Мужчина остановился в дверях, с шоком смотря на то зверство, что было расположено перед ним.
«Не успел, не успел…Я не успел!» — крутилось в голове, будто заевшая пластинка.
Руки неуправляемо опустились вниз по швам, что теперь мужчина выглядел как стойкий солдатик в дорогой одежде, состоящей из чёрного фрака, белоснежной рубашки и брюк без единой стрелки; но лицо его выражало далеко не крепкое, как орех, спокойствие. Оно показывало лишь страх.
На стене с тёмно-зелёными обоями и яркими вычурными завитками, где раньше висели многочисленные картины модельеров девятнадцатого века и эскизы к, видимо, будущим пышным и одновременно вульгарным женским платьям, теперь ниспадало человеческое тело. Были прикреплены разные вырезки из газет с абсолютно различными темами и заголовками: начиная с предстоящего бала у какой-то неизвестной доселе графини, заканчивая новостью о поимке некоего серийного убийцы в далёкой Америке. Надписи на стене тоже гласили о самом отличном друг от друга: «Символизм», «Эстет», «Смерть»…
С открытого окна задувал прохладный ветер, остужающий чужие горящие от жары и мокрые от слёз щеки. Подол фрака подбивал бёдра, создавая шуршание, но в чужой голове он не отпечатывался, ибо в тыковке, как любил называть её модельер, от шока, горя и ужаса образовался вакуум, а в ушах — звон.
Чёрные кудри закрывали чужое лицо, но мужчина понял сразу же, кто перед ним.
Тот, кто ему нравится.
Тот, кого он любит.
Тот, кто умер и теперь больше не скажет ни слова; кто больше не сделает ни одного вздоха; кто больше не создаст ни одного произведения искусства в виде изящных платьев, что так полюбились всем графиням и простым городским жителям, и вычурных мужских костюмов, что очень нравятся даже ему, человеку, носящему всё чёрное двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году.
Подойдя к столику возле тела, мужчина дрожащими руками взял бумажку, лежавшую на нём. Записка.
Текст был написан на обычном клочке бумаги почему-то жёлтого цвета. Линии на листке безбожно стёрты, видно, что раньше на нём пытались нарисовать очередной наряд для расфуфыренной мадам, готовой купить что угодно за баснословную цену. Слова написаны красивым каллиграфическим почерком: завитушки у букв выглядели плавно, сразу видно наточенную руку, а вот то, что было написано…
«Я знаю, <...>, что ты прибежишь сразу же, как только заподозришь что-то неладное, ведь я не пришёл, но вот в таком формате произошла наша с тобой последняя встреча.
А ведь с чего всё началось?».