— ну и угораздило тебя, придурка, сюда попасть, — минхо смотрит на закономерно подпрыгивающую линию пульса на аппарате.
чан не отвечает. улыбается только и наблюдает за сидящим на кресле неподалёку от больничной койки минхо. парень сжимает коленку и дышит нервно — себе несвойственно.
— это дико, но на сутки я в бога поверил, — уголки губ хо дёргаются в искажённой улыбке. — как бы... знаешь, чтобы чего плохого не случилось.
на улице дождь не прекращается неделю. четыре района затопило — про это трындят из каждой дырки. даже сейчас по включённому телевизору в палате: «правительство оказывает максимальную поддержку жителям, оказавшимся в трудном положении». минхо берёт пульт и прекращает адскую круговерть новостей.
— когда феликс позвонил, я думал, меня разыгрывают, но, если честно, до этого долго уснуть не мог ночью. знал, что вы часто ездили с чанбином и джисоном в пусан, но в этот раз было совсем как-то.... не так.
у минхо в ушах до сих пор звенит. звонок в пять утра раздался для него гудением чайника, барабаном дождевых капель прошёлся по окнам квартиры и затрезвонил таймером мультиварки. нормального завтрака в тот день не получилось — хо подорвался и поехал в больницу.
— может, потому что в этот раз погода была идиотская. скользко, все дела. дождь этот сраный... думаю, не справиться с управлением машины в ливень — нормально, да? ну, если все остались целы.
чан смеётся, только дёргается неестественно — в груди клокочет что-то вязкое, больное. удар, видимо. он не знает своего диагноза, истории. помнит только: темновато было, а потом фары машины со встречки. затем кювет и снова — чернота.
— прикинь, я за минут двадцать доехал до больницы. да, конечно, кричал на таксиста... но, по-моему, меня простить можно.
да много что можно простить сейчас. и то что чан на работе допоздна сидел, и то что минхо вредничал по страшному временами. и ещё какие-нибудь глупости, вроде того, как чан постоянно забывал молоко домой купить, если занят очередным ужасно важным проектом. это, в общем-то, всё совсем неважно.
— вот... наконец-то ты проснулся, в общем. с чанбином и джисоном всё нормально, если что. ну, относительно нормально. так что за них не волнуйся.
минхо смотрит себе под ноги, убирает руки с колена и поправляет длинное клетчатое пальто.
в палате очень тихо. только аппараты пищат, но, если честно, у минхо просто в голове трещит так сильно, что ему до этих аппаратов дела никакого нет.
ещё выключены лампы. так что ровным квадратом окна на пол падает серовато-дымчатый свет от туч. он душит. вокруг вообще все цвета болотные, туманные — стены эти зеленоватые, постельное бельё не белое, а с отливом странным, мрачным, как через фильтр выгорания.
минхо больше не хочет на это внимание обращать и концентрируется на чане. на его рваных губах с запёкшейся кровью, на носу с пластырем поперёк, на разбитой зашитой брови и на уставших глазах. в глазах — вселенные. минхо их любит. очень-очень любит.
— а ещё я всё-таки купил нам билеты в австралию. два года там не были. может, пора? я английский подтянул — собираюсь очень сильно хвастаться, но если вдруг решишь показать, что ты умнее меня, точно получишь подзатыльник. нежно.
было время, когда чан почти что обвинял минхо в незнании элементарного английского. они тогда не пошли в кино в сиднее из-за этого: хо просто ничегошеньки бы не понял. минхо это разозлило, так что за два года он правда стал различать больше слов, чем «привет», «как дела» и «как тебя зовут?». поэтому когда в последние полгода чан ругался и говорил невпопад что-нибудь на английском, уверенный в том, что минхо в ус не дует о чём речь, он был совершенно не прав.
— кстати, ничего, что я в твоей толстовке? — минхо пальцами обхватывает шнурок от чёрного худи. — первое, что под руку попалось, надел... конечно, ничего страшного.
минхо видит на чановом лице улыбку эту добрую, застывшую, которая всё не сползает. с ямочками — как обычно. всё самое светлое в нём сосредоточено. и волосы эти — платиновый блонд, прямые такие, с чуть нависающей над лбом чёлкой. и глаза хоть и карие, но всё равно яркие.
да, всё ещё вселенные.
— так... что я хотел сказать? я обычно не затыкаюсь, когда меня просят, знаешь. но тут надо. поэтому...
минхо чешет лоб и дрожащей рукой снова хватает колено. пальцы трясутся.
— универсальное лекарство, — минхо кивает. убеждает себя в своей правоте. — я сейчас использую его, чтобы ты поскорее выздоровел. у нас же билеты, да. ужин с моими родителями... и мы за город хотели поехать через неделю... типа, кэмпинг этот твой... короче...
минхо делает вдох, кусает нижнюю губу.
— я жду тебя дома, хорошо? и я очень тебя люблю, чан.
в ответ чан кивает всё с тем же выражением лица.
в дверь стучат.
минхо не поворачивается: пусть сами заходят, если так надо. и ведь правда — заходят.
феликс проскальзывает в палату. оглядывает её: телевизор выключен, окно запотело чуть-чуть — с наружной стороны капли. гробовая тишина.
— минхо, нам пора уже... выходи, не занимай палату.
— хорошо, я как раз договорил, — кивает минхо.
феликс сводит брови к переносице. его губы бледные, зрачки потускнели — исчезла искрящаяся звёздочка. блондинистые волосы утратили блеск. плечи опустились в изнеможении.
— минхо, — снова зовёт феликс. — ты же помнишь, что его нет? что тут никого, кроме тебя и меня, сейчас нет?
минхо улыбается. и наверняка прямо так же, как и чан.
— он умер, минхо.
минхо верит, что в эту секунду улыбается, как чан — с ямочками. только вот всё равно плачет, как ли минхо, когда смотрит на пустую больничную койку, когда слышит от врачей в реанимации: «время смерти — 7 часов 48 минут».