Истории Подгорья

Антон тихонько матерится, выковыривая из кудрявой челки, спадающей на половину морды, репья и кусочки засохшей грязи. Угораздило же его аж на целую неделю ускакать с Макаром и его друзьями в пьяный загул на Вулканалии  — «Антон, да там недалеко, всего пару дней копытать, да не боись, будет весело, Антон, нимфы за Лесом самый сок, не то что наши дриады, а там, глядишь, винишка бахнем, набредем на деревеньку, людей попугаем, ну не кайф?».

Если бы Антон знал, чем этот заЛесный забег обернется — никогда бы не поскакал, себе дороже. Уже с самого начала всё пошло не так — Лес плутал даже наизусть его выучившего Ваша, который вечно хвастался, что знает короткий путь — и ведь действительно знал, всегда выводил друзей-фавнов из любых горных-лесных тропиночных лабиринтов. Однако в этот раз упустил один поворот, другой, разнервничался, завёл всех в бурелом и овраг, из-за чего выбираться пришлось уже в ночной едкий туман через ручей и вязкое вонючее болото. Матов тогда от друзей Антон наслушался немало, да и сам Ваша материл на чем свет стоит.

Уже подбираясь к краю болота, они чуть не напоролись на стайку огоньков-блудичек, что тоже то еще удовольствие — фавнам явного вреда они не принесут, в отличие от забредших вглубь топей людей, но шерсть подпалить или, например, мысли смурные о смерти навлечь — милое дело. Ночевали потом всей компанией в какой-то заброшенной сырой норе чуть ли не друг на друге. Антон после такой ночевки подхватил насморк и жил только надеждами, что в ЗаЛесье их приятели Макара — сатиры — встретят крепким вином, и всю дорогу до места скакал в мыслях о своей теплой лежанке в родном домике, который по сути тоже был норой, но обустроенной в лучших фавньих традициях с уклоном в хоббичий стиль — тепло, светло, уютно, без червей и корней. И в которой был целый сундучок с лечебными травами, которые можно заварить и потеть себе спокойненько под тяжелым лоскутным одеялом, а не жевать чудом найденные по пути листы малины, продираясь сквозь, собственно, заросли малинника.

Ко времени прибытия на Место, Антон, в отличие от остальных, совсем растерял энтузиазм. Поясная сумка с табаком промокла еще в болоте (даром что хотя бы трубка не потерялась), кожаные браслеты из-за сырости неприятно натирали запястья, насморк не проходил, ко всему добавилась головная боль и смешки дружков на просьбу сделать нормальный привал, чтобы выспаться и почистить шерсть. Так что у Антона была еще одна причина поворчать — приятелям-то что, они все сплошь козлики, а Макар вообще бычок, шерсть у них короткая, жесткая, к ней грязь и не липнет почти. Антону же «повезло» родиться фавном-барашком. Конечно, все знакомые нимфы и дриады наперебой ему говорили, какой он красивый, какая у него богатая и густая шерсть — даже на голове — не каждая русалка похвастается таким волосом, а Антон из-за этого своего происхождения испытывал разве что сплошные неудобства. Длинная челка постоянно лезла буйной волной в глаза, мягкая тонкая шерсть начиналась не как большинства фавнов — от коленей и до копыт, а вилась кудряво прямо от пупка — настолько пышно и густо, что даже набедренная повязка была не нужна. Их вообще мало кто и из безволосых фавнов использовал, разве что зимой, но Антону и от холода не нужно было себя тряпками оборачивать.

За эту кудрявость и пушистость друзья с детства звали Антона «Пушистиком», что через какое-то время каким-то образом превратилось в «Шастика», а в конце концов стало «Шастом», а еще не прекращали подтрунивать над внешним видом — и если за прозвище Антону было неважно, то тело свое он успешно не любил уже многие годы, и дело было отнюдь не в шутейках, которых удостаивались и остальные в их компании. Ладно бы еще грудь была тоже волосата — как у Бебура или Поза, те тоже барашки, но, видать, полукровки — шерсть у них была и короче и жестче, на ощупь типа козлиной, но нет — ни на теле, ни на руках не было ни единого волоска, только по спине и груди были рассыпаны небольшие родинки и веснушки, что тоже не придавало Антону особой мужественности. Хвала богам, хотя бы щетина на морде не подкачала, к тридцати годам оформилась в бородку и Антона весьма устраивала.

На Месте ко времени их прибытия уже вовсю (как выяснилось позже — третий день) шла полнейшая вакханалия — в лучших традициях, как сказал Макар, сразу же опрокидывая в себя целую кружку вина, любезно протянутую ему сатиром Нуриком. С дороги все они, уставшие и голодные, быстро захмелели, Ваш и Игорёк ускакали к нимфам, Макар засел у костра к старым заЛесным друзьям, а Антон деловито хлебал крепкое вино, залипая на улетающие в звездное небо искры. Когда-то давно он знал все созвездия наизусть, и до сих пор любил ночное небо, особенно зимой, когда в безлунную ночь от звезд светло, но сейчас от усталости и хмеля все размылось и единственное о чем думал Антон — что звездами становятся костряные искорки, самые сильные, которые и сквозь бурелом, и туман, и болота… прям как они с друзьями через Лес скакали, чтобы вероятно тоже стать звездочками на Вулканалиях.

От мыслей Антона отвлекла нужда и он, кряхтя, отправился к краю поляны, где темнели низкие заросли.

— …И что было дальше? — сквозь хмельную пелену и дым костра услышал Антон, возвращаясь из кустов, после того как отлил (и чуть не наступил в кучу чьего-то свежего дерьма — неприятно), а после он и не помнил ничего. Следующие несколько дней прошли для него и друзей в пьяном бессонном угаре, ведь «не хочешь похмелья — не трезвей, пока не уснешь» — гласила древняя, как Макар, мудрость, и Антон этой мудрости успешно придерживался. Обрывками он помнит танцы на поляне, заигрывания с нимфами — они, как и говорил Макар, отличались от их, подГорных — глаза горели ярче — или это от вина? — груди и бедра были белее и пышнее. Было ли что-то у него с ними кроме пьяных разговоров, Антон не помнил, зато то и дело в памяти всплывал внимательный взгляд Игорька. С Игорьком они потом, отскакав за дуб под предлогом отлить, вкусно лизались, пока у костра их приятели тоже сцепились языками — но словесно.

И всё бы было хорошо, если бы после очередной чарки Дорох не взъелся на Макара. А Антон ведь чуял, не закончится добром этот праздник. Слово за слово, перепалка захватила всех на Месте, и с оскорблений быстро перешла в нешуточную драку. Причина проста — несмотря на дружеские отношения и общие корни, фавны и сатиры до сих пор как спички вспыхивали из-за неаккуратных шуток в сторону друг друга. А Антон за друзей горой — лягался и бодался не хуже остальных, сам получил пару раз под дых чьими-то рогами и по лбу копытом — благо, у барашков-фавнов лбы крепкие и от удара осталась лишь саднящая шишка, которую Шаст даже сперва не приметил. Только наутро, когда от всё-таки настигшего похмелья и потасовки болело всё тело — от рогов до копыт, он почувствовал и «третий рог».

Драка закончилась погасшим костром, в который кто-то опрокинул случайно или специально — уже не разберешь — оставшуюся бочку вина, — и в предрассветных сумерках все резко поняли, что кутить и бить друг друга устали, и нужно бы поспать. Первыми завалились Дорох с Макаром — в обнимку, вцепившись друг в друга еще с начала перепалки и тут же захрапев на всю поляну. Остальные, увидев, что и так можно было, тоже попадали вперемешку. Никто даже и не заметил, что нимфы упорхнули почти сразу как обстановка накалилась, и на Месте остались только два десятка пьяных вусмерть и разъяренных фавнов всех мастей и сатиров.

Проснулся Антон от головной боли и мерзкой вони — лежащий рядом и еще спящий Ваш похрапывал перегаром. Мимо них на карачках полз к ручью позеленевший Игорёк. Антон взглянул на небо — за полдень, но вряд ли после трех, у местных — после шести бессонных хмельных дней они бы проспали всего несколько часов. Значит прошло чуть больше суток, и сейчас вся компания медленно раскачивалась — кто-то, как Макар, блевал в кустах, кто-то хрустел суставами и посмеивался, что «всегда так заканчивается, могли бы и что-то новое придумать», кто-то выискивал среди пустых бочек остатки вина. Один Нурик стоял поодаль, у кромки Леса, и с кем-то переговаривался. Антон не слышал и со своего места не видел, но заметил, как мелкая поросль молодых ёлочек дрогнула от движения вглубь деревьев.

В этот момент Антона отвлек наконец очнувшийся Ваш. Воду всей компанией из ручья хлебали, чуть ли не давясь илистым песком, под насмешливый взгляд более крепких местных. Видок у них был не ахти — помятые, грязные еще с момента прибытия на Место, а после драки так совсем. Пока остальные умывались в мутной воде, Антон с горечью осматривал шерсть на паху и бедрах, понимая, что скорее всего свалявшиеся в колтуны пряди придется вырезать.

— Тамби вас отвезет в объезд топей, — сообщил Нурик, когда Антон с друзьями, обстоятельно проблевавшись, тоскливо поглядывали на Лес. Идти той же дорогой всем им откровенно не хотелось, да и сил уже не было ни у кого. — А то выглядите совсем неважно. До Черной речки отвезёт, а там вам недалеко копытить.

Антон хотел было возразить — от Черной речки им скакать до Подгорья едва ли не дальше, хоть и безопаснее, но только ойкнул и сморщился от тычка в бок — прямо по синяку. Макар за всех поблагодарил Нурика и Дороха и, когда они удалились к своим, серьезно насколько было возможно, пояснил.

— Нас в гости позвали, да еще и домой отправляют на повозке. Нужно соглашаться, они нам не враги и начинать вражду нам из-за мелочи нельзя. — на смешок Игорька Макар смерил его взглядом, — Там другое было, больше порезвиться, это различать надо. А ты вообще помалкивай, Игорёш. Ночью темно, да видно всё. А здесь такое не любят.

— Ты о чем это? — Ваш, еще не совсем оклемавшийся, встрял в разговор.

— Кто знает, тот поймет. Да, Шаст? — Макар уже не скрывал жесткого тона. — Хотя тебе есть перед кем объясняться, ягненок.

— Ага, — запоздало ответил Антон, покраснев как рассветное солнышко. В груди неприятно заскребло.

С Нуриком и местными попрощались наскоро — пригласив на ответный визит на Луперкалии  — и до Черной речки ехали молчком. Игорек задремал на плече у Антона под мерное покачивание повозки и бесконечный рассказ Тамби, что так-то он торговец, у него на рынке в ближайшем городке целая лавка, но любит сородичей и развозит больше для души, да если Нурик попросит. Макар о чем-то переговаривался с ребятами в своем углу, а Антон думал, что ягненком его Макар назвал неспроста. Потому что такое прозвище его друзья не использовали, а использовал лишь один приятель-друг-Панзнаеткто они друг другу.

Арсений. Арсений в их поселении в подГорье был существом уникальным, держался поодаль от шумных компаний и назойливых соседей, обладал иным видением мира, почти не пил и редко появлялся на празднествах, но когда заскакивал — всё преображалось. По мнению Антона. С Арсением было хорошо, весело, Арсений рассказывал истории о заГорье, откуда переехал в подГорье уже в сознательном возрасте и поэтому помнил многое, а что не помнил — додумывал так складно, будто бы самая чистая правда. Арсений был старше. Поэтому и жил особняком — рассказывал Антону однажды, что забеги к нимфам его не интересуют, а руны разбирать куда интереснее, чем мучиться от последствий прокисшего вина. Арсений был красивым — в отличие от фавнов-бычков, козликов и барашков он был фавном-оленем, с большущими голубыми глазами, густыми темными ресницами, раздвоенными маленькими рожками и хвостиком, который ярко белел из прорези в набедренной повязке. Повязку, в отличие от остальных фавнов, Арсений носил постоянно, и Антон подозревал, что у него их несколько.

Арсений в компании Антоновых приятелей был таким же предметом для шуток, как и каждый в поселении, и Арсений об этом знал — Антон сам рассказывал, когда Арсений повел его гулять в дождь на Красный ручей. Арсений часто раздражал своими знаниями, которые в разговоре вставлял к месту и не к месту — Антон из-за этого часто чувствовал себя неловко. Еще более неловко Антон себя чувствовал, когда Арсений как будто невзначай касался его рук и спины, в приветственных и дружеских объятиях или при разговоре, когда это было не то чтобы обязательно. Арсений постоянно говорил, что Антон красив, заставляя того покрываться розовыми пятнами по всему телу и смеялся, забавно морща нос, когда Антон блеял что-то в отрицание. Арсений чудесно целовался. Антон знал непонаслышке — на паре посиделок-поскакалок у костра, когда Арсений все-таки решал заглянуть и выпить пару кружек вина, они, втихую ускользнув от лишних глаз — на самом деле видели все, потому что Антон зацепил копытом тлеющее бревно, а Арсений хихикал, утаскивая ягненка в закостровую ночную темень валяться по влажной траве — целовались до припухших губ и рассветных сумерек.

С Арсением Антону было и легко и сложно одновременно. Арсений как настоящий олененок к себе подпускал редко, с неудобных тем ускакивал со скоростью ветра, но если хотел поговорить — мог сидеть на ушах часами, будто бы стараясь надоесть Антону. Но Антону слушать Арсения не надоедало. И только Арсений звал Антона ягненком — не зло, не шутя, просто обозначая принадлежность к масти, и может быть избегая его имени и прозвища. Себя же Арсений признавал только Арсением, ни больше ни меньше, на другие имена принципиально не отзывался — но только Антону было позволено изредка называть его Арсом.

Поэтому, когда с очевидным тоном «ягненка» Антон услышал от Макара, то сперва даже не понял, что тот имел в виду, настолько это прозвище звучало чуждо, произнесенное басовитым хриплым тоном. Уже на подъезде к Черной Речке, когда всех, кроме Макара и Тамби, разморило, Антон подсел к бычку с вопросом.

— Макар, а ты это… с чего вдруг меня ягненком назвал? — Антон решил не ходить вокруг да около.

— Чегось? — тот дернулся, повернулся к Антону. Расслышав вопрос, он обернулся на Тамби, но тот был увлечен дорогой. — А, это… Ну ты это, Шаст, я вообще от тебя не ожидал, конечно.

— Чего?

— Того, ну. Ты ж с Арсюхой…

— Арсением.

— Ага, Арсюхой. Ну эт самое туда-сюда, да? И тут Игорёху засосал. Я конечно всё понимаю, вино у ребят хорошее, крепкое, но ты б пыл поумерил. Ты ж знаешь, Арсюха по ревности фору любой русалке даст, или ты себе нервы потрепать решил?

Антон уставился на Макара.

— Мы с Арсением не «эт самое», — фыркнул он. — А с Игорем… Ну целовались, я люблю целоваться.

— Ты мне парня не погань, понял? Ладно, Арсюха, к нему мы привычные, но когда я тебя с ним увидел, то… — Макар раскраснелся, засопел в попытках подобрать слова, — озадачен был. Хотя да, ты ж ни с нашими дриадками никогда не был… А ты кстати что, у вас уже бывало, да? Ну, с Арсюхой.

— Ни с кем у меня ничего…. Макар, отвянь, я не с Арсением! — громче чем нужно воскликнул Антон и тут же перешел на шепот, чтобы не разбудить остальных в повозке. — Я тебя просто спросил, почему ты меня ягненком назвал. Нет у меня ничего с Арсением, и не было.

— А чего он тебя тогда ягненком кликал? — удивился Макар.

— А ты за нами по пятам ходишь или слух больно хороший?

— А вы пейте меньше. Да, слышал, он тебя так у костра с месяц назад так называл, да ты уж дремал тогда поди. Ладно. Проехали. Но Игорёху ты всё равно не порти, он козлик хороший, у него вся жизнь впереди.

— Мы одногодки, Макар.

— А с тобой уже решено всё, — фыркнув, ответил Макар. И кто еще тут барашек.

Остаток пути провели в молчании, только Тамби что-то ворчал себе под нос. Высадились фавны, как и было договорено, перед Черной речкой. Переходить бурный поток пришлось вброд — мостки еще весной снесло и никто до сих пор не удосужился починить — Макар с Журавлем ворчали до самого поселения, но Антон знал — дальше недовольств ничего не пойдет, проходили. Брод от подГорья далеко, чтобы на себе тащить к нему материалы и инструменты, и используется нечасто — можно и потерпеть.

Попрощавшись с друзьями, Антон к своей норе-дому не пошел — хоть отдохнуть и хотелось, но вымыться хотелось сильнее, поэтому он свернул не к роще, через которую с дороги обычно подходил к дворику, а, пройдя еще пару сотен метров, устроился на камнях у Ручья, да так и задремал.

Просыпается Антон, когда становится совсем темно и по берегам Ручья начинают голосить лягушки. Он зябко ежится, смотрит на небо — луну закрыло облаком, но попробовать почистить шкуру в неясном свете все-таки можно. Антон с матерком лезет в холодную воду, чтобы хоть немного размягчить засохшую на шерсти грязь. На краешке памяти писком назойливого комара маячит мысль: «Арсений предупреждал». Антон эту мысль гонит подальше, но как и с летними комарами получается это откровенно паршиво.

А Арсений действительно предупреждал — когда Антон заскочил к нему с предложением скакнуть в заЛесье, тот только головой покачал, сказал быть осторожным — лунные сутки, видите ли, неблагополучные для путешествий, кузнечики уже второй день не так стрекочут и в целом затея так себе — Вулканалии справлять на чужом Месте. Антон тогда подумал, что Арсений как обычно не хочет из своей норы лишний раз нос казать и скакать два дня на своих двоих — понять можно — но не знал, что тот окажется прав. Хотя причин не доверять Арсению в его предсказаниях не было — тот был прав практически всегда, а когда был неправ, делал вид, что прав, и переспорить его было невозможно. Попытаться можно было — но Арсений обижался и потом не разговаривал долго и огрызался. Антон это уяснил быстро и принял эти негласные правила общения.

— Один тут отдыхаешь? — из кустов слышится знакомый голос и сразу же ветки начинают потрескивать от пробирающегося сквозь них тела.

— Ага. Если бы, наотдыхался уже, теперь вот, отмываюсь. — Антон корчит недовольную морду, выдирая очередной репей из шёрстки.

— Вас долго не было, — Арсений наконец выбирается из кустов и присаживается на камни, где еще недавно сидел Антон. — Как повеселились?

Антон в ответ лишь хмыкает — знает, что как только начнет говорить, получит в ответ вечное «А я же говорил», но поделиться все-таки хочется и он бурным, как Ручей, потоком выливает на Арсения всё, что запомнил. Под конец рассказа он чихает, и, осознав, что все это время стоял в холодной воде, выбирается на берег, специально присаживаясь ближе к Арсению — во-первых, так теплее, во-вторых, чтобы тому тоже стало мокро — не одному же Антону чувствовать себя неуютно. Арсений никак не реагирует, и жалобы Антона на долгий путь, похмелье и сатиров тоже не комментирует — только вздыхает тихонечко и глазами своими огромными хлопает.

— Ну и вот… — в пустоту кидает Антон и еще раз чихает.

— Ты ж продрог весь, — вскидывается Арсений. — И так и не отмылся… Кто вообще ночью лезет в Ручей, не видно ж ничего. И холодно…

— Я хотел днем, но уснул, — оправдывается Антон. — И баня у нас не топлена, Макара же не было.

— Пошли, — фыркает Арсений и бодает рожками Антона в плечо. — Я сегодня воду грел себе, сейчас и тебя отмоем.

Он встает и, не говоря больше ни слова и не слушая несмелые протесты Антона, скачет от ручья к роще — их с Антоном норы рядом, и через березки добраться до них ближе всего. Антон вздыхает, но в глубине души радуется — в холодной воде и темноте он провозился бы до рассвета, да и заболел бы вдобавок, а у Арсения тепло, светло и чисто.

— А ты чего ночью не спишь? — запоздало интересуется Антон, прискакивая вслед за Арсением. В ночных сумерках виден лишь его темный силуэт и беленький олений хвостик.

— Да так, — Арсений уходит от ответа. Антон немного раздражается — но с этим ничего не сделаешь, если Арсений не хочет говорить, он не скажет.

В норе у Арсения Антон бывает редко, но каждый раз ему в ней очень нравится. В отличие от его норы, где куча разной всячины, безделушек-погремушек, камешков, перьев, цепочек и бусин, из которых Антон долгими зимними вечерами мастерит себе новые украшения, у Арсения вещей немного. Широкая лежанка, столик, пара стульев и лавка у окна, на виду всё самое необходимое, да и в кладовой беспорядка никогда нет. Но несмотря на такие сильные различия, Антон нору Арсения любит — в ней всегда приятно пахнет чем-то цветочным, даже зимой, и еще в ней много книг. Антон знает — Арсений их привез из заГорья и регулярно пополняет свою коллекцию, скупая у торговцев все, что имеет твердый переплет.

Доскакав до норы, Антон ждет, пока Арсений первым в неё зайдет, а сам неловко топчется на пороге — с него все еще стекают мутноватые капли воды, а у Арсения слишком чисто, чтобы пачкать грязными копытами пол. Тот, заметив минутное замешательство, машет рукой, приглашая, и Антон осторожно заходит. В нос бьет знакомый запах. Пока Арсений возится с тазиками и котелками, Антон присаживается на лавку и оглядывается. Последний раз он в этой норе был месяца три назад, еще весной, но с тех пор почти ничего не изменилось — Арсений не любил перемены в доме, и даже подарки типа тарелочек и картин убирал в кладовую, ссылаясь на то, что не любит, когда стены увешаны лишним. Из не лишнего на стенах только светильники, тщательно вымытые от свечного нагара.

— Усаживайся поудобнее, — Арсений наконец подходит к Антону, с комком тряпок в руках, куском мыла и небольшой мисочкой. На столе уже стоят два таза — с горячей и холодной водой. — Сам ты себе только шерсть спутаешь. Если хочешь, можешь подремать пока.

Антон кивает и прикрывает глаза, но сон не идёт — и он сквозь прикрытые веки смотрит, как Арсений, сидя на маленькой табуреточке у него в ногах, усердно вымывает из тонкой мягкой шерстки присохшие комки грязи, выпутывает остатки репейных колючек и терпеливо распутывает колтуны. Антону немного неловко — его последний раз так мыла мама в далеком-далеком детстве, ощущения странные, но приятные. Чтобы как-то отвлечься, Антон начинает рассматривать Арсения. Спутанные, чуть вьющиеся волосы, небольшие раздвоенные рожки, еще покрытые тоненькой бархатистой кожицей — так и тянет их потрогать, но нельзя — Арсений строго-настрого запретил касаться их еще в первый день их знакомства, когда Антон по незнанию потянулся к ним — он тогда фавна-оленя увидал впервые и очень удивился внешнему виду рогов. Плечи усыпаны веснушками и родинками, нос-кнопка морщится смешно, когда Арсений не может распутать очередной колтун.

Антону Арсений нравится — он необычно красив, его можно часами разглядывать, и Антон любуется, не скрывая этого. Арсений же не скрывает, что знает о своей красоте, не кичится ею, но и не скромничает, часто шутит забавно, а еще чаще кидает в ответ, что Антон красивый тоже. На это Антон смущается, реже — злится, он про себя все знает и лживая лесть в свою сторону от Арсения его раздражает, а тот будто не слышит отрицаний и не перестает подмечать в Антоне болотный цвет глаз, гладкость кожи и всё то, что Антону в себе не нравится.

Пока Антон разглядывает Арсения, тот заканчивает возиться с нижней частью ног, цокает, довольный своей работой, и берет со стола мисочку, в которой оказывается мелкий песок. Антон опасливо подбирается весь, чем вызывает у Арсения усмешку.

— Не боись, больно не будет, — хмыкает он и ставит антонову ногу себе на бедро. На чуть влажную тряпочку высыпает горсть песка и начинает аккуратно тереть копыто, снимая заслоившийся верхний роговой слой. Антон только губы поджимает, морщится — никогда он таким не занимался, считая лишним и неуместным.

— Арс, ну я тебе что, тёлка? — хнычет Антон, дергая ногой. — А пацаны что скажут?

— Ты не тёлка, Антон, ты телок. Телёнок даже. — Арсений копыто держит крепко, терпеливо натирая его мелким речным песочком. — Скажут, какой ты красивый.

— Я не теленок, я ягненок, — супится Антон. В груди снова закипает тихая зависть товарищам-бычкам — они подобным не занимаются, да и легче им в разы — из бочки с дождевой водой побрызгались и уже чистые. Про копыта и рога вообще речи нет — чтобы бычки за этим следили — да ни в жизнь.

— Баран ты упертый, вот кто, — отрезает Арс, дергая на себя Антонову ногу, чтобы было удобнее.

— А ты, Арсений, козлина, — Антон перестает сопротивляться, понимая, что просто так его никуда не выпустят, а значит надо терпеть.

— Не козлина, а оленина, — в голосе Арсения сквозит обида, и Антону становится стыдно. Он громко сопит, но молчит. Арсений весьма трепетно относится к своему происхождению и на шутки реагирует порой слишком резко — и тут приходится подстраиваться. Антон не жалуется, ему не сложно, к тому же Арсений сам многое ему спускает, но временами бывает сложновато.

Тем временем Арсений продолжает колдовать тряпочкой и песочком и Антон с удивлением наблюдает, как копытца становятся блестящими — они такими и в детстве наверняка не были.

— Говорят, ты в заЛесье с Игорюшей целовался, — невзначай роняет Арсений, приступая ко второму Антонову копыту.

— Аа….эээ…. — Антон теряется, но кивает. — Да…

— И как он тебе? — голос Арсения слишком спокойный для подобных вопросов.

— …Нормально? А ты почему спрашиваешь?

— Просто, — Арсений поджимает губы и полирует копыто тщательнее. Антон уверен — еще немного и Арсений сможет увидеть в отражении собственную обиженную морду. — Что, лучше меня целуется, да?

— Н-нет… — Антон искренне не понимает, что происходит. — Арс, ты чего?

— Ничего, — отрезает Арсений, молчит пару минут и не выдерживает. — Просто ты ускакиваешь на целую неделю куда-то, ни ответа ни привета, и вообще, ты как будто и не рад мне вовсе, а я не спал все это время, беспокоился!

— Я же тебя звал с собой, Арс, — Антон убирает с гневной морды Арсения прядь волос.

— А я говорил, что это плохая затея! Я вот ни с кем, кроме тебя не целуюсь, между прочим!

В груди у Антона что-то ёкает.

— Извини? — он чувствует, как по груди и плечам предательски расползаются розовые пятна. — Но этом не говорили и… подожди, ты ревнуешь что ли?

— Еще чего, — фыркает Арсений, откладывает тряпочку и смывает с копыт остатки песка. — Просто… Хочу, чтобы ты знал. Я скучал и мне обидно, что тебе было весело, а мне нет.

— Ого, — тянет Антон — Арсений чуть ли не впервые говорит о своих эмоциях настолько прямо. — То есть… Арс, я тебе полчаса ныл про эту жуть, и то что я целовался с Игорем, это не значит, что всю неделю мне было очень хорошо. И… я тоже скучал, с тобой было бы намного веселее.

— Ладно, — кивает Арсений, и Антон чуть ли не кожей чувствует, как тот облегченно расслабляется. Минутная вспышка ревности — а Антон уверен, что это все же была она, как бы Арсений не отнекивался — так же быстро сошла на нет, оставляя за собой только легкую недосказанность.

Пока Арсений моет руки и возвращается к распутыванию шерсти, но уже на Антоновых бедрах, сам Антон думает, что это сейчас было, зачем и почему. Вспоминает разговор с Макаром в повозке. Отношения у них с Арсением странные — но их нельзя назвать парой при всем желании, так, больше парочка, баран да ярочка. О том, что между ними происходит, они никогда не говорили, для Антона открытием стало то, что ему Арсений сейчас сообщил — он думал, что Арс со многими себя так ведет, потому что слухи разные ходили, да и манера общения Арсения говорила о многом, но, видимо, как и сам Арсений, частенько привирала. Арсений больше, чем просто друг — с просто друзьями Антон не гуляет по ночам, не целуется (Игорек не в счёт), не любуется ими как картинкой, но меньше чем партнер — потому что партнерство это штука обоюдная, а они всё ещё ни о чем таком не разговаривали.

От мыслей Антона отвлекает легкая щекотка и приятное тепло внизу живота. Он опускает взгляд — Арсений маленькой гребенкой вычесывает маленький колтун на внутренней стороне бедра в опасной близости от паха. Антон краснеет — бедра, несмотря на повышенную шерстистость, у него очень чувствительные. Он понимает, что начинает возбуждаться — от этого неловко и Антон стыдливо ерзает на лавке.

— Сиди смирно, пожалуйста, — поднимает взгляд Арсений. — Не хочу выдрать тебе клок шерсти.

Антон кивает и прикусывает губу в надежде, что боль слегка притупит возбуждение. Член у него хоть и небольшой, но всё равно заметен в возбужденном состоянии, а Арсений будто бы назло проходится ладонями по шерстке, слегка оттягивая её, и чуть ли носом не утыкаясь в кудряшки на пахе в попытке вычесать спутанные волосы — Антон может поклясться, что ощущает его сосредоточенное дыхание — от этого член дергается и выделяет смазку, увлажняя приоткрытую головку.

— Всё в порядке? — Арсений не прекращает вычесывать остатки репейных крючочков из шерсти на бедрах, но Антон чувствует на его губах и в тоне легкую ухмылку.

— Д-да? — больше скулит, чем отвечает Антон и прикрывает руками пах.

— У тебя встал? Это нормально, если что.

— Ты не делаешь легче, — Антон супится и руки от паха не убирает.

— Да чего я там не видел!

Антон смотрит на Арсения, как баран на новые ворота.

— Ты забыл как пару месяцев назад перепил вина и дрочил при мне? — Арсений скалит совсем не оленьи клычки и лезет рукой к яичкам, перекатывая их в ладони. — Не против?

— Забыл, — выдыхает Антон и подается бедрами к руке. — Н-не против. Только я… ты… зачем?

— Я соскучился, — подмигивает Арсений. — Хочу тебя. Не только целовать. Ты точно не против?

— Точно, — краснеет Антон, но руки убирает, хватаясь за край лавки. — Но у меня никогда не было…

— Ты ни с кем не был? Но…

— Да, — Антон выдыхает. Таким смущенным он себя никогда еще не чувствовал, таким смущенным и обескураженным одновременно — он всегда думал, что это случится совсем в другом месте, в другое время, и вряд ли с Арсением. Нет, Арс ему нравится, очень нравится, с ним хорошо, что чтобы такая близость… Антон хмурится, пытаясь понять свои эмоции, пока Арсений считывает их, как буквы со своих любимых книг.

— Ты беспокоишься из-за того, что у тебя нет опыта, — больше утверждает, чем спрашивает Арсений. Он продолжает слегка наглаживать бедра Антона, зарываясь пальцами в мягкую шерсть. — Это не страшно. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, и скажу, что сделать, чтобы было хорошо мне. Ты согласен?

— Согласен, — кивает Антон и старается расслабиться. Прикосновения ему приятны, Арсений звучит убедительно и бояться, в целом, нечего, хотя все равно очень волнительно. На краю сознания проносится мысль, что лишиться девственности с Арсением — лучший из всех возможных вариантов.

— А ты… Я просто не готов, — Антон все еще краснеет.

— Я бы хотел, чтобы ты был сверху, — успокаивает его Арсений. — Но сначала я тебе отсосу. Ты теперь чистый, вытрись только и пошли на кровать, на лавке неудобно.

Антон послушно выполняет наказ и через несколько минут уже валится на лежак, где уже его ожидает Арсений. Пока Антон вытирался, он снял набедренную повязку — в отличие от шерстистого везде Антона, у Арсения шерсть росла только на предплечьях, немного на груди и на ногах ниже колен. На бедрах были только редкие волоски, почти как у людей, поэтому он прикрывал срам тканевыми повязками и иногда — короткими хлопковыми штанами. А прикрывать было что — крупный член, который даже в полувозбужденном состоянии не умещался в ладонь, такие же крупные яйца — Антона снова захлестнуло волной зависти — у него пенис был небольшой, яички тоже были небольшие, аккуратные, каждое примерно размеров с перепелиное — это не мешало скакать, плясать, но похвастаться размерами в мужской фавньей компании Антон не мог.

— Иди сюда, — Арсений лениво ведет кулаком по члену, а свободной рукой манит к себе. — Ты такой красивый…

Антон привычно смущается.

— Нет ты. — Он ложится рядом и жадно рассматривает Арсения вблизи. Зрачки у того расширены, голубые глаза в полутьме, разбавленной огоньками свечей, кажутся ярко-синими, обрамленные густыми темными ресницами.

— Поцелуй меня.

Антон целует. Притирается языком к языку Арсения, слегка прикусывает губы, дышит натужно, когда воздуха перестает хватать, и стонет, когда снова чувствует руку Арса на своей мошонке. Арсений действует уверенно, опытно, но ревности Антон не чувствует — наоборот, радуется, что ему не нужно думать о том, как и что делать, а значит можно попробовать расслабиться и получать (и доставлять) удовольствие. С Арсением целоваться приятно, вкусно, тягуче — с Игорем иначе, Игорь агрессивнее, импульсивнее, Игорь кусается, а Арсений лижется — сравнивать не хочется, но воспоминания слишком ярки, чтобы от них отстраниться. Антон расслабляет губы, позволяя трахать себя в рот языком, и в какой-то момент начинает его посасывать, выбивая из Арсения удивленный стон.

— Пжи-пжи-пжи, — Арсений отстраняется и сползает вниз.

Антон хватает ртом воздух, когда Арсений легко лижет головку его члена. К нему никто и никогда не притрагивался

так. А Арсений будто всю жизнь тренировался — одной рукой наминает яички и основание члена, а ртом насаживается полностью — Антон чувствует как головка касается нёбного язычка. Снова накатывает смущение — член действительно небольшой, но Арсению будто бы это не мешает и не раздражает, он увлеченно насасывает, насаживается и отстраняется, щекочет языком уретру и лезет под крайнюю плоть, обводя бархатистую головки языком прямо под прикрывающей её кожей. Ощущения непередаваемые, и Антон скулит в голос, суча копытами по покрывалу. Хочется сдвинуть ноги, но между ними Арсений, и всё, что остается Антону — это хныкать, стонать и елозить руками по поверхности кровати в поисках чего-то, за что можно зацепиться. Этим чем-то оказываются рожки Арсения. Мягкие, бархатные, покрытые приятной кожицей — Арс только с месяц назад сбросил старые, ороговевшие, — Антон непроизвольно начинает наглаживать их и не сразу замечает гневный поплывший взгляд на себе.

— Ант… Антон! — практически кричит через всхлип Арсений. — п…прекрати, я же сейча-а-ас…а…

Антон только после несдержанного вздоха-стона убирает руки с рожек.

— Полегче будь, — хрипит Арс, отстранившись, и вытирает морду тыльной стороной ладони.

Им приходится остановиться на несколько минут, чтобы Арсений смог отдышаться. Антон тянет его на себя, подрагивающего, целует в уголок губ, но не может удержаться и легонько почесывает у основания рожек. Даже на такие прикосновения перевозбужденный Арсений реагирует бурно — притирается стоящим влажным от смазки членом к бедрам Антона, шипит сквозь зубы — щекотно.

— Арс, Арс, — зовет Антон и ловит мутный взгляд, — А ты прям можешь кончить, если тебе рога тереть?

— Я тебе что, подросток? — Арсений краснеет. — Да, могу.

— А можно? — Антон чуть слюной не захлебывается от накативших фантазий.

Арсений мнется, раздумывая, и коротко кивает. Антон перекатывает Арсения на спину и нависает сверху, целует в кончик носа и садится сверху на бедра. Не может удержаться и ведет кончиками пальцев от мошонки к головке по всей длине арсова члена — у обоих вырывает сбитый стон, когда Антон давит указательным на уретру, снимая выступившую каплю прекама.

— Ты вроде рожки потрогать хотел, — хриплый низкий голос возвращает Антона в реальность.

Чуть помедлив, Антон протягивает руку, но сперва убирает со лба Арсения непослушную прядку волос. Рожек на этот раз касается аккуратно, мягко обхватывая широкой ладонью отростки. Кожа на рожках мягкая и теплая, покрытая короткой шерсткой, ощущается Антону как бархат. Через пару месяцев она слезет, обнажив костяные наросты, а пока можно наслаждаться и наглаживать чувствительные рожки — Антон наслаждается. И мягкостью под ладонями, и доверием Арсения.

Арсений же тихо поскуливает, когда Антон усиливает нажим, или щекочет в месте, где рожки раздваиваются, глаза закатывает и крупно дрожит всем телом. Антон опускает взгляд на его член и давится воздухом — Арсений течет, шёрстка на животе вся промокла в месте, где её касается открытая бордовая головка, с которой тянется и тянется, не прерываясь, прозрачная нить смазки. Антону эту нить хочется разорвать, собрать языком, почувствовать во рту её вкус, но вместо этого он привстает, опирается одной рукой об изголовье кровати и накрывает губами один из арсеньевых рожек.

Бархатистая поверхность на языке ощущается вкусом мокрой шерсти, не то чтобы неприятно, но и не то, как себе это Антон представлял еще пару секунд назад, но Арсений выгибается до хруста позвонков, дергает головой, толкаясь глубже в антонов рот, и уже в голос стонет-хрипит. Антон понимает — тот уже на грани — да и у самого Антона стоит так, что аж больно, но ему мало довести Арсения до оргазма так. Он отстраняется, сглатывает слюну пересохшим от возбуждения горлом, и лезет целоваться снова, снимая с арсовых губ разочарованный всхлип.

— Сядешь мне на лицо? — спрашивает Антон между короткими поцелуями. — Если хочешь…

— Хочу.

Такой прыти от Арсения Антон еще не видал. Арсений ужом выползает из-под Антона и укладывает его на спину, подложив валяющуюся подушку ему под шею. Без лишних слов опускается к лицу, как будто ждал этого приглашения много лет — совсем не стыдясь и не прикрываясь. Антон медлит — любуется редкой светлой шерсткой на ягодицах, которая становится гуще к хвостику — и чешет у его основания, тут же получая в ответ восторженный вздох откуда-то сверху. Хвостик подрагивает от прикосновений, Антон думает, насколько Арсений чувствительный везде.

От прикосновения языка к анусу Арсения сперва подбрасывает, но он сразу же усаживается ниже, так, что антонов нос утыкается ему в промежность, прямо под хвост. Антон широко лижет между ягодиц, но через пару мазков понимает, что лизать лучше именно само колечко мышц — там нет шерсти и язык ничего не раздражает. Он сосредоточенно разлизывает складочки, напрягает язык, толкаясь внутрь — идет туго, и чтобы расслабить Арса, Антон снова начинает почесывать нежное местечко под хвостиком. Арсений ответно подвывает и подмахивает движениям руки и языка, и в момент, когда анус расслабляется настолько, что Антон наконец может протолкнуться внутрь языком, он чувствует, как в яремной впадинке становится щекотно-влажно — Арс снова потек, да так сильно, что смазка начала стекать на Антона. Устроившись на подушке поудобнее, Антон сильнее раздвигает арсовы ягодицы, тянет его к своему лицу еще ближе и, уже совсем не церемонясь, буквально трахает языком расслабленный сфинктер, пару раз останавливаясь, чтобы дать себе и Арсению передохнуть — и чтобы полюбоваться на сжимающиеся-разжимающиеся мышцы ануса в момент, когда гладит под хвостом. После очередной такой передышки Арсений его останавливает.

— Тих-тих-тих, стой…— Арс привстает, — … просто полижи, ладно? Просто… мне слишком, когда ты трогаешь меня еще и там…

Антон не перечит. Только настойчивее усаживает Арсения на себя, напрягает язык и толкается внутрь под частые всхлипы-стоны. Арсений на языке сжимается, подрагивает — Антон чувствует ладонями, как напряжены его бедра. Челюсть вскоре затекает, приходится останавливаться чаще — и слышно, что Арсения опускает близкий оргазм — он ерзает недовольно и двигается, чтобы видеть антоново лицо.

— Вставишь палец? — Антон слушается, облизывает указательный и медленно вводит его в анус на одну фалангу. Арсений морщится, сжимается пару раз и расслабляет мышцы. — Глубже, Антон.

Антон проникает глубже, ерзает, устраиваясь поудобнее, и одновременно нализывает мошонку. Арсений сверху постанывает, насаживаясь, и в конце концов просит второй палец. Внутри тепло, гладко, Антон двигает кистью — не резко, стараясь нащупать уплотнение простаты.

— Согни их… Нет, чуть ниже-е…а….д-да, еще, молю…. близко-близко, я сейча-а-а…., — Антон не видит арсово лицо, но чувствует как Арсений сжимается на пальцах — почти до боли, а на живот попадают теплые капли. Увлеченный чужим удовольствием, Антон не замечает, как и его накрывает оргазмом — настолько неожиданным и сильным, что он блеет на выдохе — расслабленный уже Арсений на этот звук тихо хихикает. Антону кажется, что сильнее в жизни он никогда не покраснеет, но сил на какие-либо действия уже не остается, поэтому он просто продолжает лежать в попытке отдышаться.

Придя в себя, Арсений неизящно сползает с Антона, разворачивается и ложится сверху. Прижимается губами к вспотевшему плечу — Антон чувствует прикосновения чуть влажных губ, а чуть позже — языка. Мозг прошибает осознанием — его вылизывают. Арсений лижет его, потного, мокрого, сцеловывает с ключиц и груди собственную натёкшую смазку, урча, прикусывает кожу на шее — Антон обычно носит цепи, и видимо теперь ими будет прикрывать ожерелье из легких кровоподтеков и синячков — ощущения непередаваемые, ощущения подростковой свободы и принадлежности. Мысль о втором неприятно царапает, но так же быстро улетучивается, как и возникает. Арсений тем временем перестает терзать бледную кожу и тыкается носом Антону в щёку.

— Жив?

— Ага, — Антон кивает и морщится — только отмылся и снова надо — иначе сперма засохнет в шерсти и вымывать её придется еще дольше, чем дорожную пыль и грязь. — Получается, отблагодарил тебя за водные процедуры.

Шутка кажется ему смешной, но Арсений внезапно вскидывается.

— Мне такая благодарность не нужна, Антон, — Арсений по-оленьи гордый. — А за помощь простого «спасибо» достаточно. Я думал, мы по общему согласию и для общего удово…

— Арс, — Антон перебивает, понимая, что Арсения начинает заносить — может бессонница так сказывается, а может ещё что. — Я действительно благодарен тебе за помощь, но мы с тобой сейчас не поэтому… были. Ты сам предложил, я согласился, нам было хорошо. Было же?

— Было, — Арсений супится, несколько секунд молчит, перед тем как продолжить. — Ты прав, я… я просто устал.

Он зевает и Антон зевает тоже — совпали.

— А что дальше?

— Мы выспимся. — Антон серьезен и хочет спать — несмотря на несколько часов у Ручья, после оргазма его клонит в сон.

Арсения ответ, видимо устраивает. Он находит в себе силы встать, чтобы взять с лавки одеяло и влажную тряпочку со стола, вытирает себя, кое-как — Антона, и ложится рядом, укрывая их обоих.

Несмотря на желание упасть в сон — Арсений вот сразу начинает сопеть Антону в плечо — этот самый сон к Антону не идёт. Он думает. Он знает Арсения — лучше, чем кто бы то ни был, он знает себя — и их взаимоотношения его более чем устраивают. Сегодня они перешли на новый уровень — близости, доверия, но что бы там ни думал Макар, и какие бы слухи не ходили по подГорью — они не пара, возможность быть с друг другом, или сами с собой, или с кем-то другим для них обоих гораздо важнее, чем пересуды соседей, хотя наверное на свежую голову стоит поговорить. Антон вздыхает — поговорить и Арсений это как Арсений и поговорить, но попробовать стоит.