Agnus

— Что ты здесь забыл?

В полумраке комнаты глаза Даниэля казались совсем тёмными — иногда, Азик заметил, они становились карими. Такой маленький изъян в совершенном божьем создании, которому предписано быть всем из себя светлым. Но Азик, само собой, изъяном это не считал — разве было что-то более завораживающее, чем смотреть в чужие глаза и видеть как тень расползается по синеве? При свете дня они вообще казались золотыми.

— Дуешься?

Дуется. Поджимает свои красивые губы и не хочет пускать в номер.

— Григорий ушёл, если ты хотел снова придумать какой-то мерзкий план. Он раскаялся.

— Здорово, очень рад за него, — Азик смутно припоминает кто такой Григорий, — но я не к нему. Я к тебе. И, между прочим, с подарками.

Даниэль с опаской смотрит на пакет, мнётся.

— Я не уверен...что мне такое можно.

— Обижаешь. Я ведь специально для тебя выбирал. Смотри, Святой источник, и Баунти — «райское наслаждение», — он делает кавычки в воздухе, — и даже Чудо. Со вкусом клубники. Тебе нравится клубника?

У ангела всё написано на лице: замешательство, неуверенность, интерес. Едва ли вкусняшками можно искупить попытку убийства, но Даниэль колеблется — Григорий не давал ему времени на «земные глупости».

В конце концов, Азик достает из кармана чупа-чупс — большой, тот, который со жвачкой внутри, и, естественно, со вкусом колы, и Даниэль сдаётся под натиском своего любопытства.

Азик не может сдержать усмешки. Как там говорят? Любопытство сгубило кошку?

Они проходят вглубь комнаты. Ангел держится на расстоянии, прислоняется белым свитером к белой стене — отель не новый и стены наверняка пачкаются, но на нём это не будет видно. А вот если прижать к ней Азика...

— Зачем ты пришёл? — повторяет свой вопрос и хмурится, складывает руки на груди.

Такой грозный котёнок, ей богу.

— Я не кусаюсь, — врёт, ещё как кусается, но лишний раз пугать ангела не хочется, — и я привит, если хочешь знать. Тебе не обязательно держать дистанцию.

Даниэль недоверчиво косится, но всё же садится на другой конец дивана. Азик улыбается.

— Так вот, конец света. Прошлый план не удался, спасибо тебе, — и не давая вставить возмущение, сразу продолжает, — теперь нужно придумать новый. И мне бы хотелось посотрудничать с тобой, а не с твоим старпёром.

Даниэль открывает рот, видимо, хочет защитить своего наставника, но Азик шуршит упаковкой чупа-чупса. Его внимание удивительно легко переключить.

— Ну что, есть идеи?

Ангел нервно трясёт ногой. Кусает губы.

— Я не знаю... Мне кажется, есть один вариант. Я много думал об этом. Но он не очень...правильный? — и бормочет под нос, — у нас до сих пор не могут разобраться с этим...

— Я весь внимание, дорогуша.

Даниэль мнется, мучает свой бедный свитер, того и гляди, распустит по ниточке. Впрочем, едва ли Азик был против снова увидеть его топлес — в прошлый раз он не успел сосчитать все родинки.

— Хочешь? — он протягивает чупа-чупс, который наконец избавил от обёртки (как будто суперклеем заделали, разве они не для детишек?)

Даня неловко тянется за ним, и Азик делает всё, чтобы их пальцы соприкоснулись. За эту долю секунды он успевает почувствовать нежность чужой кожи, но этого, безусловно, мало. Ангел отдёргивает руку словно его ударило током (кажется, похожее было в одном весьма смехотворном мультике).

— А как?..

— Лизни.

А теперь как в дешёвом порно. Вот это градация.

Он откровенно пялится как Даня осторожно, на пробу касается леденца кончиком языка.

— Нравится? — Азику, например, очень.

— Довольно...необычно.

С минуту стоит напряжённое молчание; Даниэль ёрзает под пытливым взглядом гостя.

— Ну что, расскажешь?

Ангел вздыхает. Он пихает чупа-чупс за щёку и становится похож на хомячка.

— Я не уверен, но мне кажется, что у Демьяна есть...особая связь. Со священником.

Мягкий свет лампы сдаёт алеющие Данины щёки.

— Я уловил твою мысль. Любовь спасёт мир, да?

— Вот только...разве это, ну...

— Не грешно? Дай-ка подумать, — Азик театрально задумывается, щелчком пальцев открывая окно — стало как-то душно. И он ещё сейчас надушнит, — насколько мне известно, Содом и Гоморра случился в основном из-за того, что их жители нарушили святое правило гостеприимства. Ну и из-за желания оприходовать ангелов, разумеется. 

Он загибает один палец. Данино лицо горит ещё сильнее, и Азик мельком думает законно ли, Господи, создавать своего раба и посланника таким очаровашкой.

— Люди сотни раз переводили Библию с языка на язык, какова вероятность того, что где-нибудь окажется ошибка? Вспомни хотя бы так называемую «Злую Библию». 

Даниэль делает умное выражение лица — конечно он не помнит, он и не застал эту историю, слишком зелёный, но когда в 1631 году в одной из заповедей было написано «прелюбодействуй», о, это было весело.

Он вытаскивает чупа-чупс, и его губы залипательно блестят.

Азик прочищает горло.

— Так что не удивительно, что то, что сейчас известно как «мужчина не ляжет с мужчиной», на деле было «мужчина не ляжет с мальчиком». Ох уж эти люди, — он загибает второй палец.

— Ну и наконец, сам Боженька завещал: «Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства» или «Имейте усердную любовь друг к другу, потому что любовь покрывает множество грехов» и бла-бла-бла. Ну ты понял.

Азик загибает третий палец и шутливо повторяет жест Китнисс Эвердин.

— Ну и сам подумай, если бы за все проёбы люди попадали к нам, никто бы к вам в Рай не пришёл на фан-встречу.

Даниэль, снова вернувшийся к чупа-чупсу — у сладости вкус запрещённой колы, но она и в половину не имеет того же состава — резко кусает ещё не размякший леденец.

Азик морщится.

— Почему я должен тебе верить? — резонный вопрос, — что если ты пытаешься соблазнить меня на содействие греху?

Соблазнить...Да, звучит очень хорошо. Соблазнить ангела — звучит ахуенно. Люди по сути своей грешны и над ними усилий много не надо, но Божий посланник, чистое существо, совершенное создание...Звучит как очень интригующий челлендж.

— Не верить мне на слово твоё законное право, ангел, — Азик разводит руками, — но нам всё ещё нужно остановить апокалипсис. Ты против умерщвления, окей, воскрешение бабули тоже не помогло. У нас не так уж и много вариантов, если не веришь словам, я могу доказать делом.

Он плавно двигает ногой, касаясь своим коленом чужого. Даниэль медленно моргает и переводит взгляд на их ноги. Он, нервный, уже успел обглодать палочку и жевал жвачку, которая была внутри.

— Что ты... 

Азик, заметив, что в этот раз Даня не дёргается от его прикосновения, подаётся вперёд и кладёт ладони ему на колени. 

— Хочешь я докажу тебе, что это не грех? Я могу сделать одну очень приятную вещь и ты увидишь, что после этого ты не перестанешь быть ангелом. 

Азик жадно следит за тем, как дёргается Данин кадык, вверх-вниз. Как он облизывает губы — быстро, розовый язык виднеется лишь на долю секунды. Ладони Азика всё ещё лежат на его коленях, как лежали, ни выше, ни ниже — он ждёт зелёный свет. Понимает сложность выбора — рискнуть своим положением, ангельской сутью, и довериться демону, гадкому лжецу и искусителю, но при этом...ах да, точно, спасти мир, они ведь для этого встретились.

— Разве Создатель любит не всех своих детей?

Даниэль пялится в ответ, и его оленьи глаза лихорадочно блестят. Он молчит с минуту, самую долгую минуту за их длинные жизни; часы мерно отстукивали секунду за секундой. В конце концов, он шумно выдыхает, как если бы и вовсе не дышал всё это время (и это было вполне вероятно — им не так уж нужен воздух, чтобы существовать). Наклоняется ближе, кладёт свои ладони поверх чужих. Смотрит своими невозможными глазами прямо в душу, которой нет. 

Говорят, любопытство сгубило кошку.

Азик не то чтобы был большим фанатом поцелуев, для него это было скорее как какая-то обязанность, рутина перед вещами куда более интересными, но конкретно сейчас Даню хотелось расцеловать страшно. Сцеловывать с мягких губ невинность, ангельскую непорочность, так раздражавшую и так волнующую одновременно. Азик не привык отказывать себе в своих желаниях.

— Закрой глаза, — шепчет прямо в губы, и Даня, хороший мальчик, слушается. Его ресницы мелко подрагивают.

Несколько секунд Азик любуется этой мордашкой; он успевает даже подумать о том, что до этого ангелы его никогда не привлекали. Слишком праведные, слишком серьезные, слишком...слишком. Мрачная тень вечного следования заповедям некрасиво ложилась на их лица, и от встречи с ними, каждый раз перед очередной попыткой апокалипсиса, Азику хотелось вздёрнуться от скуки. Скорбная рожа Михаила уже вызывала рвотные позывы.

Но Даниэль...вызывал совершенно другие чувства, один Господь ведает какие. К слову...

В голове начинает формироваться мысль, но короткий нетерпеливый вздох выбивает из головы все мысли.

Азик целует очаровательную родинку над губой, дразнит, прежде чем наконец впиться жадным поцелуем. Даня сжимает пальцами его толстовку; свободные теперь руки Азика поднимаются чуть выше, к бёдрам. Он чувствует как ладони начинают потеть как у девственника, и сам поцелуй получается неумелым, несмотря на все прикладываемые усилия. Даня ведь не может просто так сидеть, он беспокойный и старательный, из-за чего они постоянно сталкиваются зубами и носами. Но это на удивление только сильнее заводит — сколько бы партнеров не было у Азика, никто из них не был грёбанным ангелом, и, будем честны, на самом деле он ведь понятия не имеет, что им за это будет. По ощущениям это как трахаться с незапертой дверью в полном людей доме. Опасно, волнующе и горячо. Запретный плод сладок, не так ли?

Запретный плод...со вкусом колы.

Азик отрывается от немного ошалевшего ангела и внезапно спрашивает:

— Ты куда жвачку то дел?

Даниэль моргает несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Я...проглотил.

Азик не может сдержать умиленного смешка.

— Надеюсь, не слипнется. Если что, я позабочусь, — он подмигивает растерянному ангелу и опускается перед ним на колени.

— Что ты делаешь?

— Отмаливаю грехи, не похоже?

Он тянется пальцами к чужой ширинке.

— Это не в моей...компетенции, — Даня коротко вздыхает, когда его обнажённая плоть соприкасается с воздухом. Азик вглядывается в его лицо; щёки розовые, но он не смущён, только заинтересован. Точно, ангелы ведь не придают значения наготе.

— Что ж, — губы Азика растягиваются в предвкушающей улыбке, — я рад, что ты не кукла Кен.

Брови Дани вопросительно изгибаются. Надо будет как-нибудь показать ему «Догму».

Вместо этого он спрашивает сам:

— Знаешь для чего нужен секс?

Даниэль облизывает пересохшие губы.

— Для продолжения рода.

— Само собой. Но мы с тобой не можем продолжить род. Тогда как это назвать?

Он обхватывает пальцами Данин член. Ангел не знает куда деть руки; он впивается ногтями в мягкую обивку дивана.

— Блуд.

Слово жжёт изнутри, но тем не менее, он всё ещё не вытолкал Азика из номера, он всё ещё сидит со своей идеально ровной спиной, в своём идеально белом свитере (чёрт, надо было его снять!) и смотрит на Азика сверху вниз своими красивыми глазищами.

— Любовь, — возражает Азик, — я хочу заняться с тобой любовью. А что есть любовь? Ответь мне, умница.

Указательный палец касается головки; он водит им по нежной коже, не сводя лукавого взгляда. Даня приподнимает брови так, что выражение его лица становится почти жалостливым.

— Бог есть любовь. И пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём.

Отрапортовал так отрапортовал, без запинки, даже несмотря на то, что Азик делал между его ног. Ещё бы, все ангелы должны знать Библию от корки до корки. Знать и наверняка не раз подмечать несостыковки, как это в своё время подмечал и Азик. Если так подумать, Библия от российского законодательства мало чем отличается. В конце концов, она тоже была написана людьми, хоть и под Божьим надзором. А Бог, как известно, тот ещё тролль.

— Очень хорошо. За правильный ответ полагается награда.

Палец скользит к основанию и его место занимает язык. Он медленно обводит головку кончиком. Даня шумно дышит, больно кусает губы, неплохо держится для первого раза. Наверное боится издавать звуки, думает Азик. Боится, что кто-нибудь услышит каким богохульством они тут занимаются. В этом богом забытом месте стены такие же тонкие как его шутки, но Азику не хочется, чтобы Даня думал об этом. Азику не хочется, чтобы Даня вообще сейчас думал. Он берёт его член в рот.

Ангел издаёт короткий стон — чудесный звук — но тянется рукой закрыть рот. Азик ловит его ладонь — неожиданно для себя — хвостом, руки ведь заняты. Даниэль замирает, он никогда их не видел, разве что на картинках.

Азик берёт глубже, и комнату наполняет ещё один восхитительный стон — более длинный, более громкий, более жаждущий. Следующие несколько минут эти звуки эхом отражались от стен полупустой комнаты, вместе с хлюпаньем и стонами самого Азика. Даниэль не оставил в покое его хвост, наоборот, гладил, сжимал подушечками пальцев острый кончик, и неожиданно это было очень приятно. К своему стыду, Азик кончает очень быстро — перед своим оргазмом Даня хватает его другой рукой за волосы. Он запрокидывает голову, открывая лучший вид на дёргающийся кадык, на трепещущие светлые ресницы, на блестящие от света лампы губы. Этого всего — вкупе с тем фактом что он сделал и с кем, хватило для внезапно накатившего возбуждения. Он зажмурился и сам; до звёзд перед глазами. Что это...Почему это было так хорошо?

— Боже. Господи, — может только прошептать Даниэль, обмякая.

Азик упирается лбом ему в колено, пытается восстановить дыхание. Вау. Вау.

Проходит некоторое количество времени, судя по секундам отстукивающих часов, эхом отдающимся в пустой голове, где-то около минуты, прежде чем Азику удается собрать себя в кучу и переползти на диван. Хвост он прячет — не хватало ещё, чтобы нежные пальчики поранились. 

Вообще-то момент утрачен, но он не может удержать свой язык от тупой шутки:

— Не поминай имя Господа всуе.

Ангел эхом отзывается:

— ...ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно.

Азик переводит взгляд и видит как от его расслабленного минуту назад состояния не остаётся ни следа: его зрачки сужаются, он смотрит испуганно как олень в свете фар.

— Тише, — Азик подсаживается ближе, но не знает можно ли ему сейчас коснуться или это вызовет плохую реакцию, — дыши, давай. Если бы Он хотел бы тебя низвергнуть, то уже бы это сделал, верно? 

Даня неопределённо кивает, его ногти впиваются в кожу, и Азик всё-таки берёт его за руки, пока того окончательно не хватила паничка. Ненавязчиво разжимает пальцы, гладит отпечатавшиеся на ладонях полумесяцы.

— И поверь, ты бы точно это почувствовал. А это значит, что я был прав.

Мертвенная бледность с Даниных щёк потихоньку сходит на нет также быстро, как появилась, уступая уже привычной розовой краске.

— Спасибо, — тихо говорит Даня, глядя ему в глаза. Сейчас они были голубыми. Его губы расползаются в улыбке.

— За отсос меня ещё не благодарили, — Азик усмехается, понимая, что благодарят его не за это, но внезапная атмосфера нежности требует. Не хватало чтобы он тоже начал смущаться — а это как-то непрофессионально.

Ангел очаровательно морщит нос.

А ещё они по-прежнему держатся за ручки. 

Азик думает, я понял тебя, старик. Твои пути не так уж неисповедимы как ты думаешь. 

Судя по всему, Он не посчитал достаточной причиной любовь демона к Земле и людям и отправил своего ягнёнка.

Что ж...Значит сначала нужно спасти мир, а потом уже можно и на свидание.

— Так что там про священника?