проблемы

           У Тэна документы по всему дому, очки, натирающие переносицу, долги в университете, сессия и гипнотизирующе крутящееся в бокале вино — сомнительного характера вечеринка, тошнотворная музыка бьет по вискам, и язык вяжет. Свободная бесполезная ночь и незнакомые люди; шелковая блуза неприятно липнет к спине, пропитываясь духотой помещения и толпы, облепившей все предметы мебели в радиусе одного километра. Диван в самом углу комнаты уже не кажется удачным способом спастись, но он цепляется за возможность выпить в одиночестве обеими руками — даже той, что крепко удерживает стекло фужера. Одногруппник, что позвал Читтапона в это беспорядочно-хаотичное движение полуголых и полупьяных, явно был садистом.

           Он вообще идти согласился бы только под угрозой смертного приговора или дула у виска, поэтому настораживающе прямой и четкий взгляд Юты, который чуть ли не с утра его пас по всему учебному заведению, самостоятельно заставляет язык повернуться в согласии. Деваться некуда и нечего терять, а учеба сидит в печенках и страшно давит на мозг настолько, что, Читтапон клянется, следующий семестр он проведет скорее в реанимации. Алкоголь выглядит весьма дорогим — организатор с виду типичной университетской попойки подошел к делу основательно. Или просто имел хороший вкус и умение правильно пить. Тэн думает, что на данный момент уже ничего не поменяется, и искренне завидует Чону, который шарахался от Накамото, чем и продлил себе жизнь, откосив от присутствия на вечеринке. Хотелось приоткрыть фортку окна над диваном, чтобы впустить хоть немного свежего ночного воздуха.

           Парень задумчиво ныряет пальцами меж дырками в джинсах, цепляет кое-где нитки и с невероятно заинтересованным видом пытается понять, какого черта вообще происходит в его жизни. Музыка перестала так сильно давить на уши, даже наоборот — кажется, сменилась на что-то более приятное и менее раздражающее слух. Не все потеряно. На самом деле все действительно не настолько отвратительно, но все портит количество не самых трезвых людей вокруг. Друг, вероятно, где-то потерял себя у домашнего бара, а может в чьей-то комнате, и Тэну, честно, даже не хочется разбираться — это будут его личные проблемы, хоть и подсобит Юте парой-тройкой таблеток с утра. Он говорил: «Расслабься, оттянись, выпей, а то загнешься скоро совсем». И Читтапон вроде как пытался, но как только в сторону Накамото кто-то зазывающе свистнул и махнул ладонью на себя, резко перестал, ужимаясь до размеров пыли на единственном свободном диване. В этом случае парень уже и не знает, что лучше: в компании не менее уставшего Кима с его извечными приятелями — валерьянкой и депрессией — или тут, в этом пропахшем алкоголем доме. Дом сам по себе, к слову, неплох — обставлен минимально, но достаточно внушительно по дороговизне; стены серые, кирпичные кое-где, отмечает Тэн для себя, оглядываясь по сторонам и цепляясь за объективно красивые фотокартины на них. Может, сделаны на заказ. Может, собственноручно.

           Он стучит каблуком по полу, скучающе рассматривая потолок, параллельно продолжает крутить в свободной руке бокал и проклинает Юту за все, что только может вспомнить. Читтапон никогда не был особо социальным и общительным — да и популярным его не назвать — внимание людей всегда направлено на кого-то более достойного, поэтому ошиваться по углам на любых вечеринках, когда друзья молча ретируются, — обычное дело. Тэн, в принципе, редко поддерживает идеи куда-то пойти, где-то провести время, вместо этого предпочитая либо утопиться в университетских долгах по истории искусств, либо просидеть всю ночь на студии, чтобы уж точно растратить последние кровные на неделю за аренду. У него нет проблем — только мысли и посредственное одиночество, от которых средством действует творчество и работа. Много работы; так, что дышится плохо от одного упоминания количества. Перманентная усталость, книги по хореографическим тонкостям, пластыри на ногах и стертые пальцы — все его культурное наследие и кульминация личности. Завещает своим котам. Тэн Ли рвет свои моральные устои каждый раз, когда закрывается в учебе и сотнях подработок, зачеркивая последние минуты свободного времени, что можно было потратить на друзей, которых он действительно любит. И его любят, но, казалось бы, не было за что. Порой ему интересно, почему все так.

           Накамото Юта в его кругу общения — самая загадочная загадка. Совершенно тупое и неловкое знакомство в коридоре университета перед расписанием лекций. Читтапон, как потерянный первокурсник, который не только в новом учебном заведении, но еще и город знаком ему по оглавлению в туристических книгах, гордо провалил начальную миссию «разберись в этой треклятой писанине и без происшествий попади в нужную аудиторию», напрочь запутавшись и в языке, и в нумерации кабинетов. Он неловко скользил взглядом по часам в холле, следя за неминуемо стучащими стрелками, что близятся ко времени начала пары, и судорожно старался понять, что к чему, куда и как. Хотя бы предположить. И Тэн клянется, что уверовал в тот момент, когда уже в голове полное отсутствие шансов и путей отхода, а на его плечо крепко приземляется чья-то мужская рука с еле слышимым смешком. Парень тогда смотрел на него с неприкрытым интересом, разглядывая чуть ли не каждую родинку на лице, отчего Ли хотелось под землю провалиться, не выдерживая давления позора. «Потерялся? Помощь нужна?» — и яркая улыбка, наспех прогоняемая потоком советов и объяснений, что сияют явно не корейским акцентом. После этого Юта, как оказалось — японец, забрал Тэна под свое крыло, постоянно находясь рядом и мельком знакомя со своими приятелями. Читтапон даже не думал, что их дружба станет настолько близкой, что он может спокойно называть Накамото кем-то по званию выше, чем лучший друг, учитывая свою врожденную необщительность и недоверие к новым людям. Примерно таким же образом к ним присоединился и поначалу застенчивый Ким Чону, которому не посчастливилось скрыться от загребущих рук Юты и его бесконечной любвеобильности. Юноше было максимально неловко вливаться в их компанию из двух человек. Но итогом они втроем прошли и огонь, и воду, и медные трубы, курсовые, сессии и кризисы личности и материального благосостояния, оставаясь вместе после любой трудности.

           Тэн вспоминает первые годы университета с улыбкой, гнет пальцы нервно и откидывается головой на бархатную спинку дивана, покачивая ногой в такт шумящей музыке. Думает о том, что неплохо было бы размяться и спуститься на первый этаж к основному скоплению людей, подвигаться под что-то незамысловатое, но кондиция алкогольного опьянения еще не позволяет без волнения влиться в окружение незнакомцев. Бокал почти пустеет, отливая бордовым на самом дне, а внизу звенят стеклом полные бутылки, свистят студенты и громко скандируют призывы к разного характера действиям. Хочется написать кому-то, позвонить и спастись от скуки: на часах второй час ночи, а сквозь приоткрытое Читтапоном окно слегка гонит воздух.

           Он вальяжно, но скованно встает с дивана и подходит к перилам открытого второго этажа, облокачиваясь руками на него и размеренно наблюдая за ходом вечеринки внизу. Свой фужер пустым он оставил где-то на полу – совершенно не переживает за его будущее – и заглядывается на стойку с напитками у танцпола, куда хочется незаметно проплыть. Людей здесь он практически не знает, может, кроме нескольких человек с потока, что не делает ему легче в окружении абсолютных незнакомцев. Тэн соврет, если скажет, что ему вовсе не одиноко на этом празднике жизни; он чувствует себя искренне паршиво, обделенным вниманием даже от собственного друга и просто лишне среди веселья. Ли все еще не знает, зачем он пошел на поводу у Юты, таки согласившись составить ему компанию, прекрасно осознавая, что тот пропадет в его поле зрения спустя полчаса после прибытия со своими знакомыми под руку. Он запускает ладонь в волосы и качает головой, посмеивается сам с себя, делает глубокий вздох в попытках скоординироваться и собрать себя по частицам. Решается выйти в люди, в последний момент быстро переставляя хрупкий бокал с пола на столик у дивана, и не совсем уверенно направляется к длинной лестнице на первый этаж дома. Кажется, отсюда свет в глаза бьет еще сильнее, чем выше, а музыка окутывает биением сполна – настоящая вечеринка.

           Миссия – забрать еще один бокал вина к себе наверх, и чтобы его больше никто не трогал, оставив наедине с многосторонним кризисом личности и полным переосмыслением всех аспектов жизни. Тэн натягивает на себя дружелюбную улыбку, неловким танцем протискиваясь среди веселых и пьяных, несколько раз безуспешно натыкаясь всем телом на кого-то, но до последнего не сдается. Его даже кто-то окликнул, однако в толпе было сложно определить, знаком ли он с человеком, поэтому тактично проигнорировал, потерявшись в изобилии людей. В заветном углу со стойкой оказывается практически пустынно – он спокойно выдыхает и победно улыбается сам себе. Пальцами изящно подцепляет бокал и метит на близстоящую софу чуть поодаль, на удивление свободную, куда спешно мельтешит аккуратными шагами. Она оказывается менее удобной, чем диван второго этажа, но на время и такой вариант сгодится. Читтапон гладит ткань мебели, рассматривая ее незамысловатый узор, по сторонам наблюдает похожие картины, которые он видел чуть ранее. Если его друг останется вменяем, то обязательно спросит, вдруг знает что-то о них и их владельце.

           Ему неосознанно захотелось вспомнить его первую университетскую вечеринку. Не менее неловкую, глупую и как-то по-детски наивную, с которой он еле ушел – точнее, его еле утащили. Ее, кажется, организовывал какой-то похожий студент курсом старше, но глобальность была куда масштабнее, чем в этот раз. Эта вечеринка больше похожа на домашние танцы с алкоголем, быть честным. Тогда Тэн впервые за всю свою жизнь вкусил оторванное от семьи существование первокурсника, когда все дозволено и все интересно – особенно ничем не защищенный бар, – и все-таки поплатился за свое искреннее счастье страшным отходом с утра. Юта тогда постоянно был рядом, а не только если время поджимает находиться близ друга, боялся растерять в толпе новоприобретенного приятеля в первый же его год учебы, добро смеялся и хлопал по плечу закашливающегося Ли от чересчур высокого градуса для организма ранее непьющего. Музыка разрывала уши, а взгляд ощущался замыленным настолько, что глаза не видели ничего дальше десятка сантиметров, засвечиваясь разноцветными прожекторами и закрываясь при широких улыбках. Читтапон чувствовал себя способным прыгать до позднего утра на танцполе под приличным опьянением, не обращать внимание на незнакомцев и жить истинным моментом, радостным и настоящим, здесь и сейчас. Это был первый раз в его жизни, когда он, сам того не осознавая, стал центром внимания. Но эти эмоции выветрились из его сердца так же быстро, как и хорошие воспоминания, прогнувшись под новыми сессиями, курсовыми и зачетами по хореографии и ее постановке. Беззаботная жизнь юного и зеленого первокурсника вылетела пробкой из бутылки шампанского, гиперболически оглушающе звякнув упавшей мюзле. В книгах и отчетностях полностью пропало былое желание проводить каждый день особенно, а старая легкая неуверенность как-то втрое обострилась, портя и без того тяжелое существование.

           Он стучит ногтем по стеклу, заканчивает второй бокал и обессилено растекается по софе, привычно закидывая ногу на ногу и закрывая глаза тяжелыми веками. Ему кажется, что под ним все плывет, хоть пил он и не так много в сравнении с другими, – общая обстановка достаточно весомо сказывается на нем. Мягкая мебель в какой-то момент неожиданно прогибается под чьим-то весом, но Тэн уверен, что это не Накамото, ведь у того слишком другой одеколон. Человек не проявляет никаких физических действий по отношению к нему, а глаза открывать так лениво. Его личная тишина в черепной коробке разрезается приятным обращением:

            – Ты здесь один? – Читтапон нехотя разлепляет расслабленные веки, пытаясь уловить всю концентрацию на сидящем рядом, но пропадает в течении чужого теплого голоса. – Привет.

           Парень усмехается и осторожно машет ему рукой, чтобы привлечь внимание и обозначить свое присутствие. Его плохо видно в темном углу, который выбрал Ли, но какие-то его особые острые черты видно чересчур хорошо. Он склоняет голову, так же неудачно пытаясь рассмотреть собеседника, но в итоге на несколько секунд отворачивается и глазами устремляется куда-то вглубь толпы.

           – Привет. Да, один, — Тэн трет колени ладонями, всем телом подрагивая от цветных всполохов после кромешной темноты, и показывает себя голосом – он здесь.

           – Ты, случаем, не перебрал? Сидишь тут сам далеко от людей, — он кивает в его сторону, загадочно настукивает пальцами по софе в такт громкой мелодии, вопросительно меняет интонацию, - Может, тебя провести в комнату…

            – Тэн. Меня зовут Тэн.

            – Тэн, — добавляет незнакомец к своему предложению, кротко поставив точку, но подозрительно и необычно вертит имя на языке, улыбается куда-то вдаль, — Джонни Со, приятно познакомиться.

           У Читтапона голова идет кругом от переизбытка звуков в помещении, света в раздраженных глазах и непозволительно близкого голоса справа, который раз за разом, каждой фразой раздражает слух в каком-то необъяснимом смысле ощущений. Он незаметно отрицательно кивает Джонни на его вопрос и пытается встать, чтобы пройтись до стойки с напитками – по неизвестным причинам его нутро требовало очередной бокал, а отказывать своим чувствам было грешно. По телу будто проходит заряд тока, а лопатки прожигает пристальным взглядом – прозрачность блузы мягко переливается на спине в красивом томном освещении. Бокалы стучат наполненностью на подносе, дороговизной и запахом оттеняя неприятный осадок горечи в глотке. Тэна кружит и мутит одновременно, ему жарко и до безумия хочется сбежать в свой безопасный угол второго этажа, но он расправляет плечи и, бесшумно проскальзывая меж столов, присаживается обратно на софу, царапает ногтями обивку и делает очередной глоток. Парень рядом даже и не двигался, до неприличия внимательно разглядывал каждое движение, отчего на душе было совсем нехорошо. Но и Ли не лучше.

           Джонни Со протягивает к нему руку, жестом прося передать бокал, и забирает вино, крутит стекло в пальцах и сам пьет. По его состоянию видно, что он не трезвее Читтапона, который выпил уже чуть больше двух и чувствует себя достаточно расслабленно вне контекста существования. От ситуации становится смешно – он сидит с совершенно не знакомым ему ранее человеком, когда приходил сюда, вроде как, с лучшим другом. Тэн решает отложить разговор в дальний ящик, по обычаю оставляя все на самотек и волю случая. Едва ощутимое напряжение в тишине диалога сдавливает без того душное помещение и стреляет по вискам внезапным разрядом боли.

           – Здесь красивые картины, к слову, — он пытается всеми силами сгладить обстановку, неловко считая пальцами костяшки рук и крутя кольца.

           – Спасибо. Приятно слышать, что людям нравятся мои фотографии, — Джонни мягко усмехается случайному комплименту и отдает грустнеющий бокал обратно.

           – Правда? Я не думал, что они твои. Фотограф?

           – Не совсем. Фотография, скорее, хобби – не планирую в ближайшее время зарабатывать на этом, но надежды возлагаю на лучшее, — он вяло жестикулирует, что-то рисуя в воздухе, — Экономист. Но не уверен, конечно, что мне эта профессия как-то поможет в жизни. Тогда и к фото можно будет вернуться, потому что карьера для меня никогда не была особо важна.

           Ли кивает собеседнику, вслушиваясь в голос, перебивающийся музыкой. Мысли о профессии пускали по его рукам мурашки – он чистосердечно любит танцы, но учеба дается ему через нечеловеческие труды и усилия. Думает, что, может, легче было выбрать что-то более структурно логичное для обучения, хоть и прекрасно понимает, что если не хореография, то ничего больше. Его жизнь полностью, от начала до конца, завязана на танцах с малого возраста, и он не может просто так предать юного себя и свои невероятных масштабов мечты. Тэн определился с факультетом для поступления даже не задумываясь, уверенно роняя стопку документов на стол перед родителями и гордо улыбаясь в своей решительности, на что взрослые лишь переглянулись и одобрительно выдохнули. С того момента он окончательно расписался с хореографическим искусством, сказав себе, что ни за что не бросит. И Читтапон действительно счастлив быть в постоянном движении и прогрессе, однако травмы от неосторожности или бесконечных прогонов заставляют делать несколько шагов назад, отшатываясь от желаемого идеального результата. Не превосходить чьи-то ожидания, будь они преподавательские или даже родительские, - наравне с самой серьезной ошибкой; быть лучше и профессиональнее – по-настоящему губительные идеи для здоровья, но, к сожалению, для него единственные, чтобы не разочаровывать мир. Тэн пропал в гонке за первенство без шанса выбраться из вязкого болота невозможных ставок и целей, где нет никакой выгоды или даже приза. Одобрение от себя самого. Простое отношение к учебе, как у Джонни, кажется отчасти диким, невообразимым, которое тяжело переварить собственным мышлением – черно-белым с определенной точкой с отсутствием смены пути и планов к отходу. Деструктивность мыслей загоняет в узкие рамки, когда нельзя бросить и поменять свой мир так сразу. Но Тэн Ли любит танцы больше, чем свою жизнь, и готов жертвовать собой.

           Вероятно, было комфортно казаться удобным человеком большую часть своей жизни. Быть таким, который оправдывает все возложенные на него статусы и сертификаты со статуэтками на родительских полках; не разниться с тем, как о нем говорят, как его представляют всем, - хороший, послушный, отзывчивый и старательный. Всем зачастую было все равно на его самочувствие и ментальное состояние, хотя в детстве это не ощущалось так остро, ведь он просто занимался любимым делом. А сейчас падает головой на стол в своей темной и холодной квартире, снова ломает многострадальные очки и держится на грани, чтобы все бросить и исчезнуть со всех радаров. В купе работ, листах, разбросанных по полу, стертых красных коленях с огромными фиолетово-желтыми синяками проходит вся его беззаботная молодость, когда все время, ему принадлежащее, - сплошные постановки и напрягающие замечания от преподавателей. Голова кружится, а спина содрогается каждый раз, когда из уст старших вылетает его имя, даже если с целью похвалить. Ли в травматизме уничтожает свою личность изо дня в день, старается прыгнуть выше самого себя через невыносимую боль в теле. Но Тэн хороший и отзывчивый, а еще старательный-послушный, поэтому терпит невзгоды с яркой улыбкой.

           Его возвращает в реальность легкое похлопывание по плечу от Со, который едва заметно напрягся от резкой смены в состоянии Читтапона. Он потерянно смотрит куда-то в пол, выискивая хотя бы что-то, за что можно зацепиться, мнет пальцы и в алкогольном расфокусе пытается сконцентрироваться на происходящем вокруг, лишь бы отмахнуться от тяжелых размышлений.

           – Слишком громко, — констатирует Тэн, — Наверху спокойнее, и не так в глаза светит.

           – Я, в целом, могу провести тебя в комнату, если хочешь. Там никого, — Джонни расслабляется после ответа, но выжидающе смотрит на собеседника с долей волнения, чтобы тот не отключился прямо здесь.

           Ли молча кивает, поднимаясь за парнем, и спешно следует за ним через толпу посреди этажа, которая до сих пор не планирует расходиться и сполна проживает каждый момент с наслаждением. Радостно стучат стеклянные стаканы, звук музыке добавляется с чьим-то возбужденным вскриком продолжающейся вечеринки и отвязных, излишне близких танцев. Он почти незаметно захватывает новый бокал со стойки, сбившись с пути на пару секунд, ловит на себе чересчур теплый взгляд Джонни и невинно улыбается в ответ, жмет плечами и мелкими шагами догоняет. Разноцветный свет, хоть и слишком яркий для глаз, красиво ложится на танцующих, огибает его самого и проблесками вспыхивает в чужих волосах. У него статная осанка и надежная крупная спина, а у Тэна она сбитая неудачными движениями в танце и стенами, с которых он безнадежно сползает от усталости, костлявая и в мурашках. За Со почему-то слишком сильно хочется спрятаться, потому что он пришел в нужное время, может, оно ему поможет не чувствовать себя открыто для внушающего мира. Лестница кажется бесконечной в избирательном счете плывущих ступенек, но кончается быстро, перетекая в тянущийся серостью коридор второго этажа. Здесь стены в основном голые, заштукатуренные, к ним хочется прикоснуться, по ходу провести свободной рукой по текстуре, колясь ладонью о материал. Читтапон заинтересованно разглядывает разные двери абсолютного минимализма в доме.

           Джонни перед лицом открывает одну из многих дверей и рукой показывает внутрь комнаты, и Тэн беспричинно недолго мнется у входа, одним шагом переступает порог, окончательно выдыхая. Комната выглядит просторно, обжито и даже уютно – по сравнению со всем остальным домом она действительно ощущается пригодной к жизни. К стенам прилегают большие книжные шкафы, забитые под верх, кое-где висят абстрактные картины, а в углу чахнет печальное растение, которое очевидно забыли полить еще несколько дней назад. Ли усмехается про себя, проходит вглубь и цепляется рукой за письменный стол – множество бумаг, так же, как и у него, еще больше книг, раскиданные ручки и распечатанные снимки небольшой стопкой. Он ставит свой одинокий бокал и без спроса аккуратно берет их, скользя глазами по совершенно разным фотографиям меняющихся дат, что начинаются от природы и заканчиваются смазанными и дурацкими, сделанными со скуки для развлечения. Второй раз на ночь он чувствует за свой ссутуленной спиной изучающий взгляд, не внушающий в мозг страх или напряжение, а отдающийся шипящей дрожью в пояснице и у лопаток, почти как щекотка. Пальцы пробегаются по лакированной бумаге, следуют по деталям снимка, перемешивают фото и резко останавливаются. У Тэна плечи дергаются от неожиданности, а очередное изображение хочется быстрее всунуть в середину стопки, чтобы не видеть больно знакомую размытую улыбку, такую наивно-счастливую. Свою.

           Он пытается выкинуть все внезапные мысли, быстро складывает все фотографии и поворачивается лицом к Джонни, приветливо стреляя глазами, усиленно стараясь не подавать виду. Читтапон держится стойко ровно до момента, когда смотреть становится уже невозможно физически, отчего окончательно с бокалом отстраняется от стола и, облокотившись о кровать, спускается к ковру на полу. Музыка значительно тише пробивается сквозь этаж, и сквозняк, что тянется из окна над столом, холодом охватывает щиколотки. Сейчас думать, а говорить – тем более – совсем не хочется, но Со у двери в очередной раз выбивает воздух из легких обращением:

           – Ну, я тогда пойду вниз. Можешь отдыхать, — парень задумчиво что-то ищет в кармане скорее для виду, а не в практических целях, - Я прослежу, чтобы тебя никто здесь не тревожил.

           – Останься, — он подает голос неожиданно – даже для самого себя. Хлопает ладонью по своей коленке и отодвигается, освобождая место рядом с собой. Джонни сверху вопрошающе смотрит, но не решается задавать бесполезные вопросы, борется с собой внутри, по итогу сдается и осторожно садится, вытянув ноги.

           Тэну сложно обработать ошибочность своего далеко не трезвого предложения; он старается глубже дышать и не ежиться от проветривания, закидывает голову затылком на кровать и бессвязно пялится в потолок, чтобы уловить хоть какой-то смысл в его действительном существовании. В его венах с медленной кровью проскакивают частицы необоснованного страха, которые хочется глубже топить во многих вопросах, повисших прямо перед глазами огромными напоминаниями. Тысячи вопросов о случайном, о своих и без того мрачных переживаниях гробят его каждый день, сдавливают грудную клетку и взрываются в мозге повышенным давлением.

           – Ты когда-нибудь хотел бросить то, что сильно любишь? Или чем занимаешься всю свою жизнь? – Читтапон продолжает глазами исследовать пустой потолок, набирает больше воздуха в легкие и крепко держит бокал за горло. – Мне кажется, я так запутался. И устал, да, конечно. Такое чувство, что у меня просто не осталось сил ни на что, кроме механических действий. Хочу почувствовать себя живым.

           – Чувак, да тебе и правда стоит немного отдохнуть, — он отшучивается, но трет руки и смотрит на него так, будто ждет чуда, - Знаешь, я никогда не был зациклен на каких-то особых достижениях. Моя жизнь – уже достижение, — а остальное образовалось само. Факультет я выбрал случайно, на что вообще не жалуюсь, плохо о нем не думаю, просто учусь. Не совсем хорошо учусь, правды ради, но на проходные дотягиваю, — он падает лицом на выставленные ладони, — Честно, у меня сейчас мысли не строятся от слова совсем.

           От нелепости ответа хочется по-детски посмеяться, но он лишь отпивает от вина и морщится, анализируя услышанное. Может быть, ему хотелось бы быть настолько незаинтересованно-спокойным по отношению к учебе, не рвать связки и не забивать мышцы тяжестью программы, однако мечта всегда стоит выше комфорта. В детстве Тэну страшно хотелось стать известным артистом, покорять разные сцены и шоу, быть в центре, питаться вниманием и быть счастливым. Сначала появилась подростковая замкнутость, и быть звездой стало хотеться все меньше, а после и вовсе – какой-то грубый переломный момент в подготовках. Хоть в голове и далеко лежала ребяческая фантазия, повторяющая миллионы таких же от других детей и оставившая на сердце только бесконечное чувство долга, что-то реализовать хотелось. Но уже не для себя настоящего. Сейчас всего, чего бы он хотел, - быть нужным и не просто существующим. На языке уже неприятно терпко вяжется алкоголь, веки медленно продолжают действовать по инерции, и Читтапону хочется раствориться в тишине между ними – прохладной, звенящей в ушах, какой-то настоящей. В противоречии от Джонни веет домашним теплом и беспечным спокойствием, он поднимает голову с рук и вытягивает пальцами последний бокал на двоих.

            – Называй меня Енхо, — и отворачивается в сторону, не дожидаясь реакции и влипая в пространство между фото на столе и креслом у него же. Со будто спускает тяжелый камень со своей груди, размеренным дыханием округляет углы. И пьет.

           У Тэна дергается глаз, когда он ловит его взгляд на снимках, но у него решительность плавает на дне бокала в чужих руках, заточенная и удерживаемая за горло этим же человеком. В его компании желание наслаждаться тишиной, которая ни к чему не принуждает, было лучше любого разговора, и даже дышать через раз становилось легче, хоть и жарче. С друзьями было иначе – он привык разговариваться в процессе в любом случае и с отсутствием настроения, шипящим от болезненных прикосновений к частям тела и загруженным мозгом, обязанностями в списке и испорченными движениями. Ли не может чувствовать себя как-то иначе, кроме нескончаемой апатии ко всему окружающему, соглашается нехотя на то, что в теории поможет, до конца не веря, и постоянно проваливается во всеобщем веселье. Его свободное время сокращается вдвое, втрое и вчетверо с каждым днем, когда он берет на себя все больше дел, лишь бы ощутить хоть что-то, далеко за ночь трет уставшие глаза и безвольно уходит в нерегулярно-нездоровый сон, облепленный со всех сторон котами. Тэн случайно расплывается в искренней улыбке, а парень рядом предательски ломается и неисправно трещит.

           – Красивое фото, Енхо, — Читтапон неловко почти шепчет себе под нос, но он все слышит и так заметно виснет глазами на его лице, что это больше никак нельзя оправдать. Потому что Джонни понимает, о чем идет речь, и ему ничуть не стыдно.

           И потому что Джонни потерялся в нем еще тогда, увидев впервые на вечеринке для первокурсников, которую помогал организовывать. Окончательно и бесповоротно утонул в искрящихся счастьем глазах и напрочь уничтожился в этой особенной улыбке – неподдельной и настоящей, даже если все остальное об этом не говорит. Ли всегда был за фокусом камеры людей вокруг, но оказывался в центре его собственных мыслей, совершенно беспрепятственно впоследствии выходя ему боком на распечатанных смазанных фотографиях. У него резко пробивает виски озарением и моментальной трезвостью сознания, когда Тэн тянется губами к бокалу в его руках и старается наклонить на себя, чему сам и помогает. Он выглядит оголенным проводом безо всякой защиты, близким, выделяющимся светом в абсолютно темной комнате, и сверкает глазами из-под ресниц. Со пытается функционировать во взаимодействии со здравым смыслом, прокручивая раз за разом все то, что ему было дано увидеть, – сегодняшняя встреча определенно сделала из него худшую версию его самого. Читтапон рядом безмятежно устраивается обратно на своем месте, смешливо фыркает и задумчиво играет пальцами. А в сердце что-то гулко взрывается и падает, биение слышно через расстояние, относительно небольшое; оно какое-то волнующееся, острое, мешающееся со стуком мелодии с танцпола. Безупречное доказательство жизнедеятельности. Ли ощутимо пьяно расслабляется головой на кровати, отставляет бокал, и теперь контролировать себя, держать в оковах должности, лезть из кожи вон нет смысла. Он дает себе волю и право быть живым здесь и сейчас – и совершать ошибки уже не страшно.

           – Слушай, я напился, и это моя проблема, — Тэн всем телом поворачивается к Енхо, руками тянется по полу ближе, - А еще я хочу целоваться – и это уже твоя, — и останавливается совсем рядом с лицом, выдыхая последние слова без отчета своему мозгу.

           У Джонни на счету несколько мгновений, чтобы сориентироваться, схватить его своими ладонями за талию и без пререканий и единого слова пойти на поводу их общих эмоций. Читтапон победно целует щеку, уголок губ и нутром взрывается полностью, когда Со сам не выдерживает, сильнее сдавливает пальцами и перетягивает поцелуй на себя. Он поздно чувствует, что ногой сильно зацепил практически пустой бокал, что стоял за ним, пока пытался упасть в чужие руки, и его глушит треск стекла, рассыпающегося по голому полу. Парень усмехается ему в губы от звука разбитой посуды, тащит к себе и обнимает так крепко, что задохнуться в момент хочется, разорваться на атомы и сменить агрегатное состояние, полярное настоящему. Тэн свои колени машинально переставляет по обе стороны и чувствует острую необходимость в нахождении прямо у него на бедрах, лишь бы быть не дальше пары сантиметров – критичного расстояния. Земля перестает вращаться в соприкосновении губ друг с другом, воспламеняясь и континентально трескаясь под закрытыми веками. Он спиной прогибается к рукам на пояснице, нетерпеливо сжимает лицо Джонни своими и откровенно восполняет потребность в поцелуях, периодически даже слишком больше каких-то личных моральных границ, моментально рушащихся под напором языка. Ему кажется, что тяжелые мысли звучат непомерно громко в повисшем мраке без единого озвучивания, поэтому сдается и шепчет много-много в перерывах глубоких вздохов от нервно сбившегося дыхания и неосознанных задержек. Глаза Енхо вблизи блестят ярче, чем разнообразие света и фонарей во всем доме, и Тэну хочется запомнить каждую секунду собственного свободного падения. В нем – безостаточно раствориться, растаять снегом на горячих ладонях, долго теряться в его беспокойно-нежном взгляде на самом себе. Чувствовать везде.

           И он понимает, что это – то, чего ему не хватало все это время: исключительное внимание, теплота и повторяющаяся действиями любовь, только познанная и новая, которую предстоит развить и осознать когда-то в процессе. Джонни казался надежным, тем, которому можно доверять; он не был навящивым и никогда не показывал себя, не старался обратить взгляд на себя или привлечь чем-то. В нем теплится искренняя симпатия, которая показывает себя в излишне осторожных словах, тихих и спокойных, или поступках, направленных на его комфорт. Если бы они не встретились сейчас, Тэн чувствует, парень не стал бы влезать в его личное пространство с попытками наладить романтическую связь – на нем выгравирована терпеливость и понимание. Он обнимает за талию крепко, не желая куда-то отпускать, стараясь пальцами запечатлеть его тело в своей сенсорной памяти, и Читтапон молча гладит его щеки и шею, дает ему возможность растянуть время настолько, насколько может. В комнате вокруг холодно, а в миллиметрах-сантиметрах около друг друга раскаленная лава, стекающая по губам, и остающаяся следами на спине краснь – с каждым касанием температура все выше, разряды больнее и отдача сильнее сияющими во тьме беспорядочным бегом зрачками. Скорее жарко, нежели тепло от неспешного поглаживания и щекотного пересчитывая ребер, блуза неприятно трется между руками, поэтому Енхо медленно тянется к пуговицам между лопаток в совершенно единственном значении действия. Тэн водит плечами, спуская ткань, которая становится все свободнее, и сам склоняется ниже, чтобы носом провести по волосам у уха и упасть лбом на плечо, но ему не удается – его поднимают стянуть одежду через голову и скинуть ее куда-то рядом.

           Джонни глубоко дышит, так бережно проводя по открывшейся татуировке на груди самими кончиками пальцев, переходя на руки, и теряется в собственных чувствах в момент, когда партнер все-таки укладывается на его плечо, шепчет с просьбой быть более решительным. И, честно, ему повторять дважды приходится редко. Но он аккуратный – следит за своими движениями, чтобы как можно быстрее и менее травмирующе перенести Тэна на кровать. Тот соображает недолго, уже лежа расстегивая свои джинсы, видом намекая на помощь, а когда избавляется от них, с улыбкой откидывается на подушки, растягивает руки в подзывающем жесте. Мысли несет скорее, чем тело, они детонирующе распадаются на множество желаний в будущее и заставляют чуть ли не задыхаться. Енхо позволяет себе задохнуться, скидывая с рук футболку и прикасаясь губами к животу Ли, скользя дальше по телу, и в ответ получает довольный вздох неожиданности. Вероятно, в этом и заключается решение всех представших проблем. «Сделай меня живым», - слишком громко отбивается чуть ли не мольбой в его мозгу.

           Тэн чувствует, что в какой-то конкретный момент своей благочестивой жизни что-то идет абсолютно не по той траектории, что была намечена им ранее, но: «Куда еще хуже?» — думает он и гнется спиной навстречу чужим рукам. Его частично глушит то ли пробивающаяся музыка, то ли хриплый нечленораздельный шепот прямо около уха, от которого ведет куда больше, чем от выпитого алкоголя на первом этаже этого дома. Совершенно дурацкий дом, вечеринка, да и широкие ладони, очерчивающие ребра, тоже местами дурацкие, но, в целом, если надавят, куда положено, то их можно и вычеркнуть из этого списка. И они давят, сжимая гибкую талию со всем неизвестным чувством и страстью, а Читтапон, кажется, в секунду задыхается и старается не давиться глухим стоном в горле, когда те спускаются все непозволительно ниже и ниже. По коже бегут мурашки, отчего хочется выгнуться еще сильнее, чтобы разогнать в лопатки, развеять туман в голове. Он думает, что это наравне с образованием новой галактики — так же ярко, громогласно и чуть ли не фейерверком над головой, засыпающим пыль в глаза. У Читтапона одно желание — раствориться и стечь по грубовато-нежным рукам, оставаясь на длинных пальцах каплями чего-то определенно сияющего разными оттенками, когда те подряд снова пересчитывают ребра мучительно долго.

           Это все выглядит как самый красивый сон в его жизни, иллюзии которого предстают исключительно в мечтах, но не сбываются наяву. Но, кажется, Енхо очень даже реально проводит языком по шее, разбавляя напряжение вен особо яростными поцелуями, приходящимися куда только губы позволят. И это чистое безумие под градусом красного вина, что напоминают багровеющие следы на плечах и груди, будто пятна от разлитого алкоголя по белым скатертям. Внутренности предательски стягивает чем-то сложным и тугим, взрывающимся в нетерпении, таким, что пульсирует в висках и из глотки вытягивает затяжной стон прямо на ухо партнеру, от чего тот все крепче льнет в ключицу носом. Музыка стучит с нижнего этажа, звенят стаканы и бьются бокалы о кафель, а у Тэна бьются остатки благоразумия и сметаются широкой ладонью по бедру с характерным шлепком, разрезающим чуть ли не пространство вокруг бурной реакцией. Долгие прелюдии — настоящее издевательство над ним, но Джонни удовлетворенно все тянет глубже на дно, расчерчивая небывалые узоры языком на впалом животе, настойчиво целует и открыто игнорирует истерзанные губы. Руки Читтапона смыкаются на ровных плечах, давят, призывая опуститься ближе, хотя ближе некуда, и слиться в одно целое кожей к коже.

           — Ты слишком нетерпеливый, — в трепещущую грудь горячим шепотом, настолько хорошо, что в том районе тела все взрывается, и мутно добавляет, сползая вне зоны видимости: — Можешь просить сколько угодно, но я не собираюсь сегодня куда-то спешить.

           И Тэна откровенно гнет, сжимает в сердце и стреляет приливом крови в мозг под опьянением; позорно трясет, когда по его внутренней стороне бедра бесстыдно мажут губами и языком движутся до колена, не забывая еще наверху, около паха, по-хозяйски оставить глубокий след от зубов. Возможно, в этот момент он жалеет обо всем выпитом им алкоголе, желая ощущать это все в состоянии трезвого рассудка, но спина так необычно подрагивает от волнения, а внутри все переворачивается раз за разом, как и его совесть в гробу, почившая от болезненно-приятного напора сомкнутых на коже пальцев. Все громкое вокруг удачно глушится томными полувздохами, что срываются стоном и мольбами о чем-то нелицеприятном, очевидно. Со расплывается улыбкой, прижимаясь ею губами к тазовой кости и посылая этим очередные партии мурашек, отчего трясет еще сильнее, но нравится до безумия. Читтапону жизненно необходимо быть громким, состоянием и звуками выдающим все то, что ему приносит удовольствие; жизненно необходимо запускать ладони в чужие волосы, чтобы заставить прижаться сильнее и чувствовать чье-то тепло. В глазах напротив — преисподняя, растворяющаяся восхищением, что зазывает в порочные воды окунуться с головой. И он окунается.

           Его ладони мягко тянутся к чужим щекам, очерчивая строгую линию челюсти и перетекая на тонкие губы, что тянутся уголками в спокойную улыбку и льнут к рукам в легком касании. Тэн улыбается в ответ, старается подвинуть парня ближе к себе, чтобы лбом ко лбу, носом к носу и в синхронизацию сбитого дыхания. И Джонни повинуется, не смея отказать, рассматривает сквозь прикрытые ресницами глаза, вздыхает так же нетерпеливо, хоть и старается держать свои эмоции под нужным контролем; тычется носом в висок и немо посмеивается, торопливо пальцами обхаживая ребра Ли.

           — Мы отсюда никогда не выйдем такими темпами, — у Читтапона шепот нежный и будоражащий. Руки гладят татуировки на плечах, следуя узорам.

           — Кто сказал, что мы должны? — Енхо осторожно приподнимается, чтобы внимательно окинуть партнера взглядом. — Моим домом никто не интересуется в других целях, кроме пьянок и вечеринок. Все уходят по окончании, потому что таковы мои правила. Эти люди даже не собираются делать большее. Им хватает, — задумчиво хмурится и цепляет того за подбородок, сталкиваясь носами, — Сегодня здесь только ты и я.

           Тэн усмехается, прикасаясь губами к губам. Целоваться с Со в какой-то степени непередаваемый опыт, думает он, чувствуя всеми фибрами души и тела его язык на ряду зубов и его пальцы, скользящие по коже слишком низко и хорошо, чтобы быть правдой. Он горячий — во всех смыслах — опаляет спешным дыханием губы, оставляет руками ожоги на бедрах, мешаясь со следами засосов. Ждать не хочется совершенно. У Читтапона в голове взрывается галактика звенящей тишиной и отсутствием мыслей, заполняющаяся впечатлениями от ощущений трепетных, ярких касаний к животу и в близости к паху, от чего по спине пускает разряд. Хочется задохнуться в переизбытке, протянуть руки к горлу и сжать так сильно, чтобы пустило квадратами под веками, но выходит только растягиваться на кровати в попытках сохранять хоть какое-то подобие рассудка. Условный светофор и оживленный перекресток: внутренняя гонка, подгоняемая остаточным алкогольным адреналином и энергичным согласием на край земли. Тэну действительно несмешно, а Енхо пускает в ребра полуусмешку, возводя томную тревожность в абсолют. Колени рефлекторно сдавливают и дрогнут после очередного неспешного то ли поцелуя, то ли царапины от зубов.

              Джонни медленный, распространяющий пламя, водит большими ладонями по бедрам, сжимая, поднимается ими к талии, и Ли плохо чисто физически. Он торопливо тянется руками к его щекам, чтобы поднять к себе, заглянуть пронзительно точно в глаза и снова ощутить на себе поцелуй. Читтапон никогда еще не чувствовал себя так уязвимо, как сейчас, когда сдается в попытке сдерживать каждый вдох и звучный выдох, выпуская их прямо в губы партнера, который, кажется, даже и рад. Из головы успешно выбиваются любые предрассудки и грузные мысли одними касаниями, одновременно невесомыми и слишком жаркими для него одного. С каждым мгновением Тэн все меньше помнит о своих ежедневных будничных проблемах – перед ним сейчас его главная, первостепенная и насущная.

           – Поцелуй меня, умоляю. Еще раз, — он не хочет отпускать его куда-то дальше, чем сантиметр между носами, цепляясь за любую секунду в томном забвении, сползая со щек, закидывая руки на плечи и обхватывая ими голову. Так крепко, как только может.

           И Со не остается ничего, кроме как слушать и исполнять беспрекословно. Остатки собственной одежды раздражающе греют еще сильнее, но отвлекаться от соприкосновения – грех. Его мир трещит по швам от крепкой хватки Тэна, который хочет взять больше, чем может, тянет ближе, теряется в амплитудах и интенсивностях, чуть ли не сталкиваясь зубами. Енхо старается до последнего, но сдается в бесполезной схватке с тканями, резко отрываясь, и нервно стягивает с себя брюки. Рядом с кроватью, да и по всей комнате в частности, неосторожно в порывах брошена ненужная одежда. Он расставляет руки по обе стороны от Ли, наклоняется и мазано целует в шею – везде, где ему хватает места, - и на ухо шепчет что-то совершенно неразборчиво-непристойное, отчего тишина разваливается на атомы после честного и откровенного стона, контроль над которым стоит выше частиц незадействованного разума. Во всей Вселенной не найдется места важнее неопрятно расправленной ногами и пальцами кровати и мягких подушек, удобных, чтобы опрокинуться всей спиной, выгнуться и продолжать вечно чувствовать. В голове звенящая тишина мешается с пронзительным криком, тело бросает в жар и ледяную дрожь одновременно, а бесконечность действий отзывается яркими разрядами. Читтапону сложно держать себя в здравом рассудке, когда его руки бессознательно и безобразно сжимаются на чужих плечах. Он открыт полностью – как никогда раньше в жизни не был – и все говорит само за себя в моментах исключительно громкого надрывного дыхания через силу. Его хочется задержать в легких, потерять сознание и не быть, не существовать, но ощущения ошеломляюще долгие, такие, которые ужасно нравятся. За закрытыми веками открытый огонь из эмоций, полыхающий костер, и каждое касание разжигает все сильнее, накаливает обугленное сознание, сбивает мутностью дыма.

           И Джонни не легче – в нем рой мыслей, планов и порядка каждого действия – он все видит, нежно гладит бока, ниже, и за бедра тянет совсем близко к себе, выбивая обрывистый звук не только из груди партнера, но и из своей. Он охрипше вздыхает сам, роняя голову к груди, но продолжает крепко держать ноги в захвате своих рук, из-за чего Тэну хочется закрыться предплечьями. Енхо не может отказать, когда перед ним расстилается весь его мир в конкретный момент, а внимание сосредоточено исключительно на виде чужих чувств – даже если Ли этого не осознает, он с каждой секундой все сильнее подчиняет одним только своим нахождением, громким вздохом, подрагивающими веками и истерично вздымающейся оголенной грудью. И это тяжело. Тяжело держать контроль над ситуацией, делать все правильно и идеально, так, как сам того хочет и желает для Читтапона, который в полной безысходности со все еще поднятыми ногами мечется в контакте и буквально неразборчиво молится одними губами. За ним хочется наблюдать, видеть все его эмоции и подпустить ближе – чуть ли не под свою кожу, непозволительно близко, стать чем-то большим и распасться одним мгновением громогласного взрыва. Тэн красив, настолько, что его периодично распахнутые глаза могут уместить в себе практически все галактики, а в интуитивных движениях свое отдельное необъяснимое изящество, другая жизнь. У Джонни по спине бегут мурашки, в голове слышно биение сердца, но в руках у него сейчас только одно.

           Ли держится стойко, не сводя ноги, и ждет, хоть у него и нет иного выбора, – бросает смягчившийся взгляд на Енхо, который, кажется, в очередной раз потерялся в пространстве и собственных ощущениях. Если волнение Тэна было перманентным в основе своей, которое зачастую переносилось в огромных объемах работы, то он переживал в деталях, хоть и не был на них зацикленным, и мог сбить это состояние только проходящим временем или срочным решением. В основном, его вводило в ступор. Синяки и ссадины на коленях, крепко захваченных в большие руки, расстилались уродливыми звездными путями, просились к прикосновению губами, чему Джонни вряд ли может сопротивляться. Читтапон еле слышно шипит от особо больных участков, но сразу расслабляется, пытаясь придвинуться к чужому телу ближе, сминая беспорядочные простыни еще сильнее. Из его рта вылетает отрывистый вздох, когда он ягодицами плотно касается бедер – разряд по накаленной до предела коже и кульминация ограниченного мировоззрения. В нем энное количество промилле алкоголя, которое бросает внутри шипучий и терпкий трепет. Тэн пальцами поднимает лицо партнера на себя, чтобы заглянуть ему в глаза абсолютно грязно и пустить по нему наглую в своем совершенстве улыбку, что больше призыв и испытание на прочность. И Джонни его с треском проваливает, срываясь с его ладоней и отпуская ноги из поддержки, и мечется в своей черепной коробке и ящике прикроватной тумбы, среди вырезок из статей, ручек и полароидных фото в поисках нужного ему прямо сейчас.

           У Тэна в моменте заостряется слух, он пропускает дыхание и напряженно вслушивается в копошение по его правую сторону, где Джонни чересчур ответственно исходится в точности своих действий. Ему хочется не заметить каждые издевательски долгие секунды, приближающие его к неминуемому, отчего сердце ужасным грохотом валится в ребрах, лишь бы быть как можно ближе и бесконечно ощущать над собой присутствие Со, его особенный запах и тяжесть совести в своем мозгу. Тело дает сбой, ощущая пробежавшие по боку остывшие кончики пальцев, до безумия мягкие к нему и ластящиеся для успокоения. Енхо страшно молчалив – он целует живот около пупка, борясь с навящивым – лечь на него головой и дать Читтапону пропускать волосы через руки в теплой тишине, разбавляемой равномерными вдохами и выдохами. Но в нем жарче, чем в аду, поэтому хватает за талию, чтобы сдвинуть сильнее под себя в неотрывном зрительном контакте, схватить ногу и ладонью вести до внутренней стороны колена, совсем невзначай затрагивая неприятно бесполезное белье. Ли одним шумным втягиванием воздуха просит избавить от любого намека на одежду, и не только его самого. Джонни кажется, что теперь он уж точно сходит с ума – касается к коже в молекулярной близости, слышит и чувствует каждую реакцию на свои движения, которые мышечной дрожью и кулаком, сминающим постельное, отдаются. «Давай уже», - несдержанным шепотом и отстраненно от мира прямо глаза в глаза, он соглашается. И отклоняется, щелкая лубрикантом, когда в комнате воцаряется мрак.

           Читтапон перестает чувствовать себя безгрешным ровно в тот момент, когда щурится от холода и поначалу неприятных лишних ощущений, волнительно трясется всей спиной, но позволяет забирать все, что вообще имеет. Он гнется в пояснице на поддерживающей его свободной руке, опаляющей вернувшимся теплом, крепкой и надежной, слыша в голове звон собственных падающих на дно мыслей и оглушительный выстрел по нервам от пальцев в нем. Через раз получается глубоко дышать срывающимися с губ звуками постепенно отходящего на второй план дискомфорта, и Енхо ловит каждый вздох на себя, стараясь целовать так, будто это соревнование на первое место, где все из них, кроме этого, приравниваются к смерти. У Тэна губы подрагивают так же, как и он весь, но терпеть – хорошее умение, взращенное в нем годами; получается слабо, пока он, чувствуя себя настолько безоружным, давится постепенно образующимися стонами и надеется заставить его быть глубже, быть не таким аккуратным и вдумчивым в каждое движение. Джонни пресекает его излишнюю активность крепкой хваткой за бок, и он в итоге успокаивается, пытаясь закинуть свою ногу щиколоткой тому на плечо. Тэн не может найти себе места даже когда его твердо держат, руками тянется к чужим, чтобы направить, показать, почувствовать больше, чем его, бесспорно, приятную осторожность, потому что тяжело – мало. Со откидывает свою голову взглядом к потолку, когда в его мыслях сплошной бардак, в центре которого одно желание на двоих, сбитое дыхание и попытки держаться в здравом уме. А еще Тэн. Он холодными кончиками пальцев ерошит волосы и шумно выпускает воздух через стиснутые зубы.

           – Изверг.

           – Стараюсь для тебя. Чем меньше ты двигаешься – тем быстрее закончу, — Джонни убирает ладонь из-под его спины и мягко щелкает по носу, спускаясь и гладя щеку, пальцами второй руки как можно спокойнее продолжая движение.

           Тэн закатывает глаза и забавно фыркает, но слушается и пытается окончательно расслабиться, утонуть в мягкой постели и обволакивающей его теплоте со всех сторон – внимание для него одного огромным потоком воздействует на каждое оголенное чувство. Енхо учтивый, крепкий и надежный, в нем хочется быть постоянно, находиться в ограждающих от мира объятиях и доверять. Он дышит с ним одним воздухом, проживает один момент и хочет растянуть его на всю оставшуюся жизнь ярким парадом эмоций; гнется спиной навстречу пронзающему и гигантскому, словно волна бушующего в шторме океана, бьет кулаком по одеялу и громко шепчет. Ли собирает свой разум по крупицам, склеивает тактильность, чтобы продолжать дальше настолько, насколько только возможно. И он готов. Готов, когда сквозь губы вылетает вымученный вздох холодной пустоты, а в ушах громко рвется упаковочный материал.

           Джонни наклоняется совсем близко, чуть ли не соприкасаясь носами, бережно держит бедро и невесомо целует в висок, отчего Тэн лишь кивает еле заметно, будто сомневаясь, но всем телом раскрываясь для них двоих, обретая уверенность в каждой своей особенности. Со думает, что он невероятно красив – такой какой есть, с небрежным макияжем, разбросанными волосами по его подушке, полностью обнаженный и хитрыми глазами зазывающий дойти до предела, держаться на краю обрыва и каждый раз выбирать вернуться к нему в руки, холодные, острые, но невозможно манящие. И выбор все равно будет очевиден, потому что Енхо знает себя, потому что он безоружен и идет в плен с пустыми руками, переводит дыхание и сдается. Читтапон вцепляется в его плечи со всей силой, боясь отпустить и быть потерянным, сжимает веки до боли и взрывающегося в голове давления, но ему не дадут – удержат до последнего – заметят и подарят. Его распирает изнутри, а сверху, практически у уха, горячие рваные вздохи, не менее нетерпеливые и несобранные, рядом. Колени трясет то ли от холода, то ли от проникновения, заставляющего жалобно испускать тихий протяжный стон, хриплый и на грани с неприятной болью в горле, пальцы леденеют от неоправданных переживаний, остаточных. Тэн не привык себя жалеть, он отдается полностью, зарабатывает травмы, но чувствует все, к чему стремится; концентрируется на своих эмоциях и ощущениях и тянет партнера на себя, так, чтобы гулко столкнуться ягодицам и бедрам, обвить руками шею и бросать по лицу десятки поцелуев для всеобщего успокоения. В любом его действии читается желание управлять, даже если ситуация не в его зоне ответственности – он грязно просит о большем, давит на нервы и двигается противоположно сам.

           В горле останавливается кашель от неожиданности, Енхо замирает всем телом, анализируя произошедшее, но Читтапон под ним – настоящая бестия, которая щекочет затылок и не видит никаких проблем, мрачно просит начать движение. А он не привык врать и ускользать от обязанностей, поэтому дает все сполна, честный и олицетворяет надежность; толкается бедрами и не сопротивляется своему глухому стону, выслушивает каждый от партнера в неоговоренном обмене любезностями. Тэн в пальцах сжимает чужие волосы, стараясь поймать губы губами, слишком нервно и лидирующе вырывает контроль над поцелуем – мокрым, с горячими вздохами и рефлекторными перерывами, чтобы выгнуться всей спиной навстречу к заполняющим ощущениям. Джонни, видимо, многое в своей жизни умеет, и он убеждается в этом в очередной раз, когда за каждым звуком из рта следует новый, низкий и чересчур искренний. Ему внутренности щекочет удовольствием, будто пером невесомым проводит по животу, и давиться в переизбытке хочется бесконечно. Былой холод комнаты исчезает практически незаметно, а воздух накаляется до критичных температур в мгновение ока, языками пламени застилая обзор перед глазами. Феномен Со объяснить сложно – он совсем близко, внутри, повсюду, беспорядочным голосом повторяет что-то из раза в раз, пока продолжает изводить себя и Тэна в нахлынувших эмоциях. Его нутро переходит на крик: «Хватит, много, хватит», - но им не хватит, и уверенность в этом укрепляется с совершенно прозрачными взглядами, наполненными нескрываемым желанием и возбуждением, которое переходит все границы дозволенного. Ли бесстыдно двигает ягодицами в образовавшемся такте, бросает жившие в нем сомнения в пропасть и считает мир для него самым лучшим как минимум потому, что в нем сейчас есть они – и большего не нужно. Он чувствует на себе руки, горячие и огромные, что гладят везде так правильно и нежно, от чего мозг перестает работать в диссонансе ощущений, одновременно грубых и выбивающих весь воздух из груди, амплитудных и точных, и мягких, теплых и до боли приятных. Джонни по просьбам быстрый, глубокий, целует напряженную грудь, которую обвивает изящная татуировка, и совсем без тормозов, поэтому сжимает чужие бедра до белеющих пятен от пальцев. Послушно тонет в нем и не планирует находить себя среди обломков собственных моралей.

           – Не бойся смотреть мне в глаза, — Тэн тихо выдавливает из себя на оставшихся силах, — Делай это.

           Его глаза сияют в темноте необычайной красотой – ярко и ослепительно – их видно отовсюду, они преследуют и остаются в воспоминаниях навсегда. И Енхо делает это, скрепляя зрительным контактом каждый разрыв соединения, стонет ему в губы. Читтапон двусмысленный, разный и никогда не простой, хоть и пытается им быть, ловит на своей коже студеные мурашки, дрожит, но продолжает смотреть в глаза испытывающе. Ноги содрогаются устало, разъезжаются даже с крепкой хваткой на них, и Ли сжимает всего себя без возможности свободно дышать, теряя ежесекундно в ударах сердца. Он до безумия хочет, чтобы его сдавили в объятиях до сломанных ребер, чтобы воздействие на его открытые раны закончилось чувственным взрывом, чтобы он остался в бесчисленно повторяющемся мгновении, когда он поистине живой, а не бесполезно существующий. Джонни умеет читать между строк – замедляет движение и каждым последующим выбивает из них обоих пронзительные вздохи, безумные, сквозь зубы. У него жизнь вьется в руках, такая гибкая и аномально прекрасная, в которой закована тайна человеческой породы или что-то большее – неземное. Громким выстрелом в оглушающей тишине наступает личностный крах и падение на дно, чистое удовлетворение без капли стыда.

           Читтапон раскидывает руки в стороны и сбито дышит, молча просит лечь рядом и взять в свои беспощадные касания, которые по сверхчувствительной коже кажутся ударами тока. Он пахнет горечью и концентрированной духотой, совсем безмятежный, вросший в сознание и укоренившийся в ладонях своей бескрайней заботой. Тэн гладит его по волосам и смотрит на дрожащие ресницы закрытых глаз – за окном постепенно светлеет. И ему кажется, что у него больше нет проблем. Кроме Джонни Со и желания целоваться с ним до конца своих дней. На его животе обжигающие пальцы бесцельно водят по кругу, успокаивают на грани со сном, а на душе непривычно спокойно. Чужая грудь мерно вздымается с перебоями от усталости; звуки с нижнего этажа и вовсе перестали тайком пробираться в комнату.

           – Я думаю, нам нужно будет встретиться в следующий раз, — Енхо шепчет не открывая глаз и прикасается носом к виску, — Теперь уж точно некуда спешить.

           Тэн непроницаемо молчит, закидывает свою ногу на его бедро и улыбается в щеку, постепенно все сильнее начиная ощущать себя в ловушке горячих объятий. Хотя, если не на все, но на одну проблему меньше стало точно. Теперь ему не холодно по ночам.