Спасти себя чужими лапами

Hello? Hello?

Are you lonely?

I’m sorry, its just the chemicals

Что страшнее: умирать от чувств или их отсутствия? А я вам скажу: страшнее всего хотеть исчезнуть.

Именно исчезнуть, дабы не доставлять близким проблем, не заставлять их чувствовать себя виноватыми из-за тебя. Дабы не кормить их подкожных демонов, чтобы у тех только разыгрался аппетит и страдать начинали внутренности друзей и родственников. Их и без того еле бьющиеся от тонны болячек хрупкие сердца.

Всех тех, у кого катализатором будут в концентрате души играть капли любви к тебе. А чем их больше, тем реакция побежит быстрее. Тем ярче.

Тем б о л ь н е е

***

Хван Хёнджин как раз был одним из тех, что порой хотели провалиться под землю. Он просто устал: устал от подколов со стороны одноклассников, хоть и улыбался им в лицо; от своих тараканов в голове, что с шумом бегали по дорожкам извилин, топотали и этим не давали даже спать. Он не из тех, кто бросит проблему и побежит о неё, пока за углом будут ждать новые. Но в какой-то момент они начали накладываться друг на друга. Хван боролся, а на него весь мир давил.

И ничего не помогало.

И никто не помогал.

Эта игра в одиночку изначально была проигрышной.

Оторваться от мира можно было только с рисованием, почему все поля тетрадей были в маленьких рисунках. Руки часто были в чернилах, в пенале половину места занимали карандаши разной твёрдости, а дома отец отвёл ему целую комнату под мастерскую.

Как раз рисование правда помогало.

Пара-тройка часов в абсолютной тишине, с кистью в руках и в окружении едких запахов растворителя для краски стали отдушиной.

И жаль, что нельзя навсегда остаться в этих моментах.

Приходилось почти каждый день стучать руками о непробиваемое стекло жизни.

***

— Ха-ха, да что ты, как девка то? — гадкий смех скрипит над ухом, — Давай, ещё пореви из-за своего зеркала, ха!

Нога пинает вдаль коридора отломанную крышку карманного зеркала. Тяжёлые ботинки и массивные кроссовки скрываются вдали коридора в сопровождении смеха гогота своих хозяев. Удивительно, что сегодня всё быстро закончилось, видимо, у Еджуна — а, соответственно, и его подопечных — сегодня хорошее настроение.

Хёнджин стекает по стенке вниз и плачет в колени. Он слишком сильно запутался, заблудился, он потерялся и пути назад найти не может, как бы ни хотелось. А разбитое зеркало стало последней каплей .

Разбитая губа кровоточит и щиплет. Осколки в руках режут ладонь, но боль не чувствуется. Только изнутри что-то раздирает.

Хван хранил это зеркало, ведь его подарила мать, что ушла уже как 7 лет назад:

«Хённи, ты самый красивый на свете, не забывай это. Помнишь, у нас с тобой даже есть одинаковые родинки под глазами. Смотри на неё в это зеркальце и вспоминай меня»

Всякий раз, когда пластинка в голове заедает на этих словах, пустота внутри разрастается. В воспоминаниях только белизна больничной палаты, писк аппаратов и родное лицо матери...

Хочется разорвать что-то. Или кого-то. 

Если бы была возможность вернуть время вспять, Хёнджин бы не медлил, а врезал Квону первым, чтобы тот боялся подходить... хотя кого он обманывает?

Он для такого слишком мягкотелый...

И теперь только пелена слёз затягивает светлые глаза, заставляя щуриться до появляющихся разноцветных искр.

Кто-то спускается рядом, а смотреть на него вовсе не хочется. Может, кто-то из компании пришёл забрать последнее? Пусть. Пусть заберут и валят отсюда к чёрту. Пусть только Хёнджина не трогают.

— Хван, ты куришь? — раздаётся почти под ухом.

Голос такой холодный, кажется, в верхних нотках звучит хрипотца, но звучит она на удивление мягко. Кажется, это кто-то знакомый.

Хёнджин поднимает красные глаза:

— Нет, но... 

Но не успевает он договорить, как "незнакомый знакомец" встаёт и цепкие руки хватают за талию, чтобы быстрее поднять.

— Идём.

Хёнджин не задаёт лишних вопросов.

Височная вена пульсирует. Внутри что-то упало и покатилось с шумом. Заставило бежать вперёд, а пальцы, очертившие тонкое запястье, только добавляли скорости.

Главное, чтобы ноги в морские узлы не запутались на ступеньках.

***

Школьная крыша встречает ударом холодного ветра в лицо, что сначала чуть с ног не сбивает, а после наоборот поддерживает затылок и мысли из головы выбивает.

Все мысли. Голова пуста и свободна, как никогда.

Хёнджин только чужой затылок в качестве путеводителя впереди видит. Путеводителя, что привёл в более-менее тихое место и указал на принесённые - видимо, им самим - сухие подушки.

— Да, я Минхо, если ты не помнишь, — смотрит в глаза парень — Хёнджин уже заметил, что тот старается всегда держать зрительный контакт при разговоре, даже если собеседник пытается "убежать". И он с детства такой.

— Хван Хёнджин... но ты, видимо, очень хорошо помнишь меня, Ли Ноу.

— Спрашиваешь ещё... — усмехается Хо, выуживая сигарету из пачки и протягивая её Хвану, — как только перевёлся и узнал, что некий "Хван Хёнджин" тоже учится здесь, решил найти и узнать, тот ли это

Чужие глаза изучают, то и дела останавливаясь то на родинках под глазами, то на разбитой губе, то вовсе смотрят "душа в душу"

— Ты так изменился с младшей школы... — Хёнджин всё же решает затянуться, но закашливается — что и стоило ожидать.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Но Минхо, вопреки ожиданиям, кладёт руку на спину и аккуратно поглаживает:

— А ты всё такой же... хрупкий и...

— Хо. — Хёнджин впервые за их разговор самовольно сталкивается с тёмно-зелёными глазами, — Скажи честно, ты здесь по просьбе отца? Это он опять пытается меня уберечь?

Минхо делает глубокую затяжку и улыбается уголком рта:

— А ты правда думаешь, что я сидел бы сейчас здесь с тобой, если бы то была прихоть твоего отца? 

Он прав. Ещё с детства Ли Минхо был принципиальным настолько, что не нарушит "законы" в своей голове даже под предлогом смерти. Заставить его делать то, чего он сам искренне не желает, просто невозможно.

Хёнджин замолкает, накручивая в голове мысли о том, что сказал глупость. В ушах гуляет только ветер, пока старший не прерывает его:

— Так... как я понял, Квон со своей компанией на тебя переключился? 

Хёнджин крутит в руках тлеющую сигарету:

— Эм... да я привык, это нормал...

— Что значит "привык"? - бычок летит куда-то за пределы крыши, а Минхо садится ближе и вытирает следы уже запёкшейся крови с чужой губы, - Это ты называешь "нормально"?

Хван опускает голову, как будто вырываясь этим из тисков. Не может объяснить, почему терпит и отцу говорит "ха-ха, упал, ударился, ты же знаешь, какой я неуклюжий!"

Почему?

В горле снова ком стоит, а висок начинает пульсировать.

Но руки обхватывают лицо, возвращая его в прежнее положение:

— Ты всё ещё для меня самый важный человек, Хёнджин, — Ли как никогда серьёзен, — да, я повёл себя, как тупица, когда сбежал после... твоего признания. Я идиот, который тогда не знал, что тебе ответить. По-хорошему ты даже не должен был идти со мной сюда, но...

Он прерывается, когда видит, что не так давно высохшие дорожки из слёз на щеках Хвана превращаются в реки. Мягкие подушечки пальцев гладят солёную кожу:

— ... но ты всё такой же хрупкий и маленький, тебя всё также хочется сберечь ото всего, Хёнджин... Прости меня. Прости, прости, миллион раз прости, прости...

Минхо кладёт голову Хвану на плечо и чувствует, как тот вытягивает руки и обвивает ими его шею.

— Замолчи, идиот... — смешок перебивает слёзы, — Спасибо, что пришёл...