Кошмары

— Молодой господин Син Цю!

Снова. Послышался тяжелый вздох в книгу, смешанный с легким хрустом края страницы. Подходящее комом к горлу раздражение было с невероятным усилием проглочено, а книга с сердитой бережностью положена рядом с коленями. Синеволосый парень свел губы в тонкую полоску, прикрыв глаза и мысленно читая мантру, а затем спокойно улыбнулся, поднявшись на ватных ногах. Поправив шелковые одеяния, Син Цю изобразил нежную заботу в блеске янтарных глаз и вышел из библиотеки, примеряя уже привычную маску «послушного и милосердного молодого господина», а затем отозвался на зов, не выдавая на лице ни единого признака ярости.

«Должен быть вежлив с любым, нежен с близким, помогать тем, кто в этом нуждается, самому справляться с бедами, снисходить…» — шепотом читал себе давно вбитые долгим упорным трудом слова, оправдывающие его невозможность отказать в помощи. Неприятное чувство отвращения от самого себя сильно скручивало живот в болезненный узел, а тошнота медленно подступала, но ни один изгиб лица не говорил об этом для других. Син Цю действительно мог скрывать эмоции, ведь впереди всего стояла его репутация, его презентация в чужих глазах. Он должен выглядеть благосклонным, а не раздраженным от вечных глупых, бесполезных и впустую тратящих его дорогое время просьб от кого попало. Молодой господин даже не помнил, сколько времени он проводил в гордом одиночестве, да даже скорее, когда он вообще успеет прочитать свой роман, когда его одергивают каждую секунду?

Оставаясь хотя бы толику времени наедине с собой, перед Син Цю всегда появлялось два варианта: или раствориться в выдуманном каким-то писателем мире, забывая о людях, их вечных проблемах и горестях, переживая на себе новые чувства и эмоции, с которыми юный господин еще не встречался, или сорваться в крик до потери голоса, покрывая горькими слезами слабости его дорогое одеяние, показатель статуса, срывая нежными кукольными пальцами клоки со своих прекрасных волос цвета глубокой воды. Безусловно, Син Цю даже при большом желании не выбрал бы второй вариант, ведь или кто-то мог заметить его багровые отметины зубов на собственных руках, или прислуги услышат его крик как сильно бы он не прикрывал ладонями рот, испугавшись, что с господином что-то случилось, ведь на все апартаменты стоял бы звук, полный самой сильнейшей агонии, или кто-то увидит разбитые в кровь ладони господина даже под перчатками по локоть, или вырванные волосы, или

Список можно продолжать бесконечно, но итог все равно один: игнорировать свою самоненависть, продолжая кормить демонов внутри себя эмоциями, пропитанными яростью, слабостью и желанием наконец не иметь ничего общего с самим собой. Репутация и титул Син Цю важнее него самого. Он просто сосуд с красивым ярлыком.

Деловая встреча с потенциальным партнером для гильдии «Фэйюнь» проходила замечательно, и неудивительно это для такого количества самой мерзкой лести, которую приходилось слушать молодому господину, по количеству превосходящей то, что слышал за всю жизнь, однако было буквально одно «но»: она тянулась вечность. Эту вечность, за которую Син Цю мог пересчитать все пузырьки воздуха в его бокале со слабоалкогольным напитком. За все время приглашения мечник так и не притронулся к угощению, что добросердечно предложил возможный будущий деловой партнер его отца, ведь молодой господин боялся не даже возможного опьянения (что в его ситуации помогло бы хоть немного расслабиться), а того, что пока держал бокал, посуда бы запросто лопнула в его ладони из-за невероятно крепкой на фоне раздражения хватки, а зная хрупкость стекла, он просто не мог позволить себе настолько сильно испортить идеально проходящую встречу. Разбитое стекло крупными кусками впивается в тонкую бледную кожу, вытекающая кровь смешивалась со спиртом и затекала под рукава его белого шелкового платья, окропляя дорогую ткань в слабо багровый цвет звездами. На небе загорелись первые кровавые созвездия.

Легкий толчок в бок отрезвил помутившееся внимание Син Цю, все иллюзии пропали с легким шокированным вздохом, а его платье по-прежнему безупречно белоснежное. Старший брат под столом писал на ладони молодого господина о том, что настала его очередь читать очередную сладко льстивую речь-мнение о том, как ему важно сотрудничество с их гильдией. Мерзкие слова выходили из-под тонких губ молодого господина, его тошнило от того, с какой нежностью он проговаривал зазубренный текст собственного сочинения. Тошнит от вида этой поддельности.

Окончание встречи должно пройти пышным торжеством с танцами, но Син Цю вежливо отказался, у него не было больше сил присутствовать на празднике лжи и манипулирования. На этот день у него больше не оставалось сил, и потому любые просьбы самого младшего представителя их нового партнера он просто игнорировал, словно его не существовало в мире, куда только что провалился Син Цю. Никто не существовал, кроме самого молодого господина и его отвращения к собственной личности, построенной на хрупком фундаменте смирения с окружающей действительностью.

Даже не снимая слои одежд, Син Цю упал на собственную кровать, не выдавая ни единой слезы, когда так хотелось. Музыка с первого этажа была практически не слышна здесь, за что парень и благодарил всех архонтов, оставаясь в полной тишине, наедине со своими мыслями до тех пор, пока его веки заметно не потяжелели, а тело, прибывающее в постоянном напряжении, наконец расслабилось и утонуло в мягком матраце. Каждый день заканчивался одинаково, и Син Цю всегда ждал этого времени ради короткого чувства слабости, которое он мог позволить себе только во время сновидения. За последние пару лет молодой господин не видел не то, что бы даже кошмаров, а вообще снов, сплошная холодная пустота, обволакивающая его уставшую от существования душу. Кроме сегодняшнего дня.

***

— Хэй? — чей-то голос послышался над оголенным от волос ухом, и кто-то слегка коснулся запястья Син Цю, словно проверяя пульс. «Не трогай меня», — мигом пролетело в голове у парня и тот резко отдернул руку из-под чужой, вставая на ноги. Незнакомец лишь удивленно ойкнул, но ничего не сказал, на его лице не было ни единой эмоции, как будто он ожидал этой реакции, — с пробуждением.

— Где я? — с нетерпеливой резкостью спросил Син Цю, осматриваясь. Все было так похоже на его апартаменты, но настолько туманно, словно если коснуться очертания книжной полки, она просто расплывётся под пальцами молодого господина. «Это похоже на сон, но почему… я даже во сне не могу остаться один?», — покосившись на притихшего незнакомца, Син Цю цокнул языком, привлекая его внимание к своей персоне.

— В твоем… даже нет, нашем кошмаре. «Что?»

Син Цю было поднял палец и хотел что-то возразить, но осекся. Что значит «их кошмар»? Разве это не его сон? Разве этот незнакомец не плод его фантазии, дабы сильнее травмировать и без того шаткое состояние мечника? Глаза цвета отражения луны на воде с легким непониманием глядели на синеволосого парня, пока тот молчаливо бегал взглядом по очертаниям незнакомца. «Точно не кто-то знакомый», — заключил Син Цю и ему стало полегче от знания этого, однако его все еще тревожила мысль того, что он не может просто избавиться от него. А не может ли?

— Исчезни, — кратко процедил Син Цю и закрыл глаза. Если это сон, которым он может управлять, то незнакомец должен раствориться, оставив за собой лишь прохладную дымку, однако… — Исчезни. Исчезни.

— Почему? — с ноткой накатывающегося разочарования спросил незнакомец. «Почему ты не исчезнешь, почему, почему, почему, оставь меня в покое, я хочу побыть один». Мечник ничего не сказал, не знал, что говорить. Он за последние часы был настолько потрясен различными раздражающими событиями, что не мог просто выдавить из себя хоть еще одно лишнее слово. Его уставшее тело просто рухнуло на очертания пола и скрючилось, выдавая непроизвольные всхлипывания, которые он уже был не в силах подчинить себе. Дрожащие колени прижались к холодному от пота лбу, а руки произвольно старались найти опору хоть в чем-то, но, к сожалению, просто держали икры, дабы парню было удобнее уткнуться носом в ноги и закрыть плачущее покрасневшее лицо от незнакомца. Было стыдно, было мерзко от самого себя, было отвратительно до сухости в горле, но молодой господин уже не мог сдерживаться, когда его единственное безопасное от инородных душ время тоже было заполнено кем-то. Как же он ненавидел людей, себя, свою жизнь, свое…

Холодные пальцы слегка коснулись его ассиметричной челки, поднимая ее со лба, а затем ласково запутались в темно-синих волосах, слегка массируя кожу расчесывающими движениями. Син Цю хотел было отшатнуться от ласковости незнакомца, но его рыдания только усилились словно назло, и потому он уже сдался и подчинился любым успокаивающим движениям со стороны, хм, назовем его «Иллюзия».

Он не понимал, даже если иллюзия является проекцией кого-то, то почему ей было до него дело? До слабого, изнуренного непрекращающимися рыданиями, со стершимся легким макияжем, стекающим со впалых щек, Син Цю.

Она заговорила:

— Может быть, тебе мерзко от меня, судя по твоему кошмару, — иллюзия говорила медленно, тихим шепотом, с особой интонацией, словно эти слова относятся к плачущему маленькому ребенку, — но я не стану тебе докучать. Я хочу помочь тебе. Ты, наверное, задашь вопрос, почему, — словно прочитав мысли Син Цю, незнакомец улыбнулся, услышав чуть громкий вздох со стороны молодого господина, — но я отвечу на него, когда ты будешь чувствовать со мной себя в безопасности.

Син Цю продолжал молчать, переваривая слова иллюзии. «Безопасность? Забота? Разве ты не очередной человечишка с вечными недостижимыми для тебя проблемами, что лишний раз, изничтожая мою личность, воспользуется мной в угоду своего эго от понимания, что столь важная персона не осмелиться ему отказать?». Это все звучало настолько неестественно, настолько немыслимо, что мечник вновь было подумал, что это его сладчайшие грезы, пока его лба не коснулись теплые губы, тихо шепчущие какие-то неразличимые ласковые слова. «Он такой теплый, словно реальный», — промелькнуло в голове Син Цю, пока его мысли полностью не растворились в этой нежности, что покалывающе чувствовалась подушечками пальцев в чужой руке.

— Хорошо, — после этих слов мечника послышался облегченный выдох со стороны иллюзии. Тепло чужой руки таяло на коже.

***

— Так ты все-таки просто так не исчезнешь?

Син Цю сел на колени, придвигаясь чуть ближе к лицу иллюзии, вглядываясь в ее холодный взгляд. В чужих глазах играл мягкий живой блеск, а слегка опущенные веки создавали выражение сонливости, которой сейчас страдал его молчащий собеседник. Чем больше мечник разглядывал его лицо, тем сильнее сомневался в своих знаниях, которые он черпал из энциклопедий, пособий и мемуаров.

— Нет, — в отличии от вчерашнего кошмара, сегодня иллюзия не отличалась разговорчивостью, хотя мечник больше обычного хотел узнать природу столь необычных снов.

— Тогда я могу узнать твое имя? — отодвинувшись, Син Цю заправил локон за ухо, — я тогда смогу найти тебя и…

— Нет, — с раздраженным тоном прервала иллюзия, но затем, вздохнув, продолжила, — тут чуть труднее чем может показаться с самого начала, но сказать сейчас могу одно — если не хочешь прожить всю свою жизнь со мной в голове, то лучше не говори своего имени здесь.

Син Цю замолчал. «Что это могло бы значить?» — глупо хлопал ресницами, нахмурился, чуть покачал головой, словно выбрасывая странные мысли. Внутри мечника пробудилось давно позабытое чувство дежавю, перед глазами всплывали давно позабытые строки какого-то романа, который юный поэт тогда назвал абсурдным и раскритиковал от корки до корки. Слова незнакомца подогрели интерес, и в янтаре глаз блеснул огонек любопытства, детского, невинного любопытства.

Иллюзия сложила руки на коленях, положив на них голову, и посмотрела в небо. До этого момента мечник даже и не замечал какой у него кошмар, странный, осязаемый, полный множества вещей, что расплывается под руками. Сон принимал любую форму, которая только могла появиться в голове юного господина, потому незнакомец часто хмыкал на неожиданно появляющиеся позади Син Цю предметам, о которых он размышлял в этот же момент. Можно сказать, это было особенное чтение его мыслей.

Его мир, сон, кошмар (называйте, как хотите) — это руины, в которых живет невинная загубленная жестокой реальностью душа; ее можно было коснуться, потрогать, согреть своим призрачным теплом, мягко ожидая реакцию Син Цю от неожиданного комфорта в районе сердца. Именно в его мире он был крайне уязвим, его можно было разбить вдребезги, а осколки личности уже не собрались бы в единое целое стекло, однако можно собрать витраж, переделав под себя всего мечника, сделать его комфортным для кого-то другого, пока хлипкая душа, что держится на клею, не порезалась бы о свои же осколки.

Незнакомец вздрогнул, когда до его шеи коснулись, а на выпирающем позвонке выводили какие-то кривые линии, неровные, что сложно прочитать с первого раза.

«Расскажи».

— У тебя ужасный почерк, — выпрямляясь, шутливо отозвалась иллюзия, пока его новый знакомый скрутил губы трубочкой от накатывающей обиды — видимо это не первый такого рода комментарий о его почерке, — хорошо, раз ты дал мне минуту тишины, я тебе расскажу все, что знаю.

Син Цю положил голову на чужое плечо, придвинувшись чуть ближе, что для него очень необычно. Из-за вечного мерзкого общества людей он чувствовал отвращение, когда кто-то пожимал ему руку в качестве приветствия или ему приходилось целовать руки дамам, чувствуя языке вкус обжигающей кислоты мерзких духов, которые девицы в постоялом дворе его гильдии не жалели, выливая на себя больше и больше. Любое касание теплой, потной или раздражающе сухой, гладкой или мозолистой кожи отзывалось болезненным напряжением в груди мечника, голова становилась ватной, рассудок чуть помутнялся, понимая одно — еще одно движение с чужой стороны и он опозориться перед гостями. Мерзость от других еще более менее притуплялась, когда юный господин примерял максимально закрытые наряды с длинными перчатками, но это отзывалось неодобрением со стороны приглашенных, и всегда находились некоторые смелые девушки, вырывающие с рук Син Цю их, пока тот со страхом, смешанным с надвигающейся тошнотой, терпеливо вежливо отзывался с самой из нежных улыбок на губах: «Все в порядке, если юные леди немного поиграют с моей одеждой», и чаще обычного это вызывало смех у публики. Господин смеялся вместе с ними.

Касания незнакомца были другие: прохладные, осторожные, спокойные, как и его общество, что не вызывало негативных чувств у Син Цю, а даже напротив, ему хотелось, чтобы иллюзия никогда не отпускала его руки.

— Как я уже и говорил, наши кошмары связаны — это особенность, о которой изредка пишут, внутреннее чувство поиска… слышал о «родственных душах»?

Син Цю легонько кивнул головой в знак согласия, — да, это частый жанр в женских романах.

— Так вот, у тебя развито редкое чувство поиска родственной души. Возможно, ты когда-то читал об этом, но чаще всего произведения с таким сюжетом подвергаются самой сильной критике из-за нереалистичности, потому в это, наверное, сложно поверить по началу. Мне тоже это казалось чем-то сверхъестественным, но потом, наконец встретив тебя…

— Ты был тут один? — незнакомец резко вздрогнул, почувствовав, как его повалили наземь, а собеседник, опираясь руками по обе стороны его плечей долго вглядывался в холод чужих глаз, — но почему я вижу только свой кошмар?

— Как бы тебе объяснить, — с легким смущением иллюзия отвела взгляд в сторону, нервно поглаживая щеку костяшкой пальца — его явно застали врасплох, — м, у меня пустой кошмар. Пустота. Если ты помнишь хоть некоторые математические приемы, то сложение пустоты и осязаемого выдаст осязаемое. Все просто.

— Ты… твоя душа пустая? И ты был один? И как долго?

— Всю жизнь. Считай, это дополнение к моему особенному образу жизни, но я уже привык. Ведь наконец встретил тебя.

Щеки Син Цю полыхнули алым, парень резко отодвинулся, прикрывая лицо ладонями в надежде, что призрачный собеседник не заметил этого. «Не говори таких смущающих вещей когда я знаком с тобой второй день», — слова, что пришли в голову мечника, но не были произнесены, ведь он не мог от смущения даже раскрыть рта, не то, что бы сказать это ему в глаза.

— Похоже, тебе уже привычнее находиться в моем обществе, — с нежностью в голосе произнесла иллюзия, разводя ладони Син Цю в стороны, дабы взглянуть в его глаза, — по крайней мере, выглядишь ты сегодня в разы живее и энергичнее, чем вчера. Я рад.

И вправду, сегодня мечник вел себя в разы раскрепощеннее, чем когда-либо, но он не мог ничего поделать с этой приятно щекочущей ребра радостью на сердце, когда понимал, что, возможно где-то очень далеко есть человек, который его понимает, кто ему поможет справиться с временными трудностями и просто будет рядом в самые тяжелые моменты его жизни.

— Спасибо тебе, — снова приятное чувство того, как чужая рука тает в другой.

***

— В последнее время господин Син Цю сам не свой! — то ли дело слышался мерзкий шепот со стороны прислуги, но парень, о котором все говорили мог их понять — он и сам чувствовал себя намного лучше, живее, стал спокойнее относиться ко всему, что его окружает. Начал новый роман, каждую свободную минуту посвящает себя летописи, а в промежутках между сюжетом и написанием смотрел в пустоту, представляя на ее месте уже привычного близкого человека, с которым он виделся во снах. Щеки мечника покрылись уже живым пунцовым цветом, глаза нежно блестели, а мягкая улыбка не сходила с лица даже при самой раздражающей ситуации, ведь в голове он отсчитывал часы перед встречей с его «родственной душой», даже образ жизни перестроил под него, чтобы пробыть вместе с ним максимальное возможное время.

За все время, что прошло, Син Цю достаточно много узнал о своем друге: он был достаточно трудолюбивым, молчаливым, с редкими, но действительно полезными советами, был крайне тактильным, ибо не обладал красноречием для выражения своих чувств и эмоций. В общем, действительно идеальный друг для такого энергичного и живого по отношению к любимым вещам Син Цю. Иногда иллюзию можно было вывести на истории из ее жизни, что стали дальнейшими источниками вдохновения мечника (он даже не скрывал этого факта).

Изредка Син Цю ловил себя на мысли, что начинает вести себя как некоторые персонажи его горячо любимых повестей, это чувство, что прозвал «окрыленностью», оно постоянно пробуждалось от маленьких радостных мелочей, которые он встречал, будь то любимое блюдо или приятный запах пергамента и чернил. Он существовал только в своем мирке, игнорируя почти все живое, любой раздражитель, забывая о многих прошлых травмах, что грузом лежали на его хрупких плечах, ежедневно отягощая ношу существования.

Его очень вдохновляли звезды по неизвестной ему причине, быть может дело в том, что его кошмары полны множества космических тел, пока глядя в эту бесконечно тянущуюся в пустоту небо, рисовал пальцами никому неизвестные созвездия. Иллюзия часто сравнивала веснушчатые пятна на щеках Син Цю со звездами, потому на заплаканном лице мечника он вырисовывал губами соединения из веснушек, успокаивающе прижимая к подбородку пальцы.

— Снова пишешь?

Син Цю поднял голову, всматриваясь в холодное отражение его пергамента в кошачьих глазах друга, а затем притворно надулся, прижимая бумагу ближе к груди, стараясь не засветить хотя бы единой строчкой, которую он написал. Заправив перо с чернилами на них за ухо, случайно поцарапав скулу, мечник начал скручивать бумагу и убрал ее в сторону, — я не покажу, пока не закончу!

— Твой почерк настолько ужасный, что я при всем своем желании даже разбираться в твоих письменах без переводчика не стал бы, — закатив глаза, пошутила иллюзия, за что поплатилась моментально: плечи заметно потяжелели от нависшего на его шее мечника, что тянул его наземь, а щека прижалась к чужой, растирая чернила на бледной прохладной коже.

Иллюзии лишь оставалось счастливо улыбаться, мирясь с действиями его друга. Смех музыкой разносился по их маленькому кошмарному миру, тихие ноты звучали в чужое плечо, а руки замочком скрепились на груди — юный поэт прижался к спине его друга, не желая отпускать. Это смущающее чувство уже не редкой близости больно кололо сердце, ощущение, которое ты не сможешь встретить в настоящей действительности, а только во сне, мечтах. Все-таки больше, чем ничего, верно?

— Я не отпущу тебя, — сказал Син Цю в плечо иллюзии, положив на нее голову. Его янтарный взгляд был полон солнечного света, согревающего, нежно щекочущего, слегка игривого. Призрачному другу оставалось лишь легко пожать плечами и пригладить растрепавшиеся волосы успокаивающими движениями, пока объятия становились только крепче.

От такого вида даже язык не поворачивался начать разговор, к которому очень продолжительное время готовилась иллюзия, даже нет, первоначально хотела его начать, но из-за ужасного состояния Син Цю просто не могла добить его еще сильнее, в мире, сне, где мечник был и без того крайне уязвим и мог запросто загубить душу в этом месте, оставив пустой сосуд с красивым ярлыком в мире. Безусловно, он не простил бы себе такой поступок, даже если шанс их встречи практически невозможен. С тяжелым вздохом призрачный друг положил голову на чужую, прикрывая глаза.

***

— Что значит «твои чувства фальшивы»? — с хрипотой в голосе отозвался на слова иллюзии Син Цю, проглатывая слезы. Его дрожащие пальцы крепко держали призрачный рукав, а голова была опущена, дабы собеседник не видел его заплаканное лицо. Даже не верилось, что он услышал это именно от него, слова стрелой поразили сердце, становилось тяжелее дышать от накатывающей боли в груди.

— Ты просто привязался на фоне эмоционального перегорания, — с холодным спокойствием ответила иллюзия, не вырывая руку из чужой хватки. Он не мог лишить последней опоры человека, к которому привязался, — если я уйду из твоей жизни, ты моментально про меня забудешь.

О, как сильны эти слова. Скрипя зубами, призрачный знакомый терпел, не выдавая боли. Это все нужно для его же блага. «Родственные души» — это конечно очень хорошее определение, но на подсознательном уровне иллюзия понимала, что юный поэт не примет его таким, какой он есть, разочаруется, ведь фантазии насчет другого просто разрушатся вмиг, лишь сильнее его травмируя. Вопрос времени, когда ему стоит знать правду — чем раньше, тем легче перенесет.

— Неправда… — сквозь плач выдавливал из себя Син Цю, прослушав большую часть из того, что ему говорили, — я уже не могу представить свою жизнь без тебя.

— Меня никогда в ней не было, — иллюзия сорвалась на крик, вырывая рукав из руки Син Цю. Дрожащие пальцы второго повисли в воздухе, словно не осознавая, как последняя поддержка выпорхнула из его и без того слабой хватки, — ты не знаешь ни меня, ни моего имени, мы с тобой никогда, никогда не увидимся. Я твой чертов сон, а ты настолько ко мне привязался? Какой же ты слабый.

— Но почему тогда ты плачешь?

Мечник поднял голову, смотря на краснеющее от слез лицо собеседника, а затем мягко улыбнулся, словно все еще не верил в сказанное. Даже сейчас, Син Цю подсознательно находился в своем комфортном мире, не воспринимая чужие слова, кошмар все-таки, а такого рода сны должны нести негативные чувства, что впитывал в себя их создатель в реальном мире. Иллюзия яростно растирала опухшие глаза, ударяя себя по груди за выражения эмоций — это легко понял юный поэт, потому что вопреки словам призрачного друга прекрасно знал его. Если бы он был книгой, Син Цю знал бы все скрытые между строками смыслы и даже без смущения признавал это у себя в мыслях, понимая, насколько сильно привязался к кому-то несуществующему поблизости.

— Разговор закончен. Рекомендую разобраться в своих чувствах, а затем уже поговорим. Специально для тебя не буду спать, чтобы в одиночестве ты подумал над этим.

Иллюзия после этих же слов растворилась, оставив за собой мягко-голубую дымку. Осознание настигло только сейчас, когда скатившись по моментально выдуманной стене мечник прижал колени ко лбу и беззвучно плакал, желая забыть все слова, сказанные в его адрес. Нет, они не оскорбительны, он понимал, что призрачный друг действительно заботится о нем, иначе он не начал бы все это. Однако, как донести свои истинные чувства, как доказать их естественность, что они не выдуманы на фоне эмоционального перегорания?

***

День первый. Его не было, сдержал свое яростное слово. Вроде бы кошмарный мир, в котором пребывал Син Цю толком не изменился, все такие же медленно отстраивающиеся руины, реставрирующийся с помощью чувств и эмоций. Мечник проводил пальцами по швам между скрепленными навечно сильнейшей радостью камнями, чувствуя, словно мягкие касания были и в области грудной клетки. Действительно, его душа медленно лечилась, и он был крайне благодарен за это его «родственной душе», ведь кто знает, что произошло, коль их судьбы не свели бы их во снах.

День второй. Син Цю скучал, рисуя на коленях ласковые прозвища, которым он когда-то называл своего друга. Не было вдохновения писать роман, словно нить воодушевления резко оборвалась на середине кульминации, а пустота и критичность к себе разрастались с каждым новым сложным предложением, что навечно оставались на бумаге. «Криво сформулировано, тут пробел в сюжете, а тут диалогов слишком много», — с грустью в голосе произносил мечник, разрывая бумагу на огромные куски и бросая ее позади себя, пока та в воздухе быстро сгорала, ибо Син Цю моментально забывал о ней.

День третий. Син Цю начал страдать бессонницей. Укрывшись одеялом до носа, он тихо всхлипывал в ткань, не в силах уснуть. Есть ли смысл спать, когда ты будешь в одиночестве сидеть в месте, где каждая мелочь напоминала о любимом друге? Колонны, вокруг которых они бегали, ибо Син Цю прикусил ухо иллюзии, и та хотела, чтобы тот поплатился за это бесстыдное действие. Небо, полное звезд, на котором они рисовали только что придуманные ими же созвездия. Держась за руки, они бесконечно смеялись над еще одним шуточным названием соединения звезд, которые видели только они. «Я нарисую карту твоего звездного неба» — прошептала иллюзия, слегка покраснев. Эти слова звучат из его уст по-иному, учитывая, что он далеко не романтик и уж тем более не соображал в картографии, но мечник не обращал внимания на эти мелочи и просто прошептал слова благодарности в ответ.

День четвертый. Он вернулся.

Иллюзия сидела среди удушающей пустоты, всматриваясь вдаль, явно задумавшись над чем-то. У Син Цю не было смелости что-либо сказать ему, но решил составить молчаливую компанию, присев и подогнув колени к себе. Аккуратно уложив руки на ногах, а затем и голову, мечник с самой глупой улыбкой на свете смотрел на руки иллюзии, изредка прикрывая глаза в раздумьях. Эта комфортная тишина, в которой было слышно лишь их синхронизировавшееся дыхание, хотя Син Цю был готов поклясться, что ощущает, как его сердце предательски громко бьется, вызывая в воздухе легкую вибрацию.

— Ты не представляешь как я скучал, — призрачный друг закрыл глаза, опершись на локти. Мечник задержал дыхание: ему казалось, словно вся вселенная блестела в неаккуратно уложенных светло-голубых волосах, а маленькая улыбка была самой искренней, что даже не возникало сомнений в чужих словах. Син Цю лишь хмыкнул, сощурив сонные глаза, продолжая смотреть на произведение искусства, что было рядом с ним. И только его.

— Я тоже. Боялся, ты что-нибудь сделаешь с собой.

— Совсем от одиночества свихнулся что ли?! Я просто медитировал! — Иллюзия со смехом взяла чужие щеки, слегка пощипывая их, но затем взглянула с грустью в янтарный блеск, радость в глазах пропала моментально, — я надеюсь, ты подумал над тем, о чем мы говорили?

— Безусловно. Я готов сказать свой ответ.

Иллюзия замерла, ее руки упали вниз. Ожидание ответа было подобно вечному тянущемуся времени перед смертельной казнью, а его собеседник явно не торопился с его озвучиванием — покусывал нижнюю губу, смешно хмурился с прикрытыми глазами, а его ресницы легонько вздрагивали от чужого дыхания рядом с ним. Если бы призрачный друг был талантливым художником, он навсегда запечатлел этот прекрасный сонливый вид на холсте, приравнивая это к шедевру. Чужие губы дрогнули.

— Меня зовут Син Цю, — и улыбка, самая яркая, самая нежная заиграла на них. Иллюзии показалось, что ее сердце упало, — и я бы хотел всегда видеть тебя в своих снах, неважно, кошмарных или нет.

Было такое ощущение, словно время остановилось. Хотелось вечность смотреть в этот слегка прищуренный взгляд, полный янтарного-солнечного тепла и нежности. Иллюзия видела себя в его глазах, с покрасневшими щеками, приоткрытым от удивления ртом, а самое главное — бесконечно красивым, даже на его удивление. Ласковые бледные руки, на которых лежала голова, слегка подрагивали, можно заметить, как собеседник переживал за свои слова, но не мог этого показать, копя в себе это приятное ощущение напряжения, когда смог сказать о своих настоящих чувствах, не скрывая их, не притворяясь, что все эти маленькие нежности были простым дружественным жестом, не имели более глубокого смысла.

— Это признание в любви? — единственное, что мог выдать призрачный друг, пока не почувствовал, как чужие губы коснулись его собственных, так робко, так аккуратно, словно боясь отпугнуть. Они оба никогда не целовались, но сама мысль, что они это делали, невероятно будоражила кровь, а голова просто отключалась, передавая управление осязанию. Кажется, вопрос исчерпал себя.

«А меня зовут Чун Юнь», — самая ожидаемая фраза, что написала иллюзия на ладони Син Цю, дабы не прервать столь дивный момент.