Не прячь слёзы

— Антон, ну не надо, — Арс морщится и уходит из объятий Антона, когда тот приобнимает его за плечи, в попытке уберечь от толпы в метро. Хорошо ему — он не по-омежьи высок, да еще в ботинках на платформе — Арсений даже со своими ста девяноста, но в привычных кедах, ниже уже даже не на семь, а на все двенадцать сантиметров и вот так легко приобнять Антона сам не может. Особенно на улице. И тем более в метро.

— Всё в порядке? — спрашивает Антон и чмокает Арсения в макушку — Арсению же кажется, что на них смотрят все и чуть ли не воет от смущения, быстро кивает и, схватив омегу за руку, тащит их к последнему вагону, где людей немного меньше.

— Ты можешь, ну… — он краснеет и понижает голос, — …без этих нежностей, ладно? Тут люди. Ты же знаешь.

Арсению очень хочется растечься в антоновых объятиях, но он не может. Вокруг чужие беты, омеги, а как уже косо на них посматривают альфы… Его передергивает. А он говорил — надо ехать на такси, но Антон умеет уговаривать, да и сотня рублей это не семьсот, а экономить нужно. Но всё-таки есть проблема — Арсения жутко мажет рядом с Антоном, и ладно бы дома или среди друзей — хотя и в компании он зачастую ведет себя как полная сука, когда старается показать себя типичным альфой, а-ля «дикий мужчина — яйца, табак, перегар и щетина», но выходит каждый раз из рук вон плохо.

Зависимости бывают самые разные. Антон, вон, курит, многие, хоть и отрицают, страдают алкоголизмом, и, пожалуй, большая часть цивилизованного мира зависит от необходимости иметь доступ к интернету каждую минуту, иначе чем объяснить общую нервозность, когда по каким-то причинам 4G превращается в Е, стоит отъехать от ближайшего населенного пункта с вышкой на пару десятков километров. Про наркотики — и да, кофе и чай туда тоже относятся — и говорить нечего. Кто-то зависит от комфорта, у кого-то метеозависимость, Арсений же зависит от общественного мнения.

Виной этому всё то же общество — с детства ему, кудрявому беззаботному альфе, вбивали в голову всей семьей, всеми учителями, всеми средствами массовой культуры, рекламой и книжками — альфа должен. Маленький Арсений искренне не понимал, кому он что должен, если ни у кого ничего никогда не брал, но быть изгоем не хотелось — он смирился. Не плакал, когда было больно, в период полового созревания трахал все, что не двигалось (подушки и матрасы), двигалось (если можно считать собственную руку тем, что движется), смеялся над шутками с ТНТ про домохозяек-омег, и всё это время хотел только одного — расслабиться. Но расслабляться было нельзя — даже дома. Только подкасты про экономику и политику — негоже альфе смотреть какую-то развлекательную фигню для подростков, только мясо и овощи — можно конечно и холостяцкие пельмени, но негоже альфе ходить с пузом — нужно следить за собой. И быть осторожным.

Осторожным быть Арсений привык еще с Омска (а родился бы в Альфске, проблем бы таких может и не было, да не в этом дело), с детства, когда его пару раз колотили за гаражами другие альфы, и дома периодически — отец. За слова, за яркие носки — пришлось выкинуть, за голубые — мамины — глаза, обрамленные густыми ресницами. За слишком узкие штаны, за футболки с принтами — ведь альфы должны ходить либо в мешковатой одежде, либо в непримечательных шмотках (Арсений все еще не понимал, ведь по природе самцы всегда ярче самок, а омеги, как бы это противно ни звучало, и были такими самками), либо в деловых костюмах. Арсений выбрал последнее.

От косых взглядов на первых порах его это не избавило, но со временем и с переездом в Петербург стало получше. Деловые костюмы на первом курсе со второго сменились на более удобные джинсы (не в облипку, конечно же) и рубашки. Дресс кода как такового в университете не было, и Арсений попросту старался слиться с общей массой альф. Не выделяться получалось плохо — если одеждой еще и можно было показать, что он «свой», «нормальный», то думать «как альфа» не выходило, то и дело прорывались какие-то дурные шутки, но смеялись чаще всего не над ними, а над Арсением — было неприятно — и он прокачал навык молчания. Тем более всё равно еще со школьной скамьи большинство переживаний скрывал и переваривал в одиночку.

А потом появился Антон. Омеги на подобных специальностях — редкость, омеги больше по театральным, по художественным вузам, очень часто — на педагогике или языках, но уж никак на физтехе, где только и дел, что считать, считать и ещё раз считать. Конечно, препятствий при поступлении никто омегам не строил, как еще лет десять назад, но до сих пор наличие на направлении какой-нибудь прикладной математики хотя бы одной омеги до сих пор вызывало интерес и удивление как у преподавателей, так и у сверстников.

Арсений учился на экономическом, где омег было тоже немного, да и те старались не отсвечивать, по большей части потому что «студент — существо бесполое», и когда на второй неделе второго курса в аудиторию перед самым началом пары влетел новенький — худющая кудрявая шпала под два метра ростом — это вызвало кратковременный, но ажиотаж среди одногруппников. Антон — так представился омега — был как будто везде и сразу, за пять минут перезнакомился со всей группой и плюхнулся рядом с Арсением, громко чавкая жвачкой и стукаясь браслетами и кольцами, в которых его руки были как будто в броне, о парту. Антон заполнил собой всё пространство, своим голосом, смехом, своими длиннющими ногами в массивных ботинках, своим запахом — Арсений тогда сообразил не сразу, и лишь спустя пару дней смог сформулировать — Антон пах свежей выпечкой, хотя сам не был похож на булку с корицей ни разу. Разве что если бы булки с корицей начали делать в форме батонов — тогда да.

Иногда к корице примешивается запах недорогих сигарет — но удивительным образом он остается только на одежде — ни от волос, ни от пальцев, ни изо рта куревом не воняло. Арсению нравилось тогда. И нравится до сих пор. Благо нюхать Антона Арсений может практически постоянно и на правах партнера — встречаться они начали буквально через пару недель знакомства. Начали спонтанно, и инициатором, как ни странно, был Антон, вопреки всем традициям — просто в одну из встреч предложил. Арсений тогда краснел как кисейная барышня, сходу согласился — а кто бы отказался — это же Антон, но еще несколько дней ходил с лицом лица в попытке понять, что это вообще было, что теперь делать и как жить. До тех пор, пока всё тот же Антон не припёр его к стенке и не заставил нормально поговорить.

Их отношения с самого начала, с первой секунды — той самой, когда Антон подсел к Арсению в начале второго курса, — ведёт тоже Антон. Он первый берет Арсения за руку, первый обнимает, первый целует, ластится на людях — Арсений же тихо (и иногда громко) охуевает, и просто тихо кайфует от такого к себе отношения. Только с Антоном он понимает, что ему нравится на самом деле — позволить себе чувствовать себя слабым. Пройдя через все стадии принятия, он лишь спустя несколько месяцев совместной жизни (потому что снимать однушку вдвоем куда удобнее, чем ютиться по углам обшарпанной общаги) сам ныряет под руку Антону, когда тот валяется на кровати, и даже иногда сам просит обнять или погладить. Правда, только дома — в университете, среди людей Арсений наоборот, отстраняется, оглядываясь, как только Антон пытается взъерошить ему волосы или поцеловать в щеку — из-за этого они часто ссорятся, потому что Антон из раза в раз искренне не может понять, что «так не делается», что «про них будут говорить», что «осудят или будут смеяться» и вообще, «Антон, я тут альфа». Последнее выступает обычно финальным аккордом в спорах и звучит больше жалко, чем убедительно, но Арсений убеждает себя, что Антон эти нотки бессилия не считывает.

Из раза в раз Арсений говорит одно и то же — как сейчас в метро, и из раза в раз Антон забывает. Арсений знает и верит, что он не специально, что на эмоциях и трогать действительно хочется, и что это не проблемы Антона, что Арсений не может быть собой на людях. Но если Арсений был бы собой всегда, он бы в конце концов уменьшился до размера котёнка, свернулся клубочком, залез Антону в ладошки и так бы и жил. Он тактилен не меньше Антона, и объятия ему бывают необходимы — особенно в период сессий или просто тяжелых дней, когда и в университете, и на работе ебут в равной степени, без смазки и согласия. Поэтому зачастую, как только они заходят в квартиру, он сразу лезет руками под куртку, тыкается носом в шею, выбивая из Антона усталый вздох, и может стоять там минут десять, пока Антон не отстраняется мягко и не гонит Арсения мыть руки, раздеваться, обещая, что после этого они целый вечер будут лежать в обнимку и никуда Антон из своих лапищ Арсения не пустит.

Вот и сейчас, как только Антон закрывает дверь, Арсений, кое-как стянув с себя куртку и кеды, обнимает его, бормочет что-то мягкое, в ожидании, когда его обнимут тоже, погладят по волосам. Этого не происходит — Антон просто стоит истуканом.

— Антон? — Арсений поднимает взгляд.

— Я за него, — отвечает Антон, и выкарабкивается из объятий. — Арс, не сейчас, ладно? Я... хочу побыть один. Поговорим завтра.

Побыть одному в однушке — интересная идея, но Арсений кивает и уходит первым, наскоро переодевается в домашнюю одежду, забирает из комнаты ноутбук и оккупирует кухню. Антон пару раз заходит — делает себе чай, бутерброды, но молчит, Арсений не лезет — раз ему дали от ворот поворот, то и ладно, зато план курсовой накидает. Из комнаты слышится возня, тихий мат, которые вскоре сменяется непривычной тишиной. Арсений начинает скучать. Не потому что заняться нечем — нет, помимо курсовой еще пара лабораторных ожидают своего часа, — а потому что ощущает такое знакомое, но забытое чувство одиночества. Курсовая не пишется, а обида разрастается, заполняя собой всё внутри и вокруг. Арсений злится — вот так, без предупреждения ему дали от ворот поворот, в то время как он рассчитывал совсем на другое. Антон ведь знает, как ему важны объятия и внимание, что без них Арсению плохо — Арсений злится и совсем не думает, и не хочет думать, что там сейчас чувствует сам Антон. Он настолько привык, что как только начинает грузиться, его сразу тискают, целуют и любыми способами нежат, что сейчас его потряхивает только от отсутствия возможности уткнуться носом Антону в живот и расслабиться. Где-то на подкорке он подозревает, что такая резкая смена настроения у Антона неспроста, и что к ней может быть причастен сам Арсений, но эта мысль быстро заглушается легким звоном в ушах, комом в горле и слегка размытыми буквами на экране ноутбука. Арсению хочется плакать.

И он бы даже не против — сам такое не практикует, ревел последний раз лет в четырнадцать, все свои обиды и эмоции проглатывая и не показывая никому, даже себе, но — поэтому сейчас, несмотря уже на почти подступившее в горлу, не может. Тело как будто каменеет, дышать становится сложнее, а в голове единственная мысль — «нельзя». К обиде на Антона и злости на мир примешивается еще и злость на себя, такого неправильного. Арсений дергает ногой и с размаху врезается мизинцем в ножку стола. Вместе со сдавленным шипением прорываются и слёзы, и Арсений уже не может сдержаться, сползает на пол, к стенке, и рыдает практически в голос.

Боль в мизинце пульсирует и никак не утихает, или Арсению только так кажется, но скулит и всхлипывает он увлеченно, будто бы наверстывая все невыплаканные обиды за последние годы, чувствует себя пятилетним маленьким Арсюшкой, утопая в жалости к себе, и в этом ощущении ему так хорошо и плохо одновременно, что останавливаться не хочется. Он и не останавливается, размазывая по щекам и штанинам слезы и сопли — и о том, как это выглядит со стороны, не думает.

— Арс… Арсений! — он не сразу слышит, как его зовут по имени, а когда слышит, не спешит поднимать голову. — Арсений, посмотри на меня, пожалуйста.

Арсений смотрит. Антон сидит на коленях на одном уровне с ним и выглядит обеспокоенным. Глаза у него красные и припухшие — тоже плакал? Арсению становится совестно и он отводит взгляд, кусает губы в попытке спрятаться от пристального внимания к себе — а не этого ли хотел? Не из-за этого ли и плакал сейчас? Голова начинает болеть от вопросов, от остатков обиды и от стыда, но Антон никак его не ругает, только тянет на себя, помогая подняться, и сажает на табуретку.

Арсений только после того, как встает, понимает, как эта внезапная истерика его вымотала. Он пьет воду из поставленного перед ним стакана и вытирает лицо бумажным полотенцем, сморкается, прочищая нос — Антон забирает и первое, и второе, садится напротив. Пару минут они оба молчат — Антон крутит кольца на пальцах, Арсений буравит взглядом поверхность стола.

— Поговорим?

— В какой уже раз? — Арсению кажется, что этот разговор может стать последним. По крайней мере ему так кажется, и к горлу снова подступают слёзы.

— Раньше ты не выл белугой у стенки, — хмыкает Антон. — И не плакал.

— Ты тоже.

— Да. У тебя какая причина? — Арсений на это судорожно вздыхает, морщится — говорить о реальных причинах не хочется всё сильнее.

— Ударился об стол. Ногой.

— И ты из-за этого? Ты же, ну…

— Альфа?! — вскидывается Арсений. — Мне теперь нельзя плакать? Вот из-за этого всё и происходит! Сначала ты лезешь ко мне на людях, хотя я говорил, что не надо так делать, а потом уходишь, и я… Я не знаю, что делать, Антон! Да, я размазня, я не брутальный мощный альфа, и да, мне стремно, если об этом кто-то узнает… Кроме тебя. И ты типа… ну в курсе, почему я так себя веду не дома, и продолжаешь, а когда мне реально нужна поддержка, ты… ты…

— Тшшш, Арс, успокойся. — Арсений замолкает и снова смотрит в стол, не моргая. — Вот сейчас я не хотел тебя обидеть и как-то задеть. Честно, когда пришли — хотел, я тоже обиделся, потому что, блин, мы не в средние века живем, и если бы ты был повнимательнее, то заметил, что другие альфы, особенно тут, в Питере, давно на стереотипы хуй положили. И мне обидно, что я своего парня не могу даже за руку в парке взять, и да, я забываюсь, но мне тоже сложно! Ты если что-то и говоришь, то резко, как будто сам больше разговаривать не хочешь никогда, я устал угадывать, решил отдохнуть хоть несколько часов, побыть один. Не думал, что всё так обернётся… Сам сидел и сопли разводил полчаса, потом тебя услышал. Бля…

— И что делать теперь?

— Я у тебя вообще хотел спросить, — Антон тянется к рулону бумажных полотенец и ставит их на стол.

— Потому что я виноват? — снова вскидывается Арсений.

— Да нет же! Потому что у меня ответа нет, перестань себя накручивать, а. Я тоже не ебу, что делать и как быть. Расставаться, если что, я с тобой не хочу, это не решение проблемы, — после этих слов у Арсения отлегает, хотя он всё ещё ждёт подвоха.

— Я тоже не хочу. И принимать решение за двоих тоже не хочу, если ты на это надеялся.

— Я не…

— Дай сказать, пока я сформулировался. — Арсений отрывает от рулона ещё одну салфетку, сморкается и сминает её в кулаке. — Короче. Да, я тоже не хочу с тобой расставаться, и пусть это прозвучит эгоистично, но ты мне нужен. Я привык к тому, как мы тискаемся, но да, мне после Омска сложно перестроиться, хоть уже третий год идёт как я здесь. И я не думал, что это тебя задевает, потому что ты всегда забывал о том, что я тебя просил не делать, а сам ничего не говорил, ну, что тебе обидно и не нравится, откуда я мог знать вообще? Эта информация так-то куда важнее, чем то, какая плойка вышла и как у нас на неё нет денег, я вообще в такие игры не играю!

— Ну да, ты же больше по шахматам и кроссвордам, — отвечает Антон, и тоже сжимает кулаки, выдыхает. — Окей, твоя правда, мне стоило пораньше сказать о том, что меня обижает в твоем поведении.

— Спасибо. — Арсений хмурится, стараясь понять, что от него еще нужно, потому что разговор так закончиться не должен. — Эм. Прости меня тоже? Я должен справляться сам со своими загонами, а не выплескивать на тебя это…

— Да нет же! — перебивает Антон. — Еще бы ты в себе сейчас замкнулся, ты вообще понимаешь, что это не так работает?! Ты не должен сам пытаться что-то с собой сделать, как… как и я, мы же, ну. Вместе. Типа не молчать, а потом срываться, а сразу говорить, может? Типа ну вот не помыл я тарелку сразу, ну скажи. Чтоб я хотя бы знал, что именно тебя напрягает.

— Если я буду указывать тебе на все мелочи, которые меня хоть как-то раздражают, а ты мне тоже, то мы разбежимся через полчаса.

— Настолько в нас не веришь? — по губам Антона расползается кривая ухмылка. — Я бы поставил как минимум на минут сорок.

— Просто слишком хорошо себя знаю.

— Мы что-нибудь придумаем. Так сразу сложно что-то решить. Пошли в комнату?

Антон выходит из кухни, Арсений следует за ним, но сворачивает в ванную. Умывается, долго смотрит в отражение — ну и видок, конечно. Опухлость после рыданий слегка спала, но глаза все равно красные, веки набрякли — красавец. Арсению неприятно и неловко, но он вытирается и идет в комнату, где на кровати уже полулёжа расположился Антон. Показывать лицо не хочется, и он быстро-быстро забирается к Антону и прячет лицо у того на груди, вдыхая его коричный сдобный запах — ярче чем обычно — Арсений не придает этому значения. За эти несколько напряженных часов молчания и разлуки не столько территориальной, сколько эмоциональной, ему в моменте так хорошо и спокойно, как дома. И немного сильнее.

— Арс… — Арсений дергается от звука голоса, который легкой вибрацией отдается в висок. — Я не… Блин. Ну типа мы с тобой поговорили же, да? Но… я короче не могу так сразу взять и перестать обижаться, вот сейчас лежал, думал, и. Давай до завтра ну… не то чтоб не разговаривать, и обнимать я тебя могу, с этим всё ок. Просто ну. Без лишнего, окей? А то снова поцапаемся.

Арсений поднимает голову.

— А завтра я тебе обещаю, мы целый день будем вместе, никуда тебя не отпущу, с самого утра как обниму, и всё. Выходной же.

— Точно-точно? — чуть подобравшись, Арсений утыкается носом в Антонову шею. Тот согласно угукает — Арсению этого достаточно. — Может, спать тогда? Меня всё это вымотало жутко.

 — Я еще посижу, ты ложись, — отвечает Антон и мягко отстраняет от себя Арсения, встает, впрочем, перед тем, как уйти к столу, обнимает. — Я люблю тебя.

Засыпать одному, хоть Антон сидит буквально в паре метров и что-то увлеченно печатает, стукая пальцами по клавиатуре, непривычно — Арсений привык быть маленькой ложкой — отчего сон к нему не идёт. Однако усталость и недавние переживания дают о себе знать, и он проваливается в полудрёму, то засыпая крепче, то наоборот, дергаясь и просыпаясь, запутавшись в одеяле. В какой-то момент он чувствует, как сзади его обнимают одной рукой притягивая за поясницу, горячо дышат в затылок — видимо Антон наконец лёг тоже. Только после этого Арсений засыпает окончательно.

До утра, впрочем, доспать не выходит. Арсений просыпается от болезненных поскуливаний на ухо, чувствует, как в районе бёдер промокло постельное белье и ощущает ставший еще более резким и сильным запах выпечки, будто по соседству открылась пекарня. Его обдаёт волной липкого страха — течка у Антона за время их совместного проживания была лишь раз, и то, тогда он по счастливой случайности уехал к родителям в Воронеж. Поэтому Арсений и понятия не имел, что ему делать и как быть, в случае, если течка начнется при нём. Как сейчас. Из-под ощущения страха и полной растерянности постепенно пробивается какое-то новое совсем ощущение — заинтересованного возбуждения, чем-то схожего с детским адреналином, когда точно знаешь, что если узнают, поймают — будут последствия посерьезнее вскрывшейся утаённой двойки по математике, но всё равно не можешь удержаться от кражи с кассы супермаркета киндер-сюрприза или чупа-чупса.

Арсений не придумывает ничего лучше, чем потрясти Антона за плечо, в попытке разбудить — тот всё ещё постанывает, будто от боли.

— Антон… Тох. Проснись, — он повышает тон и Антон, наконец, просыпается, тут же морщась будто бы от боли.

— Бля. Приехали. Неделя же еще…— Антон поднимается с кровати и ощупывает себя сзади.

— Неделя что? — не понимает Арсений.

— Да до течки. То-то я думаю, чего я такой был на эмоциях, блин. А ты… ты что, не в курсе, как оно бывает?

— Н-нет, не сталкивался. В школе что-то рассказывали, но я ту тему проболел, а самому интересоваться как-то не приходилось.

— Ну ты конечно, блин, да. Так, ладно, пока меня корчить не начало, я в душ, поменяй бельё, плиз, и можешь обезбол найти? У нас был вроде.

— Корчить? — Арсений пугается ещё больше — он совсем не представляет, что делать, если кому-то рядом плохо. — Может, скорую?

— Ага, чтоб они мне тот же обезбол дали, только не таблеткой, а уколом. Не, всё нормально, я просто течку плохо переношу, но два дня зато. — Антон достает из комода чистые трусы и выходит в ванную, откуда тут же начинает шуметь вода.

Он не соврал. После того, как они снова улеглись на свежее постельное, а Антон вставил пробку, чтобы смазка не текла слишком обильно, а давление на простату облегчало болезненное возбуждение, и выпил таблетки, поспать удалось не дольше двух часов. Около шести утра Антон начинает ерзать, хныкать во сне, когда Арсений открывает глаза. Даже в утренних сумерках видно, как Антона знобит — Арсений поднимается и идет искать плед и, на всякий случай, Антонов зимний свитер.

Антон молодец, Антон Арсения проинструктировал досконально. В силу его индивидуальных особенностей организма первый день течки довольно часто сопровождался не только постоянным возбуждением, но и общей усталостью, иногда — головными болями от перенапряжения. Поэтому пока Антон принимал ночью душ, Арсений оставил около кровати парочку блистеров обезбола, поставил бутылку с водой, упаковку салфеток и тюбик смазки — дрочить Антону захочется в любом случае.

Арсений укрывает Антона тонким летним одеялом и садится рядом. Спать уже не хочется, шуметь на кухне посудой — тоже. Потихоньку Антона перестает потряхивать, он ворочается, хмурится.

— Арс, — голос у него хриплый со сна, — Арсюш, обними меня.

Арсений подползает сзади и пытается пристроиться «большой ложкой». Ему почти сразу становится неудобно, жарко, рука затекает, в нос бьет резкий Антонов запах — приходится дышать через рот — а ко всему прочему еще и член встает, бесцеремонно упираясь в Антоново бедро. В какой-то момент Арсению всё же удается задремать, но снится что-то тяжелое и тревожное, а просыпается он, когда Антона уже в постели нет. Он идёт в кухню — ванная снова занята, наскоро умывается холодной водой, чтобы хоть немного взбодриться — из-за сумбурной ночи чувствует он себя разбито, возбуждение до сих пор не спало, во рту стоит сухая кислятина с привкусом сладкой выпечки — этот запах уже начинает подбешивать. Приходится открыть окна — и в комнате, и в кухне — становится немного полегче. Антон заходит на кухню, когда Арсений уже разлил по кружкам сладкий крепкий чай и нарезал колбасу и хлеб. Другие продукты очень «удачно» дома закончились, а доставку вызывать долго и дорого.

— Доброе утро. Садись завтракать.

— Доброе, ага. — Антон кивает, и садится напротив, делает пару глотков чая.

— А обнять… — вырывается у Арсения. С первого дня как они съехались, Антон его обнимает перед тем, как сесть утром за стол, даже если спал два часа — казалось, это было уже на автомате.

— Арс, голова раскалывается жуть, — морщится Антон. — Давай не сейчас.

— Но… — Арсений думает, что именно «но», придумать не может, и замолкает. Антон тем временем благодарит за чай, поднимается и по стеночке уходит в комнату. Арсений какое-то время еще сидит, в попытке понять, правда ли Антону так себе или он до сих пор обижается, и чего сложного просто взять и обнять — понять не получается. Возвращается к Антону он тоже не вовремя — после того, как быстро споласкивает чашки и убирает хлеб и нарезку в холодильник — Антон к еде не прикоснулся, да и Арсению кусок в горло не полез. Возвращается не вовремя — тот разметался по кровати, накрытый легким покрывалом, и, судя по хлюпающим звукам, уже приближался к оргазму. Арсений ёжится, закрывает окно — теперь звуки с улицы совсем не слышны, зато слышно Антоново тяжелое дыхание вперемешку со стонами, и воздух снова наполняется запахом сдобы.

— Арс. Помоги? — Арсений оборачивается и видит взгляд Антона. Его прошибает потом и липким страхом, член заинтересованно дергается, и ему приходится вцепиться в подоконник, чтобы не сползти на пол. К Антону тянет так, будто бы его омежий запах материализовался в прочные металлические шпагаты с крюками на концах, которыми, по ощущениям Арсения проткнуло под ребрами, как рыбку. Он, пошатываясь, подходит к постели, и валится на колени рядом, убирая насквозь пропахший Антоном плед в следах спермы и смазки — Антон уже кончил, и видимо, не один раз. Антон стонет вымученно, дергает полувялый член, из-под ресниц кидает мутный взгляд на Арсения — того снова передергивает невиданным до сих пор желанием.

— К-как помочь? — он поднимается и нависает над Антоном, принюхивается — к запаху выпечки примешивается что-то кисло-сладкое, что хочется слизать, укусить, почувствовать на языке, и Арсений не может удержаться — лижет широко под челюстью, вбирает в рот мочку уха и чувствует боком, как Антон двигает рукой яростнее, слышит, как тот шипит и подвывает.

 — Бля-а, я не знаю, трахни меня например? — Арсений вникает в сказанное не сразу. Холодной волной понимания его окатывает парой минут позднее, когда Антон свободной рукой пытается нащупать его член.

«Трахни меня». Антон никогда так не говорил, более того, так обычно говорил Антону сам Арсений — и его трахали, с чувством, с толком, с расстановкой, нежа в объятиях и нашептывая на ухо что-то ласковое. Трахали пальцами и не только, вылизывали — в сексе у Арсения социальные рамки стирались напрочь, и его совсем не волновало, что он, альфа, никак не соответствует своей природной позиции в постели. Главное, что под Антоном он себя чувствовал максимально собой, максимально любимым. И никогда не задумывался о том, как и зачем ему сверху быть, более того, он был уверен, что ему не понравится и не понравится Антону. Арсений снова чувствует себя дефективным.

Член ожидаемо падает. Кисло-сладкий привкус на губах начинает горчить, к горлу подкатывает тошнота, запах Антона снова становится слишком едким и приторным. Арсений отстраняется, садится прямо, стараясь не смотреть Антону в глаза — убирает его руку с его же члена — ладонь антонова на ощупь морщинистая от влаги, будто бы тот не мастурбировал полчаса, а отмокал в ванне. Антон прогибается в попытке найти хоть какой-то контакт. Успокаивается и тут же начинает скулить громче, от легких прикосновений к головке. Арсений жмурится, дышит ртом, но аккуратно наглаживает раздраженную натертую кожу, слегка оттягивая крайнюю плоть. По сравнению с тем, как Антон дрочил себе еще пару минут назад, эти действия почти никак помочь не могут — а другого Арсений дать и предложить не может — но внезапно именно они и помогают Антону кончить еще раз. Он хрипло выдыхает, дрожит всем телом, и только тогда Арсений поворачивается, открывая глаза. Сперма Антона непривычно густая, вытекает долго и медленно белёсыми сгустками — Арсений смотрит, тянет испачканный в ней палец в рот — на вкус привычно. Всё так же сладковато-пряно, всё так же воняет чертовой корицей. Сглотнув очередной приступ тошноты, он наскоро вытирает совсем разморённого Антона салфетками, помогает ему вынуть пробку, которая всё это время была внутри, и ведёт в душ.

Там он честно ждёт, пока Антон вымоется, они даже перебрасываются парой слов — на большее нет сил ни у кого — у Антона физических, у Арсения эмоциональных. Антон отказывается от еды снова, но соглашается выпить крепкого чаю — вместе с ним выпивает предложенную Арсением таблетку супрастина — от него всегда в сон клонит, заснуть будет проще. Антон ложится спать, Арсений, чтобы занять руки и мысли, прибирается. Плед идет вслед за постельным бельем в машинку, грязные салфетки в мусорное ведро. Арсений по внутреннему состоянию идёт нахуй, а физически — в ванную. Умывается, долго намыливая лицо и шею, будто бы в попытке стереть лицо с лица, и, не выдержав, шлепается на закрытый стульчак унитаза, согнувшись в три погибели.

Сейчас плакать не страшно, но стыдно. Накрывает Арсения резко — но он старается быть тихим, чтобы не будить и не беспокоить только задремавшего Антона. В груди снова плещется горькая обида — ну за что ему это всё?! Это не Антон должен сейчас спать в кровати и не думать ни о чем, по крайней мере, не только он. И вообще, они собирались тискаться целый день, Арсений всё распланировал еще вчера вечером, и теперь эти планы пошли коту под хвост. Одному из тех, которые сейчас скребут душу Арсения, как когтеточку, только вот когтеточка слабенькая — и слёзы текут-текут, капают на холодный кафель. Это не он сейчас должен через силу ухаживать за течной омегой, а его должны холить и лелеять, потому что он устал и ему нужнее. В Арсении будто бы борются обида на Антона, животная потребность в необходимости защищать омегу, такая Арсению несвойственная, и жалость к себе. Мысли, такие стыдные, подбираются к гортани, мешают дышать, заполняют голову, стучат пульсом в ушах — Арсений понимает, что происходит, слишком поздно, но успевает кинуться к ванной, чтобы стошнить. Спазм короткий, в желудке и нет ничего — он, как и Антон, не ел ничего, кроме утреннего чая, отчего на языке остается только желчная горечь.

Чтобы избавиться от неё, приходится встать и почистить зубы. С неприятным вкусом, механическими движениями и пустым взглядом в зеркало из головы уходят мысли импульсивно-обидные, уступая место другим. Арсений сплевывает пасту, умывается еще раз, промаргивается от попавшей в глаза воды, вытирается насухо и еще какое-то время залипает в кафельную стену ванной. Постепенно становится легче дышать — он выходит из ванной и идёт в комнату.

Антон спит, или делает вид, что спит — Арсений не проверяет, ложится рядом, вертится осторожно, и в конце концов притягивает к себе мерно посапывающее долговязое тело. Антон вздрагивает, просыпается — Арсений чувствует, как под рукой напрягаются мышцы живота — но не поворачивается.

— Прости меня. — от Арсова шепота мелкие кудряшки на затылке чуть шевелятся.

— За что, маленький?

Арсений успокаивается окончательно. Лежать «большой ложкой» становится не так уж и неудобно, запах сдобы перестает раздражать снова. Он подбирается и касается губами Антоновой шеи.

— Просто.

— Хорошо. Спи, Арсюш.

Второй день ожидаемо проходит легче. Антона уже не «корчит», он ест, вместе с ним ест и Арсений. Антон снова обнимает Арсения на кухне, и Арсений млеет, тискается в ответ, но аккуратно, чтобы не сделать все еще чувствительному омежьему телу больно. Они говорят — много, но теперь спокойно, без слёз и истерик, смотрят пару фильмов, Арсений даже заканчивает план курсовой работы — когда Антон засыпает первым.

На третий день, когда они выходят на улицу — пройтись по ближайшему парку, Арсений берет Антона за руку. Пальцы слегка подрагивают — Антон сжимает его ладонь крепче. Им предстоит долгий путь.