I’m more than

За дверью ванной комнаты тихо работает радио, едва слышное за пением Эйджи — он готовит ужин, не забывая пританцовывать и время от времени пинать мячик, который ему приносит Кайто. У них всё хорошо. Аслан посещает психотерапевта и учится жить в мире с адом, который носит в себе. От него не избавиться, не вырезать и не вытравить, память не стереть и не уничтожить, как бы сильно ни хотелось, но ад можно застроить новым и светлым, и они стараются изо всех сил, даже если прошлое навязчиво напоминает о себе.

Аслан сидит на полу, спиной прислонившись к бортику ванны, и пытается привести мысли и чувства во что-то собранное. Он вслушивается в звучание родного голоса и радостный лай пса, концентрируется на приятном предвкушении вечера, но кожа на пояснице горит под прикосновением эфемерной ладони, и это единственное, что ощущается реально. Мужчина в вагоне метро всего лишь хотел его подвинуть, всего лишь выбрал неудобное место, но Аслана прошибло холодным потом, а по позвоночнику побежала дрожь. Он не сорвался — сдержал себя, восстановил дыхание, сумел не развалиться на куски прямо там, но сейчас он дома, за закрытой дверью, в полной безопасности, где не получается держать маску, и мелкое крошево осыпается на кафельный пол.

Аслан ненавидит это. Ненавидит доставлять Эйджи неудобства, ненавидит заставлять его волноваться, а ещё чертовски ненавидит его проницательность — только увидел на пороге, а в глазах уже отпечаталось неизбежное приближение девятого вала. Но больше всего этого Аслан ненавидит себя, и эта ненависть встаёт колючим комом в горле, выпускает иглы и раздирает мягкие ткани — дышать становится всё сложнее, а сердце стучит в ушах, будто обухом по голове, и парню известно, что будет дальше. Ладони зажимают рот, потому что покрытие белое, потому что оттирать кровавые разводы будет тяжело, потому что Эйджи сразу заметит, потому что он и так слишком с ним возится, потому что он устанет и уйдёт, потому что все уходили. Поясница нестерпимо зудит, и прикосновение к ней на секунду ослепляет многоцветьем отпечатков, словно фейерверк в новогоднюю ночь — слёзы брызжут из глаз, когда Аслан смотрит на кожу, вдоль и поперёк иссечённую чужими руками.

Ногти впиваются в тело, а панический ужас нарастает, вытесняя из головы все мысли, кроме содрать уничтожить очистить избавить сейчас же сиюминутно я не такой это моё тело не ваше уберите руки прочь я никогда этого не хотел пожалуйста прекратите, но его, как и много лет назад, никто не слушает. Кафель исчезает, спину холодят смятые простыни, руки дрожат в чужом захвате, не имея возможности вырваться. Похабная ухмылка просит раздвинуть ноги и не сопротивляться, иначе будет хуже, и Эш поддаётся, потому что ему никто не поможет. На запястьях защёлкиваются наручники, а огни Нью-Йорка скачут по обнажённому телу, заглянув в панорамное окно — они наблюдают за каждым падением Эша. От самого себя тошнит, но принятая таблетка сдерживает рвотные позывы, пока грубые пальцы до боли сжимают светлые бёдра — завтра вместо отпечатков на коже распустятся сине-фиолетовые галактики, и Эшу придётся до крови вгрызаться в ладони, чтобы не схватить нож и не срезать их вместе с плотью.      

Не первый. Не первый, не второй, и даже не десятый, но это не то, где "время лечит" — время лишь усугубляет. Накатывает всё сильнее, давит, держит голову под водой и не даёт сделать вдох, будто раньше было мало, будто не смотришь в окна двадцатого этажа и не хочешь рывком распахнуть окно, будто от тебя не прячут таблетки за пятью замками, будто не мечтаешь проснуться с перерезанным горлом и не молишь об этом несуществующего бога. Боль в каждой мышце выкручивает тело наизнанку, и ухмылка думает, что это благодаря ей — каждая из них мерзкая и самодовольная, Эш мечтает разорвать их на куски, помочь захлебнуться собственной кровью, но может лишь дышать смрадным запахом потного тела и чувствовать его вес на себе, сдерживая утробный крик. Тобой просто пользуются, как и десятки раз до этого, слышишь? Не происходит ничего необычного. Скоро всё это закончится — у него проблемы с сердцем и надолго его не хватит. Ты всего лишь игрушка, живущая за их счёт, поэтому не смей надеяться на что-то хорошее, ты хорошего не заслуживаешь.

Грубые, разрывающие изнутри толчки, к которым никогда не привыкнешь. Омерзительные влажные прикосновения языка к коже, рука, оттягивающая волосы так, будто желает оторвать голову. Зелёные глаза крепко зажмурены, но ощущения обострены до предела, упасть бы в обморок и перестать чувствовать отвращение хотя бы на секунду. Ухмылка покидает чужое тело, забрызгивая собственный живот тягучей жидкостью: сегодня судьба благосклонна к Эшу — не придётся блевать, давясь истерическими рыданиями, вымывая сперму из волос. Мокрая рука треплет парня по щеке, и он бы укусил, но голова тяжёлая и неповоротливая, словно набитая соломой — кукла. Сухие слёзы остановили свой бег, и даже боль отошла на задний план — пусто. Совсем ничего. Бездонная чёрная дыра. Ухмылка шепчет "до скорого", и ад оживает вновь.       

Ухмылка сменяется лицом тренера по бейсболу, после — лицами Дино, Марвина, Фокса, всех, кто когда-либо показывали Эшу, какое он ничтожество. Всего одно прикосновение. Спусковой крючок, выстрел в голову без возможности спастись, перерезанный тормозной шланг, тупик в переулке при побеге от хулиганов, распахнувшаяся дверь в затянувшийся бэд-трип, а ведь Эш просто хотел быть счастливым. Он не нуждался в модельной внешности, не нуждался в том, чтобы его считали привлекательным, но получил красоту, которая уничтожила всю его жизнь. Изрезать бы лицо осколками, лишь бы всё это прекратилось, лишь бы никогда не испытывать подобное.       

Эш чувствует щекотное прикосновение к ноге, но не может понять, что это — мир вокруг плывёт, и чёткая картинка никак не хочет складываться. Он пытается сконцентрироваться на этой мягкости, но нехватка воздуха и бешеное сердцебиение чертовски мешают — их приходится заглушать, хотя сил совсем нет. Чей-то голос зовёт его будто сквозь слой ваты, но почему-то настоящим именем — от этого становится чуточку легче, и петля на шее немного ослабляет давление. Примерно через сорок секунд — меньше или больше, он сбивался несколько раз — щекотное нечто обретает форму пса. Он удивительно спокойный и не вызывает страха, с его появлением пространство расширяется, а его присутствие немного облегчает боль. Голос звучит чётче, но Эш до сих пор не может понять, кому же он принадлежит. Это неважно, потому что он спокойный и мягкий, к нему хочется прислушиваться.       

Голос говорит о том, что Эш не в порядке, но он будет, и Эш кивает — слышать это лучше, чем бесполезное "всё хорошо", потому что не хорошо вовсе. Голос предлагает дышать вместе, и Эш хочет пошутить, что гипервентиляция лёгких не самое приятное состояние, но осознаёт, что дышать стало легче. Открывать глаза всё ещё страшно, поэтому Эш снова кивает. Чужое глубокое дыхание не синхронизируется с его, подстроиться тяжело — ритмы очень разные, но постепенно они выравниваются, и Эйджи хвалит Аслана, говоря, что он отлично справляется. Стеклянный край стакана касается сухих губ, и Калленриз с колоссальным трудом делает первый глоток — горло конвульсивно сокращается, пытаясь не позволить жидкости поступить в организм, но Аслан перебарывает и это. Следующие глотки идут легче.

— Я могу взять тебя за руку, если ты этого хочешь, — последнюю часть Эйджи выделяет, и Аслан непременно должен ответить ему не просто кивком. Окумура так старается подбирать правильные слова, так заботится, и заслуживает такие же усилия со стороны Аслана.

— Хочу, — выходит едва слышно, потому что голос хрипит, и приходится покашлять, чтобы повторить ещё раз. Аслан хочет повторить это громче. — Хочу, пожалуйста.

Мягкая ладонь аккуратно берёт его, влажную и всё ещё дрожащую. Эйджи спрашивает, комфортно ли, и Аслан приподнимает уголки губ в крошечной улыбке. Его прикосновения никогда не вызывали отторжения, не только не оставляли отвратительных отпечатков, но и стирали старые. Руки Эйджи делают Аслана чище.       

Голова сама собой клонится в сторону и падает на острое плечо. От домашней футболки пахнет пряностями, персиковым гелем для душа и кондиционером для белья. Аслан пытается вспомнить, какого она цвета, но не удерживается и подсматривает, приоткрыв глаза — красная. Одна из тех, которые Эйджи взял в вечное пользование, когда они стали жить вместе.       

Кайто лежит в их ногах, спрятав нос в лапы — он всегда делает так, когда тоскует. Аслан чешет его за ушком, чувствуя, как Эйджи поглаживает его ладонь и осторожно перебирает пальцы, чутко прислушиваясь к дыханию и следя за каждым движением. Аслан не знает, чем заслужил такого человека, но в сотый раз клянётся беречь его больше собственной жизни. Паника отступает, оставляя после себя пустоту и неподъёмную усталость, хочется лечь и не вставать три тысячи лет, только обязательно с Эйджи.

— Закончилось? — карие глаза обеспокоенно поблескивают в свете люстры, а руки непроизвольно тянутся к родному лицу. Ладони неловко зависают в воздухе — не спросил разрешения, сейчас, возможно, вовсе не время, но Аслан отбивает все сомнения, подаваясь вперёд и касаясь щекой заботливых рук. Закончилось благодаря тебе.       

Кайто гавкает, довольно виляя хвостом, и Эйджи хвалит его, потому что именно благодаря ему он здесь — пёс начал скребстись в дверь ванной. Завести такого питомца было одним из лучших решений, хотя они никогда в этом не сомневались.

— Я могу рассказать тебе, что случилось.

— Только если ты хочешь, — никакого давления, только губы, едва ощутимо коснувшиеся кончика носа. — И только после того, как мы вместе примем душ. Я насквозь пропах едой.       

Эйджи морщит нос и улыбается, а Аслан чувствует, как сердцебиение ускоряется вновь, но вовсе не из-за панический атаки. Его футболка промокла от пота, лоб покрылся испариной, а конечности онемели так, что он не встанет с первого раза, но Окумура не обмолвился ни словом. Он никогда не даёт Аслану почувствовать себя обременительным, никогда не указывает на его проблемы — возможно, он гениальная галлюцинация воспалённого и перекрученного в мясорубке сознания. И если это так, то Аслан никогда не будет лечиться.       

Засыпая, Аслан чувствует ладонь на пояснице и льнёт ближе в тёплые и домашние объятия. Эйджи посапывает, причмокивая губами, а Кайто дремлет в их ногах, переворачиваясь с боку на бок и пытаясь найти удобное положение. Аслан знает, что принятие займёт долгие годы, но он готов к этому, пока Эйджи будет держать его за руку.       

А Эйджи всегда будет рядом, неотступно и обязательно, будто прикованный нержавеющей цепью, и Эш привыкнет к этому. У него пока не получается не сомневаться в том, что он нужен просто так, без всяких "потому что" и "если", и эти сомнения ощущаются предательством любви Эйджи. Не получается не вздрагивать от резких звуков, не получается не тянуться к поясу, за которым в прошлой жизни он прятал пистолет. Не получается не засыпать с мыслью о том, что завтра он вновь откроет глаза в одиночестве, даже если пальцы Эйджи лежат в его ладони. Зато у Аслана, впервые за девятнадцать лет, наконец получается жить.

И всё остальное получится обязательно.