Хмурый профиль в свете неоновой вывески на стене обостряется, становится хищным, неподвижным, но глаза умиротворённо прикрыты. Момент как будто замер, ни звуков не слышно, ни движений никаких нет, выдаёт только кадык ходящий под кожей от слишком глубоких вдохов и ноздри раздувающиеся. Полные губы сжаты в тонкую линию сейчас, белые, потерявшие былую яркость, как и всё лицо. Нос птичий морщится незаметно время от времени, а руки на коленях лежат, немного подрагивают. Даже сейчас, борясь с тошнотой и стараясь удержать содержимое желудка на месте, Мирон красивый. Нет-нет, не как обычные люди. Ваня не может подобрать нужное слово, но больше, наверное, подойдёт красивый. Есть в его непропорциональной нелепости какой-то шарм, магия. То ли дело в худобе, делающей лицо Мирона острым, лишающей той заявки на смазливость, которая прорисовывалась в его чертах, когда у него были округлые щёки, давным-давно, Ваня и не знаком с ним тогда был. То ли во влажном и живом блеске глаз, в котором сразу столько эмоций, но ни одну не прочтёшь, если только сам Мирон позволит, разрешит, откроется. А может и вовсе всё дело в этих блядских бровях, которыми Мирон может передать тысячу эмоций, только слегка приподняв. Да, брови очень выразительные, но не в них дело. И не в худобе, не в глазах. В Мироне всё дело. Голос у него такой урчащий порой, хрипящий, но мягкий и тихий, даже когда он кричит, выкладывается по полной, есть в нём что-то такое по-стальному спокойное, постоянное, глубокое. Смех у него заразительный ужасно, эмоциональный, искренний. Если Мирон смеётся, другие просто не могут не смеяться, даже если постараются, такой у Мирона смех. Тёплый.
Ваня смотрит, не отводит глаз. Сейчас Мирон поборет в себе тягу блевать, выпрямится и посмотрит на Ваню недоуменно, мол чё палишь? Ваня потеряется, глаза отведёт, а потом они снова вольют в себя по несколько стаканов этого… Что они там пьют? Ване всё равно. Ваня сейчас смотрит на согнувшегося Мирона, прослеживает каждое мимолётное движение, вздох, взмах тёмных длинных ресниц. Да, красивый. Ваня ужасно хочет Мирона. До дрожи в коленках, сухости во рту и звона в ушах. Хочет поставить его в коленно-локтевую и ебать так, чтоб тот задыхался и кричал. Ване очень хочется услышать как Мирон стонет когда кончает. Наверняка так же прекрасно как и смеётся, даже лучше.
Тело у Мирона тоже охуенное по скромному евстигнеевскому мнению. Тощее, с выпирающими косточками, с острыми коленками и локтями, но плавное какое-то, что-ли. На руках так сексуально вены выпирают, как и на виске, а бёдра, Ваня предполагает, очень чувствительные. Ещё Ваня думает что после оргазма Мирон содрогается от остаточной судороги, бёдрами ведёт и было бы охуенно в это время находиться внутри.
Ваня вообще много чего воображает о Мироне. Каково это просыпаться с ним по утрам, как просто обнимать его в конце дня, как трахаться с ним полночи, чтоб соседи в стенку долбили. Одно он только знает точно, что целоваться с Мироном это вышка.
Он бережно хранит в памяти тот момент когда бухущий Фёдоров курить хотел страшно, а сигареты как назло промокли под ливнем брошенные на балконе, оставалась только та, которую Ваня в зубах зажимал. Нет, Мирон как приличный мужчина у Евстигнеева сигарету не стал отбирать, подождал пока тот затянется и прижался к его губам своими, заставляя выдохнуть. Ваня прямо там тогда чуть коньки не отбросил, то ли от резкости мироновой, то ли от неожиданной прыти с которой он проделал это всё. Мирон тогда увлёкся слишком, засосал Евстигнеева не въезжающего вообще, так они ещё минут пять друг другу пасти вылизывали, пока Ване пепел с тлеющей сигареты на руку не упал. Ваня смотрел на Мирона непонимающе, глазками хлопал. Фёдоров пожал плечами и выдал без зазрения совести: «Ну, а что? Чё мы, чужие что ль друг другу? Нихуя плохого не вижу, тем более ты охуенно целуешься.»
Ваня согласился, а хули. Раз Мирон считает что с друзьями сосаться иногда — нормально, Евстигнеев не против, правда.
С тех пор они ещё трижды целовались, один раз даже трезвые. Просто Ване захотелось, а Мирон был не против.
Мирон разгибается наконец, открывает глаза, на Ваню смотрит и улыбается, сообщая что буря миновала, можно дальше бухать. Евстигнееву жуть как глаза не хочется отводить, но не продолжать же пялиться. Он губы поджимает, сглатывает и двигается к Мирону ближе, наливая по стаканам алкоголь.
— Хей, Мир, — зовёт он, заставляя Мирона посмотреть на себя. — Ты же говорил как-то, что я могу у тебя хоть о чём попросить и ты не откажешь мне, помнишь?
— Конечно помню, братан, — пьяно кивает Фёдоров и кладёт руку Ване на плечо.
Евстигнеев смотрит в глаза напротив, наклоняет голову, думая не сильно ли бредово прозвучит его просьба.
— Давай сексом займёмся. Вот прям сейчас.
Мирон моргает, осмысливая услышанное, кивает.
— Ладно! — Утверждая своё движение, говорит он.
Он двигает руку с плеча Ваниного на шею, гладит по ямке и тянет на себя, целует в подбородок.
Неужели так просто? Евстигнеев отмечает у себя в голове что Мирон, кажется, и правда на всё что угодно готов.
Фёдоров смотрит Ване в глаза и целует его уже в губы, вспоминая то чувство евстигнеевской щетины, запах персиковых сигарет, острую кромку зубов. Давит на плечи, перекидывает ногу через Ванины колени и притирается задом к бёдрам. Ване нравится эта лёгкость с которой Мирон всё это делает, будто и не заморачивается что трахаться будет с другом своим лучшим, а не с тёлкой какой-нибудь.
Ну, а правда, что такого-то? Они друг про друга почти всё знают, видели друг друга в таком состоянии, в котором любой тёлке страшно показаться, почему бы им не потрахаться, так, по пьяне.
Евстигнеев, ты мысли свои слышишь вообще, а?
Мирону надоедает Ванина отстранённость, он хлопает его по щеке, снова целует и Рудбой наконец отмирает, складывая руки у Мирона на пояснице, под футболкой, вторгается за край пояса джинсов немного, гладит. Кожа тёплая, гладкая, чувствительная, по ней сразу мурашки бегут, Мирон льнёт к ладоням, посмеивается хрипловато. У Вани сознание вообще кажется отключается, он только сердце своё слышит и мироново довольное лицо улавливает. Хорошо так, спокойно, в штанах только горячо и тесно. Фёдоров трётся своей щекой об Ванину щетину, упирается своим лбом в его, дышит поверхностно. А после обнимает его за шею, тычется носом в ухо, кусает хрящик, вбирает в рот мочку вместе с серёжкой и языком с ней играется. У Вани от этого мысли путаются, он Мирона за бока сжимает. Подставляет шею под спешные поцелуи, укусы, воздухом давится и перенимает инициативу. Стягивает с Фёдорова футболку, опрокидывает на диван и смотрит-смотрит-смотрит, не может глаз отвести. Впивается зубами под ключицей, ловит шипение и лижет покрасневшую кожу, руками оглаживая бёдра.
Мирон ещё лучше чем представлялся — отзывчивый, бесстыдный, такой родной в руках, гибкий.
Ваня с себя свитшот стягивает, с Мирона - джинсы и не может глаз отвести от того как головка его члена из-под белья выглядывает, багровая, блестящая. Евстигнеев знает что нездорово это совсем, то что у него рот полный слюны сейчас, он уверен — зрачки расширяются, топят радужку в себе. Он склоняется над Мироном, тянет трусы вниз и не может сдержать довольного урчания, вырывающегося из груди. Обхватывает губами головку, языком упирается в маленькое отверстие и насаживается совсем немного, дразнит Мирона. Тот мычит, вскидывает бёдра и руками в Ванины волосы ныряет, пальцы на ногах поджимает, глаза закрывает. Евстигнееву реакция нравится и он продолжает, расслабляет горло, наклоняет голову, щёки втягивает и глаза поднимает, смотрит. Фёдоров рот распахивает, стонет гортанно, но Ваню направлять даже не пытается, только оттягивает за волосы не сильно. Ване это всё до ужаса нравится, он свои джинсы одной рукой расстёгивает, не в силах терпеть больше сковывающую ткань, а Мирон кряхтит тихонечко, в спине прогибается и ещё сильнее Ваню за волосы тянет, предупреждает. Рудбой отстраняется, стаскивает с Мирона бельё окончательно, свои джинсы снимает, вытащив из заднего кармана кондом и снова целует. Язык Мирона к себе в рот засасывает, зажимает между зубами, а после со своим переплетает, вдавливая Фёдорова в диван. Так сладко с ним, так правильно, Ване больно думать что они всё ещё просто друзья, которые просто решили потрахаться. По дружбе.
Мирон сам на живот переворачивается, коленями упирается и грудью на диван ложится. Ваня о такой позе даже думать не стал бы, Мирон же не тёлка, но Фёдоров выглядит вполне довольным, нетерпеливым, ведёт бёдрами, хрипит в обивку. Нет, Ваня знал конечно что Мирон бабами в этом плане не ограничивается, предполагал что он и сам под мужиков ложился, но чтоб настолько развязно себя вёл — для Вани было удивительно и некий намёк на ревность вспыхивал в груди.
Евстигнеев наваливается на Мирона, грудью к спине прижимаясь, рукой тянется к губам — надо же всё-таки его подготовить. Фёдоров пальцы послушно облизывает, языком к нёбу прижимает, так что по фалангам его же слюна течёт, прикусывает слегка и выпускает. Ваня влажными пальцами проходится по ложбинке, надавливает на мышцы отверстия, другой рукой чуть сжимает одну ягодицу, открывает себе обзор. И это, блять, невероятно. Мирон, дрожащий, покрытый капельками пота, выгнутый в пояснице до предела, цепляется за спинку, ноги доверчиво раздвигает. Нет, Ваня точно спит, как-то это всё больно похоже на один очень яркий мокрый сон.
Он вгоняет в Мирона два пальца, а тот двигает на встречу бёдрами, вертится, а после того как Ваня пальцы сгибает, заходится стоном. Ваня уверен что пульсация в висках заглушает весь остальной мир, он сам уже на пределе, лёгкие будто в размерах уменьшаются. На долго его не хватает, он только презерватив по члену раскатывает и толкается — нет сил чтоб терпеть дальше. И вот это всё в тысячу раз лучше чем он себе представлял. Внутри Мирона горячо, тесно, сам он липкий от пота, Ваня прижимается к нему, грудью чувствует выпирающие позвонки, губами бешеный пульс ловит и толкается на пробу, выбивая из мужчины дыхание. Неоновая вывеска на стене пляшет перед глазами цветными пятнами, Евстигнееву жарко, он кусает Мирона за плечи, за шею, лижет за ухом, пытается впитать в себя его частичку, этот крышесносный запах, его стоны, но понимает что, кроме острого удовольствия и жара ничего и не вспомнит потом, потому что всего этого так много, и он до краёв наполняется этим. Он глубоко толкается, сжимает пальцами Мироновы бёдра до белых пятен, гладит по внутренней их стороне, а потом руками половинки раздвигает и не может не смотреть, как его собственный член плавно, одним толчком входит в Мирона. Фёдоров не может стонать, потому что Ваня срывается на такой бешеный темп, что и вдохнуть некогда, он лишь пытаться дышать и может. Евстигнеев вдруг понимает что хочет, безумно хочет видеть лицо Мирона, то, как оно искажается от удовольствия, как ресницы бешено взмывают и опускаются, как губы приоткрываются от тихих ахов. Он выходит и переворачивает Мирона на спину, хватает за голени, подтягивая к себе вплотную и врывается уже медленно, плавно, мучая и себя, и Фёдорова. Он сильно замедляет темп, целует миронову грудь, предплечья, лицо, тянется к губам, моментально получая ответ и ощущая руки Мирона на своей шее.
— Давай же, Вань, — шепчет Мир в самые губы. — Быстрее.
Лицо у него покрасневшее, расслабленное, по вискам пот стекает, а когда Ваня ускоряется он вовсе глаза закрывает, стонет куда-то в ключицу, бёдрами подмахивает. Когда он кончает, у него зрачки под веки закатываются, голос срывается почти на крик, а пальцы впиваются в Ванины плечи.
— Блять, господи, Ваня! — Вырывается из его груди, переходя в расслабленный стон.
Евстигнееву в этот миг кажется что ебаться с Миром — это что-то на уровне земли обетованной, не меньше. Тот сжимается вокруг члена и правда бёдрами ведёт, как он и думал, так что Ваню захлёстывает оргазмом, он сам стонов не сдерживает, а после на дрожащих руках не удерживается. Он не то чтобы лёгкий, но Фёдоров не жалуется, видимо не отошёл ещё. Они лежат в тишине абсолютной, восстанавливают сбитое к чертям дыхание.
— Вань, — Зовёт Мир через какое-то время. — Я вот вообще не понимаю почему от тебя тёлки уходят.
Он смеётся Рудбою в макушку, руками лопатки гладит, а Ване вот сейчас вообще не до девушек, он готов поклясться что такого крышесносного секса у него никогда не было, ни с кем.
Когда тело остывает и воздух начинает холодить влажную кожу, Ваня всё-таки из Мирона выходит, гандон использованный стягивает, завязывает и кидает в мусорку под столом.
— Пойдёшь в душ? — Он смотрит на Мирона, тот ногу с дивана свешивает, лицо ладоням трёт.
— С тобой? — Поднимает бровь недоверчиво.
Ваня не знает что ответить. Было бы неплохо, на самом деле. Он жмёт плечами, открывает шкаф с зеркалом, достаёт полотенце.
— Уговорил. — Фёдоров кажется до ужаса беззаботным, наверное алкоголь в крови всё ещё гуляет.
Он поднимается на ноги, слегка пошатывается и морщится, всё-таки такое бесследно не пройдёт. Ваня улыбается на это в сторону и достаёт второе полотенце, следуя за Мироном в ванную. Он настраивает воду погорячее, встаёт под струи и тянет Фёдорова на себя, обнимает, в щёку целует. Тот кажется не против совсем, откидывает голову назад, прикрывает глаза, руками Ваню за пояс обхватывает.
— Хоть слово скажи, Евстигнеев, — тихо говорит мужчина, усмехается. — Понравилось хоть?
— Понравилось. — Соглашается он, кивает ещё утвердительно, с нажимом проводит по мироновой спине. — Охуенно было.
— С чего это тебе моя задница так приглянулась? Экспериментов захотел?
Ваня мотает головой, смотрит в глаза и проводит по лицу рукой, потому что из-за воды не видно ничего.
— Не знаю, — пожимает плечами и отводит взгляд. — Просто понял что ты мне, оказывается, нравишься, вот и захотел попробовать.
А с Мироном оказывается так просто быть открытым, ни притворяться, ни скрывать ничего. Даже сейчас обнимать его голого в душе — привычно и нет неловкости никакой. Они всё это время были так близки, а Ваня и не замечал этого.
Мирон целоваться опять лезет и смеётся от Ваниных неуверенных прикосновений.
Уже позже, лёжа в кровати они обнимались уверенно, ногами сплетались и не могли никак насладиться этим вечером, друг другом.
— И кто мы теперь? Друзья?
— Кажется в тот вечер ты меня всё-таки плохо слушал. — Мирон хмурится наигранно. — Семья, Ванечка. Мы — семья.