Кошмары

Вэй Ин просыпается от стука сердца. Оно быстро, испуганно бьется под его щекой, запертое в груди Лань Чжаня, словно просит о помощи. Вэй Ин приподнимается на локте, вглядывается в лицо перед ним: он так часто целует его, так часто повторяет кончиками пальцев его совершенные черты, что знает едва ли не лучше своего. И он сразу видит, что не так: чуть заметная складочка между бровей, опущенные уголки напряженно сжатых губ… Это лицо Лань Чжаня, когда ему снится кошмар.

Вэй Ин утыкается носом в чужую шею, гладит, не глядя, по волосам, по плечам и шепчет, не переставая:

— Лань Чжань, проснись. Проснись, эр-гэгэ, я здесь, я с тобой. Лань Чжань, проснись, эр-гэгэ, я здесь, я с тобой, и всё хорошо…

Он точно знает, в какой момент Лань Чжань просыпается: он слышит сдавленный, рваный вдох, который у другого стал бы криком, и чувствует, как две руки обвиваются вокруг него, сжимают до боли, прижимают к себе. Он все так же гладит и шепчет, убеждая, утешая, и не останавливается до рассвета.

Наутро Лань Чжань встает, как и положено, в пять. Вэй Ин наблюдает за ним из-под полуопущенных век. Несколько слоев белоснежных одежд, искусно сделанная заколка — и его Лань Чжань превращается в Ханьгуан-цзюня, Верховного заклинателя. Вэй Ин не видит титулов, он видит напряженные плечи и уставшие глаза, и чувствует себя гадостно.

Лань Чжань наклоняется, чтобы поцеловать его перед уходом, и Вэй Ин встречает его взгляд своим.

— Вэй Ин…— прохладные пальцы неуверенно касаются его лба.

— Все хорошо, Лань Чжань, — отвечает Вэй Ин, перехватывая руку и поднося ее к губам.

«Прости меня», — хочет добавить он.

Вэй Ин знает, что снится Лань Чжаню в такие ночи. Темная пещера и голос, снова и снова повторяющий: «Убирайся!» Вестник, принесший страшное: «Вэй Усянь умер!» Окровавленные струны гуциня, на которых затихает неотвеченный призыв, день за днем, год за годом. Это — и многое другое. То, что было в реальности и то, чего не случилось, но стало реальностью в снах. Каждый раз — потеря, отчаяние. Лань Чжаню снится, что Вэй Ин умер, и больше никогда не вернется к нему.

Вэй Ин съёживается в комок на постели, как дитя, пытаясь защититься — от кого? От самого себя? Он никогда не думал, что умеет так любить, никогда не думал, что может быть так любим, но вот она — его жизнь, и вот он — его человек, который так страдает по его вине. Лань Чжань сказал, между ними нет места «спасибо» и «прости», и Вэй Ину очень, очень хочется в это поверить.

Но когда Лань Чжаню снятся кошмары, Вэй Ину хочется обнимать его и просить прощения до тех пор, пока вина не вымоется из его костей.

Его Ханьгуан-цзюнь возвращается к ужину. Столик в цзинши заставлен тарелками с едой. Все блюда — его любимые, и напротив — его любимый Вэй Ин. Улыбается, шутит, болтает без умолку. Лань Чжань не вспоминает о том, что за едой запрещено разговаривать, он смотрит на него, почти не отрываясь, вбирая его глазами, ловит каждое слово. У Вэй Ина внутренности сжимаются в ледяной комок. Почему тебе нужно так мало, Лань Чжань? Позволь мне перевернуть мир ради тебя, позволь почувствовать свою вину и искупить ее… почему тебе достаточно, чтобы я просто был рядом?

Вечер идет своим чередом. Лань Чжань разбирает письма просителей, и Вэй Ин лежит головой на его коленях, едко комментируя и слог, и содержание просьб, и личности написавших. «Сплетничать запрещено», — говорит ему Лань Чжань, но пальцы в волосах Вэй Ина все такие же ласковые, а в глазах отражаются лучи заходящего солнца, а не дневная усталость — так что, наверное, всё хорошо?

Перед сном Вэй Ин просит Лань Чжаня сыграть на гуцине, а сам достает флейту. Их мелодии — которых теперь гораздо больше одной — всегда успокаивают его, но не в этот раз. Чэньцин словно обладает собственной волей (скорей всего, так и есть), она становится капризной и непослушной, и плавные, уверенные музыкальные фразы превращаются в рваные, отчаянные всхлипы. Вэй Ин тонет в них окончательно, когда ловит на себе обеспокоенный взгляд Лань Чжаня.

Может быть, все закончится, когда закончится этот день. Может быть, сон смягчит чувство вины, приглушит его — пока Вэй Ин опять не проснется от стука чужого — родного! — сердца. Может быть, любовная ласка, от которой дрожит тело, и которая вырывает сладкие стоны из груди, заставит его забыть, хотя бы на время, пока Лань Чжань прикасается к нему.

Вэй Ину почти удается спрятаться от вины в удовольствии: он мог бы забыть весь мир, пока Лань Чжань — так — двигается в нем. Вэй Ин выгибается, поддается, шепчет что-то несуразное, нежное, отчаянно цепляется за плечи Лань Чжаня, чтобы удержаться. Его пальцы скользят вниз, по спине, проходятся по изуродовавшим ее буграм. Тридцать три шрама за тридцать трех старейшин. За старейшин ордена Гусу Лань, которых Лань Чжань ранил, защищая Вэй Ина. Вэй Ина, который снова и снова велел ему убираться, а потом оставил его на долгих тринадцать лет.

Сколько таких шрамов Лань Чжань носит в своей душе?

Нервы Вэй Ина — словно перетянутые струны гуциня, которые наконец-то лопнули. Он всхлипывает раз, другой, и больше не может остановиться. Он дрожит так, что у него стучат зубы, и прячет лицо в сгибе локтя.

— Вэй Ин, — зовет его Лань Чжань, но Вэй Ин яростно машет головой.

— Не останавливайся, хорошо? Просто не останавливайся…

Но, конечно, Лань Чжань именно это и делает. Любовные утехи позабыты, и Вэй Ин оказывается в кольце рук, которые бережно укачивают его, словно маленького. Долго-долго.

— Прости меня. Пожалуйста, прости меня, — в конце концов говорит он, и Лань Чжань замирает. А потом наклоняется и целует так нежно, что слезы, было переставшие, вновь бегут по щекам. Лань Чжань осторожно снимает их губами.

— Вэй Ин ни в чем не виноват. — И прежде, чем сам Вэй Ин успевает возразить, на его губы ложится палец, сдерживая: — Я сделал свой выбор, и ни о чем не жалею. И никогда не буду жалеть.

— Тебе снятся кошмары из-за меня, — Вэй Ин шепчет так тихо, что едва слышит себя сам. Но Лань Чжань никогда не пропускает ни слова из того, что он говорит.

— И когда я просыпаюсь, мой Вэй Ин рядом со мной. Только это имеет значение.

Вэй Ин пытается спрятать лицо у Лань Чжаня на груди, но тот мягко приподнимает его за подбородок, заставляя посмотреть в глаза.

— Вэй Ин, — кончиками пальцев Лань Чжань проводит по линиям его лица, повторяя черты. — Я желаю просыпаться рядом с тобой всю жизнь. Я не променял бы свою судьбу ни на какую другую. И я буду говорить тебе это, пока ты не поверишь.

— Лань Чжань… — выдыхает Вэй Ин и порывисто обнимает его за шею. Вина отступает, сворачивается в клубок в отдаленном уголке его души — и может быть однажды она уйдет навсегда. Любовь его супруга так велика, что наверняка ей под силу и такое.

— Спи. — Лань Чжань опускает их на простыни, не разжимая объятий. Вэй Ин вновь устраивается на его груди, — он, верно, уже не может засыпать иначе! — и слушает ровный, счастливый стук сердца, пока не наступает рассвет.