничего не говорит и ничего не спрашивает, и даже не поёт в лицо, как тогда. Смотрит просто и ждёт.
И Антон, поддаваясь сокрушительной силе навязчивых мыслей, тянется вперёд, целуя Арсения в холодные губы, зажмурившись, словно перед скримером в страшном фильме.
Антон не видит, но чувствует, как Арс вздрагивает, как щёку щекочут длинные Арсовы ресницы, а затем на край подбородка ложатся кончики тёплых пальцев.
И Антон, задержав дыхание, считает:
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.