Вэй Ин — тень. Он бесплотный дух, беззвучно скользящий по Облачным Глубинам. Он ступает так тихо, что даже самый бдительный часовой не в силах его заметить. Он знает каждую тропу, каждый уголок, и движется в нужном направлении, не попадаясь на глаза ни одной живой душе.
К груди его нежно прижаты два кувшинчика «Улыбки Императора», и он крайне внимательно следит за тем, чтобы они не столкнулись между собой и не издали ненужный предательский «клац».
Вэй Ин всё предусмотрел. Сегодня он собирается нарушить парочку правил из бесконечного списка Гусу Лань, раскрасить размеренную жизнь в Облачных Глубинах новыми, яркими красками, и никто не в силах помешать ему!
Солнце давно село, но знакомые окна светятся золотыми маячками в темноте. Вэй Ин прибавляет шаг; ещё немного, и он окажется в безопасном уюте своей комнаты, к его услугам будет вся оставшаяся ночь и любимое вино. Предвкушение заставляет его широко ухмыльнуться — и, по-видимому, потерять бдительность, потому что он абсолютно не замечает другого человека, пока тот не вырастает напротив. Ох.
Вэй Ин отлично знает, что обнаружить нарушителя (который принял все! Меры! Предосторожности!) в такой поздний час может только один человек; можно даже не смотреть на него, чтобы подтвердить догадку, но Вэй Ин всё равно смотрит — любуется. Что поделать? Он любит красивые вещи и красивых людей, а Ханьгуан-цзюнь — самый прекрасный из всех.
Холодный взгляд скользит по кувшинам вина — слишком поздно пытаться спрятать их — и поднимается к его лицу. Лань Чжань выглядит очень сурово — а еще так, словно…
Словно он — охотник, наконец-то загнавший добычу.
— Алкоголь в Облачных Глубинах запрещён, — говорит Лань Чжань… нет, Ханьгуан-цзюнь! От макушки до пят — воплощение всех четырех тысяч правил, выбитых на каменной стене. Сейчас это воплощение надвигается на него, сокращая расстояние между ними медленно и неотвратимо, и Вэй Ин отступает на шаг назад, нервно улыбаясь. Он почти не притворяется: от этого взгляда у него дрожат ноги.
— Лань Чжань… — голос его звучит хрипло, и он вынужден откашляться, прежде чем продолжить: — Мы ведь с тобой лучшие друзья, так? Может, мы договоримся?
Ох. Похоже, ему следует тщательней подбирать слова, потому что в глазах Ханьгуан-цзюня мелькает молния. Он делает ещё один шаг, снова вынуждая Вэй Ина отступить.
— Взятки запрещены.
Вэй Ин смотрит, как красивые длинные пальцы ложатся на рукоять меча и медленно вытягивают его из ножен. Кажется, дело принимает совсем дурной оборот.
— Послушай, Лань Чж… Лань-эр-гэгэ, допустим, я виноват, и мне очень жаль. — Лунный свет бликует на лезвии Бичэня, и Вэй Ин судорожно сглатывает. — У меня была тяжелая неделя? Знаешь, эти ночные охоты так утомляют… — Его слова не оказывают на благородного Ханьгуан-цзюня никакого эффекта. Острие меча вдруг ловко цепляет веревочку, которой перевязаны горлышки кувшинов с вином, и тянет, вырывая драгоценную ношу у Вэй Ина. Он даже не успевает вскрикнуть, с ужасом наблюдая, как «Улыбка» взлетает в воздух, а потом, не остановленная ничьей рукой, падает на землю. Кувшины разбиваются, издав печальный звук, и вино проливается в траву — в который раз! Какое бессердечие!
— Лань Чжань! — возмущается Вэй Ин, позабыв на мгновение, что уже увяз в проблеме по самую шею. В ответ на окрик Лань Чжань хмурится — как будто и без того его лицо не напоминает грозовую тучу — и делает шаг вперед. Он двигается так быстро, что Вэй Ин не успевает понять, что именно происходит: вот Лань Чжань стоит напротив, с мечом в руках — а вот он уже прижимает Вэй Ина к дереву, и Бичэнь вогнан в ствол над его головой по самую рукоять.
— Ханьгуан-цзюнь! Что ты творишь?! — Вэй Ин позволяет панике зазвенеть в своем голосе. Определенно, он должен быть очень напуган.
— Шуметь запрещено, — отвечает Лань Чжань и глушит все последующие протесты поцелуем.
Вэй Ин честно пытается сопротивляться… но это сложно! Кто способен представить, что сдержанный, идеально владеющий собой Ханьгуан-цзюнь может целовать так голодно, требовательно: он кусает Вэй Ина за губу, жадно посасывает его язык и вылизывает его рот изнутри так, словно Вэй Ин — самый сладкий десерт. Словом, Ханьгуан-цзюнь приводит его в совершеннейшее смятение, а когда наконец отстраняется, Вэй Ин может только хватать губами воздух, как выброшенная на берег рыбка.
— Л-Лань Чж… Лань Чжань… — со второй попытки выдыхает Вэй Ин и замолкает, отчаянно пытаясь призвать остатки разума. Они не призываются, выскальзывают из его мысленной хватки, как змеи.
— «Что ты делаешь?» — абсолютно невозмутимо подсказывает Лань Чжань, связывая руки Вэй Ина его же поясом и перекидывая ткань через рукоять Бичэня, фиксир… стоп. Когда он успел развязать пояс? И стянуть с Вэй Ина штаны?! Поистине, Ханьгуан-цзюнь — человек многих талантов и непревзойденного мастерства, раз сумел так быстро и незаметно разобраться с одеждами! С другой стороны, от его поцелуев ведет так, что Вэй Ин не заметил бы и вернувшегося к жизни Вэнь Жоханя, если бы тот вдруг возник рядом.
— Д-да. Да. Что ты делаешь, Ханьгуан-цзюнь? — рассеянно шепчет Вэй Ин, пытаясь понять, что за манипуляции производит теперь Лань Чжань в своих рукавах.
— Наказываю, — отвечает тот, прикусывая его шею зубами и плавно закидывая ногу Вэй Ина себе на талию.
— Я… буду кричать? — неуверенно спрашивает Вэй Ин, и Лань Чжань просто смотрит на него с выражением, равносильным скептически вздёрнутой брови. — О. Заклятие молчания, да? Ты применишь, если я закричу? Какой ты бессовестный, Ханьгуан-цзюнь, вот уж не думал, что ты носишь в себе такие развратные мыс…аа! Ах!
Скользкий палец проникает в его нутро, почти не встречая сопротивления, и Вэй Ин даже успевает мысленно возмутиться — про масло речи не было! Это наказание, оно не должно включать в себя масло! — как к нему добавляется ещё один. Лань Чжань растягивает его нетерпеливо, почти грубо, и очень скоро к двум пальцам присоединяется третий, хотя Вэй Ин ещё совсем не готов.
Он запрокидывает голову так сильно, что бьется затылком о ствол дерева. Лань Чжань обеспокоенно вздыхает, но Вэй Ин едва слышит его: всё тело дрожит, он словно распятая на стене бабочка, и его внимание сосредоточено там, где пальцы Лань Чжаня не прекращают мучений. Вэй Ин пробует вздохнуть: попытка получается жалкой, и вздох больше похож на судорожное всхлипывание.
— Тихо, — говорит Лань Чжань и кусает открытую шею — сильно, больно, идеально для того, чтобы хоть немного отвлечь Вэй Ина от движения пальцев внизу.
— Тихо, — повторяет Лань Чжань в ответ на еле слышный стон и кусает снова. И снова, и снова, покрывая кожу россыпью следов, проступающих поверх тех, что еще не сошли.
— Тихо, — нежно шепчет Лань Чжань, смыкая зубы на особенно чувствительном месте у ключиц, и Вэй Ин постепенно расслабляется, перестает сжиматься, позволяя Лань Чжаню проникнуть глубже. Тот немедля пользуется этим: толкается пальцами резче, выбирает правильный угол, заставляя тело выгнуться от удовольствия. Вэй Ин каким-то чудом удерживается от того, чтобы не застонать в голос — и это сложно, он не привык беззвучно переживать то, что Лань Чжань делает с ним. Тем не менее, сейчас он закусывает губы, глотает свои стоны и вскрики, чтобы на них не сбежались все обитатели Облачных Глубин. Вэй Ину наплевать на любых случайных свидетелей, пусть бы пришла смотреть хоть вся Поднебесная, но если их застанут, то Лань Чжань остановится, а Вэй Ин этого не переживёт.
Следующего движения пальцев оказывается больше, чем Вэй Ин может вынести, и он всё-таки громко стонет… нет, стонал бы, перебудив весь клан, но Лань Чжань рядом, как и всегда, и в последний момент он накрывает губы Вэй Ина своими, заглушая звук.
— Не шуми, — говорит он едва слышно — это скорее вздох, переходящий из одного рта в другой.
— Но Ханьгуан-цзюнь… — так же тихо отвечает Вэй Ин. — Сам подумай, как я могу молчать? Ты… Аах! Лань Чжань!… Ты творишь такие бесстыдства, весь мир должен узнать, какой ты на самом деле!
— Если Вэй Ин будет шуметь, придётся его отпустить, — говорит Лань Чжань, и Вэй Ин захлопывает рот раньше, чем успевает это осознать. В лунном свете хорошо видно, как смягчается взгляд напротив, как ползут вверх уголки губ — да его мучитель просто смеётся над ним!
На языке у Вэй Ина вертится столько всего! Он хочет рассказать Лань Чжаню, какой тот бессердечный, жестокий и невыносимо порочный. Он хочет во всех подробностях поведать, что делает с ним каждое прикосновение, каждое движение пальцев. Он хочет дразнить и провоцировать до тех пор, пока Лань Чжань не потеряет терпение и не возьмёт его, отбросив всю свою сдержанность. Однако Вэй Ин молчит: светлые глаза смотрят на него выжидающе и чуть-чуть насмешливо, и он не собирается сдаваться! В конце концов, он тоже знает, как распалять в другом желание.
Вэй Ин вздыхает, выгибается, двигается навстречу растягивающим пальцам. Ханьгуан-цзюнь умеет играть на его теле так же мастерски, как и на цине, и от движений его руки Вэй Ина всё так же прошивает дрожь, но теперь, когда и он включается в игру, ему легче сдерживаться. Он дразнит беззвучно, томно выдыхает, от удовольствия запрокидывая голову, кусает губы, жалобно заламывает брови в бессловесной мольбе — словом, такого зрелища не выдержал бы и сам святой Будда.
При всех его сияющих добродетелях, Ханьгуан-цзюнь не отличается сдержанностью в любви. Глупцы говорят, что лицо второго нефрита Гусу Лань не искажают мирские страсти, но Вэй Ин умеет читать его, словно раскрытую книгу, и он видит, что тактика приносит плоды: зрачки Лань Чжаня расширяются, заливая темным всю радужку, губы взволнованно приоткрыты… Вот он, сладкий момент триумфа! Вэй Ин очень старается не ухмыльнуться.
И в этот же момент Лань Чжань вдруг едва заметно вздрагивает, приходя в себя; взгляд его проясняется и обретает прежнюю остроту. «Догадался, — думает Вэй Ин, испытывая и досаду, и гордость одновременно. — Ах, как же умён мой Ханьгуан-цзюнь...»
А потом он чувствует, как рука обхватывает его налитый член, и все мысли оказываются сметены яркими ощущениями тела.
Лань Чжань хорошо знает, что нужно делать, где именно касаться и какой взять ритм, чтобы Вэй Ину было много — и недостаточно. Пальцы исчезают именно в тот момент, когда бёдра нетерпеливо дергаются вперед — и возвращаются, чтобы в пару движений вернуть надежду на удовольствие. Вэй Ин кусает собственную задранную вверх руку, чтобы сдержаться, но его гордость не выдерживает ни уверенного, четкого ритма сзади, ни дразнящих, выматывающих прикосновений спереди, и Вэй Ин в конце концов признаёт свое поражение.
На языке вертится «Лань Чжань» и «пожалуйста», но у него всё еще нет дозволения говорить, поэтому Вэй Ин просто роняет голову Лань Чжаню на плечо и тихонько хнычет, дрожа, в надежде, что тот поймёт его и сжалится.
К шее прижимаются губы — поощряя, успокаивая, — а потом руки, его терзавшие, разом исчезают.
Это плохо.
Лань Чжань подхватывает его под бёдра.
Это хорошо.
Вэй Ин чувствует, как головка члена проезжается между его ягодиц, а потом возвращается к входу.
Это прекрасно!.. но почему Лань Чжань не торопится?
Вэй Ин издает жалобный, почти мяукающий звук и ёрзает, пытается насадиться сам, но Лань Чжань держит его крепко, не позволяя.
— Гэгэ, — все-таки не выдерживает Вэй Ин, шепчет едва слышно: — Пожалуйста, гэгэ…
— У тебя хватает дерзости просить? — лицо Ханьгуан-цзюня спокойно и сурово, и если бы его пальцы не сжимались так сильно, а твёрдый член не терся бы о Вэй Ина сзади, то можно было бы подумать, что это воплощённое благочестие совсем не заинтересовано в происходящем. — Сколько правил ты сегодня нарушил? — голос спокоен, как равнинная река, и глубок, как океан. Он разливается по телу половодьем, и Вэй Ин хочет слышать — ему нужно слышать! — как тот же самый голос сорванно зовет его по имени, пока Лань Чжань вбивается в его тело. — Сколько ещё собираешься нарушить?
— Я… я не буду больше, гэгэ, обещаю. Буду всегда возвращаться вовремя, никакого вина, никакого шума, я буду хорошо себя вести, правда… — слова льются так легко. Вэй Ину отчаянно нужно, чтобы Лань Чжань перестал его мучить, и он готов пообещать что угодно, даже то, что не в его силах: например, «я рожу тебе младшего господина Лань» или «я всегда буду вставать с тобой в пять часов утра». Его желание столь велико, что он сам почти верит в то, что говорит. Лань Чжань тоже верит — или делает вид, что верит, благослови его небеса.
— Хм… — Вэй Ин смаргивает слёзы — слёзы! — потому что Лань Чжань наконец-то заполняет его собой — томительно, медленно. — В Облачных Глубинах поощряется хорошее поведение, — голос над его ухом низко рокочет, как отдаленный раскат грома.
Первые толчки получается пережить беззвучно: достаточно всего-то вонзить зубы в плечо, укрытое бледно-голубой тканью. Однако вскоре Вэй Ину становится много, так много всего. Удовольствие распирает его тело, вырывается наружу стоном: он первый, тихий, но открывает путь остальным, громким и бесстыдным. Сдержать их невозможно — словно пытаться усмирить бурный горный поток.
— Вэй Ин… — предупреждают его.
— Гэгэ, — всхлипывает Вэй Ин, и на сей раз в словах, мешающихся со стонами, нет никакого притворства, — я не могу, правда, ты слишком… слишком хорошо, Лань Чжань, я… хмнпф!
У него во рту оказывается сразу три пальца. Они мягко касаются языка, но сам Лань Чжань почти хмурится, глядя ему в лицо, а движения бёдер становятся резкими, яростными. Ханьгуан-цзюнь разозлился? Чтобы успокоить его, Вэй Ин принимается сосать пальцы, втягивая щеки, ласкает их языком. Наградой ему служит тягучий, низкий стон, который вибрирует в груди — или, может, это передается ему дрожь Лань Чжаня? Другая рука сжимается на ягодице, точно клещи, и Вэй Ин тихо всхлипывает, представляя, каким цветом завтра расцветет его кожа. Каждый раз, когда он просыпается утром — ближе к обеду по распорядку Гусу Лань — в пустой постели, синяки и укусы на его шее, груди, бёдрах читаются ясно, словно иероглифы на рисовой бумаге, и рассказывают о том, как сильно Ханьгуан-цзюнь желает его.
Вэй Ин висит на своем поясе безвольно, как тряпичная куколка, и Лань Чжаню не составляет никакого труда приподнять его бёдра одной рукой, чтобы входить глубже, жестче, именно так, как нужно, подводя к желанной грани. Вэй Ин прикусывает пальцы во рту, и они тут же покидают его, обхватывают член — и остается только жалобно скулить на одной ноте, потому что Вэй Ин близко, так близко…
— Лань Чжань… — просит он, — позови меня, эр-гэгэ.
Всё, что Лань Чжань делает с ним, доводит Вэй Ина до исступления, но только когда губы прижимаются к его губам, и на них оседает низкое, жадное: «Вэй Ин… Вэй Ин…» — он наконец-то проваливается за грань, в пустоту.
<center>*</center>
Вэй Ин приходит в себя на руках Лань Чжаня — тот бережно несет его в цзинши, окна которой светятся теми же золотыми маячками, приглашая в безопасный уют. Внутри его ждет бочка, наполненная всё еще горячей водой — и когда Вэй Ин замечает огненный талисман, не дававший воде остыть, он одаряет супруга самой яркой из своих улыбок.
— Лань Чжань, ты такой чудесный… — тихо, но очень довольно шепчет Вэй Ин, откидывая голову на край бочки. Лань Чжань освобождает его руки от пояса и массирует кисти, разгоняя кровь. По телу, измотанному острыми ощущениями и последовавшим за ними удовольствием, разливается приятная томная усталость. Этот вечер вряд ли может стать лучше. Вот только…
— Жаль, что мое вино разбилось… — сонно бормочет Вэй Ин. Его веки наливаются тяжестью, и последнее, что он видит перед тем, как опустить их — Лань Чжань, исчезающий за ширмой.
Через несколько мгновений рядом с ним раздается стук, такой знакомый, что не узнать его невозможно! Вэй Ин распахивает глаза и обнаруживает, что смотрит на два кувшина «Улыбки Императора», стоящие на столике у самой бочки.
— Что… Лань Чжань!
— Я купил сегодня в Цайи.
— Ты… — каждый раз, как в первый. Допустим, Вэй Ин знает, что Лань Чжань любит его и считает заботу о нем едва ли не главной своей задачей. Но каждый раз, когда Лань Чжань демонстрирует это так… естественно, даже буднично, Вэй Ин оказывается совершенно не готов.
— Иди сюда, — выдыхает он и, не дожидаясь ответа, сам подается вперед.
Лань Чжань целует его. А потом целует ещё раз, и ещё. Сейчас в его поцелуях нет прежнего голода, в них — нежность весеннего солнца и его бесконечная любовь, от которой у Вэй Ина перехватывает дыхание. Когда Лань Чжань наконец-то отстраняется, Вэй Ин издает тихий жалобный звук — ему хочется, чтобы его супруг обнял его и держал в своих объятиях до тех пор, пока сон не возьмет над ними верх.
— Твоя одежда все еще снаружи. И Бичэнь, — ласково перебирая его волосы, говорит Лань Чжань, и это просто неслыханно! Как ему постоянно удаётся помнить о таких вещах? Но, к сожалению, он прав. Положим, обитатели Облачных Глубин осведомлены, что происходит между супругами по ночам, но давать им дополнительную пищу для размышлений не стоит.
— Лань Чжань, как думаешь, если твой дядя узнает, чем мы сегодня занимались, он добавит новое правило? Что-то вроде «В Облачных Глубинах запрещено избирать любовные игры в качестве наказания»? — Вэй Ин начинает хихикать. Лань Чжань не закатывает глаза, но, судя по выражению его лица, он к этому близок.
— Бессовестный, — говорит он, нежно снимает с лица Вэй Ина прилипшую мокрую прядку и уходит.
Пока его нет, Вэй Ин приходит к печальному для себя выводу: опустошить два кувшина вина ему не удастся. Он так устал, что у него нет сил даже пить.
— Ханьгуан-цзюнь… — жалобно тянет он, когда слышит, как открывается дверь цзинши. — Ты совсем меня измотал…
— Твоя идея, — невозмутимо отвечает Лань Чжань.
— Моя.
Вэй Ину хочется добавить что-то еще, например, уточнить, что идея не просто его, она его и <i>блестящая</i>, и он знает, что Лань Чжаню всё тоже понравилось. Но у него вдруг такие тяжёлые веки, и язык, и все тело, что он молчит, позволяя достать себя из бочки, обтереть, переодеть в чистое и уложить в кровать.
— Лань Чжань… — бормочет он последним усилием за этот долгий, долгий день. — Будешь обнимать меня, пока я не засну?
— Да, — отвечает Лань Чжань, взмахом руки гасит свечи и устраивает Вэй Ина поудобнее, укладывая себе на грудь.
— И когда я засну, тоже будешь? — шепчет Вэй Ин, засыпая.
— Буду, — Лань Чжань нежно прижимается губами к его виску. — Всегда.