Золото и Серебро. Её цвета. Обволакивающие, приятно покалывающие, вьются через лимфу в нервы, в ростки безумия и любви. Это два гармоничных цвета, противоположных, сиянием которых Промежуток удостаивается крайне редко. Все бы ничего, вот только....Золото теплое, как солнце, но Братья его не собирают, механическим телам чуждо тепло. Искры Золота больно таскать под сердцем. А Серебро...ускользающее. Обманчиво блестит на пальцах как звёзды в ночном небе, но испаряется из мощной груди, стоит его собрать. Как же быть с такими цветами? Их было сложно достать и удержать – все ради своей Сестры. Но конечно же, он ей этого не скажет. Он и говорить то не любил.
Он морил её голодом. Так часто и долго, насколько позволяла ему бесконечная железная бесчувственность, преобразившаяся в злобу со временем, что даже Братья поражались ему, препятствуя такому тиранству. «Корми Сестру, чтобы поддерживать в ней крохи жизни» — и из их уст это звучало не заповедью, а предостережением. Никакой Брат не хочет смерти своей Сестры, как бы не тяготила его чугунная жадность до цвета, который он отрывал от своих железных вен по крупицам. Потому что смерть это недостаток Цвета, а в Рае этого быть не может.
А он хотел ей смерти. Изводил ревнивыми взглядами и наказаниями, росшими из семени подозрения и собственничества. И желал, желал, желал... Злился, сжимал тонкие руки своими шестью, до треска сухожилий и рваных криков, дрожащих над сводами Покоев. Молча насмехался над юными, живыми слезами Серебра, которые со стеклянной улыбкой собирал пальцами. Блестящими. Ускользающими. Прямо как образ ленивой, теплой и безумной Мечты.
Конечно, все это, пока не приходил _тот самый_ момент. И искры золота выжигали его мёртвую совесть незнакомой, ранее, <i>до неё,</i> добротой, а Табу гнали вперёд, за своей Сестрой. Бесчестный и жестокий Брат внезапно становился ласков. Неизменно возвышался над лёгким телом Мечты как гильотина, в предвкушении казни, но внезапно миловал. И Золото вытекало из его груди, чуждое, непослушное.
Конечно же, только пока не приходил _тот самый_ момент.
<center>***</center>
В Колодце пусто и заледеневшие руки Сестры безвольно опускаются наземь, чтобы последние силы оставить гореть в высоко задранном взгляде. Во благо Промежутку наверное. Сестра стойко продолжает верить, перебирая остатки цвета мышцами сердец, стекленеющих за грудной клеткой. Они помогали ей тяжело дышать в молчаливом ожидании свободы. Она пожертвует себя Промежутку, а он «Сам её породил, сам и убьет». Так говорят Золото и Серебро, любовь к безумию, доверие и самоубийство, цвета делящиеся с ней з н а н и я м и. Сестра не боится смерти. Ведь смерть означает, что ей не придется больше страдать.
Неожиданно к ней приходит её Мотор. Гремящий рык эхом отдается в колодце, бьёт по ушам и скользя колесами по каменным стенами, Брат пролезает как крот, в узкий проход, где его ждёт Сестра. Он пришел, пришел! И скрип его запчастей оповещал о его прибытии, словно глашатай. Так громко, что сердце бы выпрыгнуло от испуга, вызванного таким страшным шумом, словно сам Промежуток разверзся, если бы ещё были силы пугаться. Он пришел очень вовремя, прямо перед самым-самым угасанием Мечты о безумном мире. Как иронично для Праведника…
Но спасение Сестры от голодной смерти обусловлено лишь Табу.
— Голод, мой Брат, меня снедает Страшный Голод… — Шепчут остатки Золота хриплым и жалостливым голосом Мар, уже прощающейся с жизнью своим Серебром.
— Потерпи Сестра, я напою тебя цветом. — Рокот голоса Брата безжизненн и величав.
Мотор, монстр и господин с шестью руками стукается шинами своей коляски о землю, чуть проезжая на ней вперёд и подхватывая на руки лежащую на полу Сестру, словно пылинку. Очень очень маленькая по сравнению с ним, хранительница Золота и Серебра тянется к любимым цветам, жадно присасываясь к протянутой, кормящей её ладони Брата, самозабвенно поглощая драгоценный Цвет. Голод сильнее самопожертвования, сильнее рассудка и Мар упирается руками в железную грудь её брата, слабо царапая её ногтями от нетерпения. Отложенная смерть мчится из колодца, на своих крыльях Голода, взлетая как призрак ввысь и исчезая. Но это лишь на время.
Мотор хмурится, отрывает от себя чужие руки, самостоятельно отдавая столько, сколько нужно, «чтобы поддерживать в Сестре её жалкую жизнь», крепко сжимая маленькое тельце дорогой Сестры. Она хочет вырвать с него больше, высосать всего без остатка, преисполниться Тургором, но только умилено гладит бритую голову своего Брата. Цвета стремятся заполнить пустоту в душе, а чужие шесть рук, пустоту телесную, от холода колодезных покоев. Он знает о её коварстве и любви. Знает о том, как нужен он ей, в этой сырости зовущейся домом Сестры и «Колодцем».
Сестра слабо ахает, утолив свой Голод, блаженно улыбаясь Мотору. Цвета размеренно циркулируют в легком теле, придавая щекам Сестры румянца и игривого блеска в глаза — вот вот извернется и побежит любить всех до безумия крепко. Но тонкие руки поднимаются и снова опускаются, прикрепленные к слишком слабому для Прорыва телу. Не думаешь ли ты Сестра, что лишь своей красотой избежишь участи других Сестер подвергнувшихся еретическим откровениям и открывающим сердца? Никоим образом.
Мотор молчит и терпеливо ждет, не отпуская Сестру с колен, пока та не разговорится и не поведает ему истину Промежутка, которую слышала подобно остальным Сестрам. Цвет сам развязывает язык безумной Мар, любовно жмущейся к холодным рукам своего Брата, одним взглядом прося его спуститься ниже к ней. И изливается своими словами, как Цветом, в чужие уши, радуясь возможности чем-то поделиться. Не любовью конечно, что итак в каждом действии Сестры прослеживалась, но мыслями подаренными Промежутком. Грош цена знаниям, что не передаются из ума в ум. Из сердца в сердце. Из цвета в цвет.
— Брат, мой Брат, останься со мной сегодня.
— Сестра моя, Сестра, останусь.