— Жила-была девочка с очень грустной жизнью. Чёрт, — она зачеркнула нарисованный треугольник, — ведь этой неудачливой девочкой была я. 

И всё ещё остаюсь.

Потому что чудо, спящее в сантиметрах от неё, не давало Шин Э уйти. Они встретились случайно — это тоже сойдёт за сказку, но не на ночь: утренняя прогулка вылилась в бессмысленный и короткий разговор с Ён Ги, а потом он завалился на траву рядом и… уснул. Так себе сказка, Шин Э вздохнула, понимая, что иных вариантов у неё нет: многовато она должна была этому парню, чтобы неосмотрительно оставить его одного. Спящего. Спал ли он на самом деле? Ей было плевать.

— Жила-была девочка с очень убийственным взглядом по четвергам, — Шин Э нарисовала глаз и ещё глаз, но потом заштриховала их, и получилось два неровных овала. Она нахмурилась, поджимая губы: — Нет, не только по четвергам. 

— Всегда?

Шин Э посмотрела на него именно так убийственно, как говорилось в придуманной сказке. Ён Ги лежал на спине и рассматривал её хмурое лицо — бесстыже рассматривал, едва улыбаясь. Его улыбка была лёгкой, простой, но волнующей — всегда, — и Шин Э моментами ненавидела это — и Ён Ги в том числе, потому что он был настоящий и хороший. По-настоящему хороший. Или просто не показывал ей реальную личину. Корень.

Всех проблем. 

Всё же ей бы не хотелось ошибаться: вот он такой хороший, а на деле плохой, настолько плохой, что Шин Э стошнит кровью. Её вот просто не понимали: она любила быть живой — импульсивной, быстрой, агрессивной, потому что всё это находилось в ней, всё это было её неотделимой частью, всё это было ею самой, создавало Шин Э, как она придумывала сказки на ходу — глупые и нелепые сказки, как её жизнь. Шин Э не понимали, но она оставалась настоящей с собой — и это главное, это важно, это...

— Всегда… — тихо повторила она. 

— Жила-была девочка, — Ён Ги резко сел, отвернувшись от неё, ссутулился и провёл руками по траве, — которая думала, что она настоящая, а на деле носила маску. Настолько въевшуюся в неё маску, что сама не могла отделить, где она, а где нарисованная оболочка.

«Нарисованная оболочка».

Шин Э нарисовала ещё один овал: большой, вытянутый, словно сплошная капля или слизень. 

— Эта девочка, — его хрипловатый голос действовал успокаивающе, но само присутствие Ён Ги будоражило её, так себе коктейль, не вкусно, пыхтела Шин Э, пока он думал, что сказать, — действовала по импульсу тогда, когда это было не важно, — <i>всегда</i>, — но для неё всё было не важно, особенно то время, когда люди судили её. 

Шин Э нарисовала крестик, соединив концы линий с краями овала. Словно шнурки.

Зашнурованный корсет. 

У неё заболели плечи.

— Эта девочка, — Шин Э глубоко вдохнула, прежде чем продолжить, но поняла, что в горле пересохло до хрипоты и кашля — и пропустила свой ход.

— ...очень любила покушать, — Ён Ги засмеялся. — Мы забыли самое главное.

— Очень не любила терять то, что ей дорого.

Ён Ги замер, но не повернулся. Это тоже была игра — не смотреть на неё, или часть сказки — так необходимо, чтобы закончить придуманное? Он опустил голову и сцепил руки в замок. Его волосы — настолько ярко-рыжие на солнце, что иногда Шин Э щурилась — растрепал ветер, и она пожалела, что не умела рисовать, рисовать <i>красиво </i>— тогда бы Шин Э могла запечатлеть этот момент.

— Эта девочка, — Ён Ги остановился в раздумьях, а ей показалось, что она наперёд может угадать каждое его слово — по смешливому тону, — настолько рьяно защищала своих друзей, что периодически попадало не тем, кому надо.

— Эй, — Шин Э вскинула голову и от возмущения аж поперхнулась слюной: не из-за того, что он снова напомнил о том инциденте, но из-за того, что это вышло за рамки создаваемых образов, — это уже не пахнет сказкой! 

— Правда? — он обернулся, широко улыбаясь — а во взгляде читалась несколько жёсткая насмешка. — Как по мне, всё отлично. В самый раз. Десять из десяти. Прямое попадание.

Шин Э фыркнула и опустила лицо к рисунку, но в её мыслях зависла картинка, захваченная секунду назад, и сквозь слепящий образ проклёвывался силуэт слизняка в зашнурованном корсете, так что она перевернула страницу от греха подальше. 

— Ты дашь мне потом посмотреть? — Ён Ги кивнул на блокнот.

— Чёрта с два! — Шин Э вспыхнула. — Я сожгу это. А если ты полезешь — сожгу и тебя!

— Жила-была девочка, которая жгла людей за…

— Всё хорошее! 

— Какая плохая девочка.

— А я и не стремлюсь быть хорошей.

Ён Ги улыбнулся — а во взгляде осталась <i>горечь</i>. 

Шоколад горчит. Сладко-горько. Кофе — а после сахар со дна кружки, та ещё гадость, Шин Э почувствовала отвращение и прикусила губу. Прогорклый сок — она любила апельсиновый, но и в таких случаях он проигрывал. Или вот облизывать пальцы в грязи и крови, м-м-м, вкуснятина, Шин Э передёрнула плечами.

Слишком много «хорошо», «всегда», «жила-была» и серого «девочка». Но она не выросла художником, чтобы знать, как правильно добавить красок, а интуитивно намешает — ну, выйдет как обычно. Как вся её жизнь. 

— Жила-была девочка, — Шин Э бесшумно вздохнула и закрыла глаза, — которая потеряла то, что ей было дорого, и мечтала никогда ничего больше не потерять. Её отвергали. Из-за детской мечты? Или дело было в чём-то другом? Никто не отвечал ей…

Никогда.

— ...наверное, потому что она не спрашивала.

— Но всё было не так мрачно, — Ён Ги потянулся, похрустывая суставами, — ведь были люди, которые принимали её мечту — и её, такую, какой она была. С этой въевшейся маской. 

— И она держалась.

— Обещала, что не сломается.

«Я не сломаюсь». Шин Э вспомнила, как отчаянно говорила это — будто пыталась убедить то ли его, то ли себя саму — с разрисованным лицом. У туалета, в кафе. Усы, бородка, забранный пончик и кепка, и люди в зале, с которыми она так же отчаянно — но очевиднее — не хотела встречаться… Если завернуть это в сказку — выйдет ужасно, так что Шин Э мысленно поблагодарила Ён Ги за то, что он опустил все ненужные детали. 

— Она очень старается, — вырвалось у неё.

— И чем это закончится?

— Если ты говоришь о… — Шин Э задумалась — и пропустила часть предложения, надеясь, что он поймёт и так. — А если о сказке, то как ты хочешь?

— Я думал, ты ни под кого не подстраиваешься. 

Шин Э грустно усмехнулась: она разучилась смешивать его с остальными. И совсем немножко это ощущалось приятно. Как морская болезнь. Как… 

Горечь в улыбке не скрылась от внимания Ён Ги, но он промолчал, и Шин Э пугало то, как быстро он схватывал её эмоции, мысли, как наивно и легко она погружалась в разговоры с ним. Рядом с Ён Ги было свободно. 

Но у Шин Э оставалась гордость. 

Много. 

Всё спуталось, смешалось. Она завыла и захлопнула блокнот, отклонилась к дереву, яростно кусая карандаш, и зажмурилась. Не хотелось видеть свет, не хотелось видеть рыжие волосы, не хотелось видеть его взгляд, переполненный тем, что у Шин Э не получалось разобрать, а если получалось — то неправильно.

Ён Ги лёг обратно — она почувствовала движение рядом и быстрое касание, — подложил руки под голову, и всё. И вот так в молчании — нет уж! Шин Э сойдёт с ума, она клялась в этом, клялась и скрипела зубами, карандаш выскользнул изо рта, а умиротворение начало раздражать её. Посидели. Поговорили. Насоздавали. 

Шин Э не хотела больше сказок — хотела обыкновенных историй, без драмы, трагедий, внутренних переворотов. 

Но это не для них. 

Всегда.