Чан останавливается и оглядывается, всматриваясь в ночь. Втягивает морозный воздух влажным волчьим носом и слышит тихое фырканье идущего впереди младшего брата, что оборачивается к нему. Чан точно чует чужой запах, удивляясь, что Гонхак не обратил на него внимания, но ещё раз высоко поднимает голову и ведёт носом, пропуская через себя аромат зимнего леса, и заодно ещё один — странный — запах. Альфа мог бы с уверенностью сказать, что ошибся, ведь больше никто из дозорных не отреагировал на постороннее присутствие на волчьей территории, но всё равно прислушивается и подозрительно принюхивается.
Гонхак подходит ближе и опять фыркает, тычась своей чёрной мордой ему в белый бок, подталкивая вперёд, но Чан упрямо разворачивается, издав короткий вой, и один спешно направляется к южным болотам. Ему бы только проверить и убедиться, что ошибся, а после он сразу вернётся к остальным дозорным.
Вот только чем ближе южная граница, тем больше Чан убеждается, что не ошибся, лишь понять не может, что в такую пору в лесу делает лисий омега. У них в селении вчера появился один, и появился при очень странных обстоятельствах, не хотелось бы, чтобы рыжих становилось ещё больше — волкам бы определиться, что с первым делать и не накликать на себя проблем.
Чан прижимается шерстяным пузом к снегу, почти сливаясь с ним, и действительно замечает за деревьями впереди фигурку лиса, правда почему-то чёрного, коих по соседству у них точно нет. Тот который мелкими перебежками, оглядываясь и постоянно принюхиваясь, крадётся в сторону волчьего селения.
Чану бы остановить его сразу, схватив наглеца за шкирку или пушистый хвост, и, по-хорошему, отправить восвояси, обратно на свою территорию, но альфа лишь внимательно следит за ним и держится на расстоянии, стараясь быть как можно более незаметным, зная, что лису в чужих землях, где всё пропахло волчьим духом, намного сложнее сориентироваться.
А на окраине леса Чан всё же отпускает свой интерес и нагоняет омегу, предупреждающе рыкнув на чужака, чем неимоверно пугает, вынуждая прижаться всем телом к ближайшему стволу высокой сосны. Правда, лис достаточно быстро берёт себя в руки, даже звука не проронив, и почти сразу пытается ускользнуть в темноте, пользуясь тем, что его шерсть под стать ночи.
Но совсем не под стать снегу, который шёл последние несколько суток, укрыв всю землю. Да и Чан уже не даёт лису фору. Он догоняет его и хватает за мягкую холку, вжав наглой мордой в снег и громко угрожающе зарычав сквозь зубы, чувствуя, как омегу стремительно покидает весь его запал и уверенность.
— Жить надоело?!
Чан обращается, сразу же почувствовав как обнажённую кожу начинает облизывать мороз, но продолжает нависать над чужаком, перевернув его на спину и тоже заставив обратиться. Вот только испуг в глазах омеги как-то быстро сменяется растерянностью, а после превращается в интерес. Он медленно скользит взглядом по лицу Чана, и даже его дыхание становится медленнее и поверхностнее, а губы чуть приоткрываются, будто лис хочет что-то сказать, но не решается. Чан сам зависает, вдыхает омежий запах и разглядывает незнакомца. Внутренний волк пытается о чём-то предупредить, но альфа впервые в жизни не прислушивается к нему, абсолютно не осознавая, что в этот самый момент делает первый шаг в зубастую ловушку, потому что видит перед собой лишь раскосые чёрные глаза, в которых отражается лунный свет. А в следующий момент тянется к манящим губам, прикрывая глаза и почти попробовав вкус омеги.
Почти.
Над их головами глухо ухает филин, и Чана словно волоком вытаскивают из сна, возвращая в реальный мир. Видимо, почувствовав, что на время он потерял бдительность, лис дёргается в его руках, попытавшись выбраться из захвата, но силы однозначно не равные, даже в человеческом обличье.
— Что удумал? — выдыхает ему в лицо Чан.
— Не твоё дело. — Лис упирается ему в обнажённую грудь руками и пытается оттолкнуть, но лишь больше раздражается от того, что ничего не выходит.
— Ты, видать, границы попутал. Так я сейчас направлю тебя в правильном направлении.
— Пусти, — шипит омега.
— А, может, ещё завтраком накормить?
— Обойдусь.
— Конечно, обойдёшься.
Чан быстро поднимается на ноги, чувствуя, что порядком замёрз, и рывком поднимает лиса, крепко схватив его за тонкое запястье и потащив назад в лес.
— Пусти, я сказал, — бьёт его по плечу лис, даже пытается упираться босыми ногами в снег, но семенит следом, злобно пыхтя.
— Ещё раз спрашиваю, что ты забыл в волчьем лесе?
— Не что, а кого. Своего.
— Так вас здесь несколько? Отлично. Покажешь, где, и я отправлю вас прочь одним скопом.
— Найду его и сам уйду. Много чести дышать волчьим запахом.
— Ишь, какой смелый.
— Мне правда нужно найти его, возможно, он болен. Я не уйду без него.
— Ещё как уйдёшь.
— Не уйду. Кихёну нужна моя помощь.
— Кихёну? — удивляется Чан, тормозя и разглядывая чужака; тот отворачивается, пытается прикрыться замёрзшими ладонями, явно зуб на зуб уже не попадает от холода, но вряд ли признается в этом.
Накануне упомянутого рыжего омегу действительно принёс в селение старший брат Чана, найдя его израненного на южной границе. Но так же Чан прекрасно знал, что Кихён никуда не сможет уйти, да и не отпустит его папа, вызвавшись выхаживать от полученных ран, только распинаться сейчас перед наглым чёрным лисом он точно не собирался.
— Ну-ка, идём. И в твоих же интересах молчать, чтобы никого не разбудить, ибо я не гарантирую, что тебя не выпрут с нашей территории в два счёта. И без Кихёна.
Чан вновь грубо тянет омегу за собой, но уже обратно, протаскивая его через всё спящее селение, и отдаёт должное — омега разумно молчит и боязливо косится на каждую ярангу, которую они проходят. Принюхивается, скорее всего, пытаясь найти своего, и оглядывается в темноте по сторонам.
В яранге Чана прохладно, костёр отгорел своё ещё к вечеру, к тому моменту, как он ушёл в дозор, но всё же намного теплее, чем на улице. Лис судорожно растирает плечи руками и обнимает себя, ступив голыми стопами на шкуры и зарывается пальцами в мех. Чан усмехается, но первым делом кидает в него своей одеждой, а уже после подбирает для себя. Омега хватает тёплые штаны с курткой и обувью, вроде даже, порывается скорее скользнуть в них, чтобы согреться, но сначала обнюхивает, нахмурившись.
— А ты чего ждал? — интересуется Чан.
Гость упрямо поджимает губы:
— Что ты не будешь пялиться. — Демонстративно отворачивается и дрожащими руками — и зачем только силится показать, что не замёрз, — пытается надеть на себя одежду.
— Как ты там говорил? Много чести.
Чан правда не смотрит на омегу и сам быстро одевается — он тоже жутко продрог, будучи в человеческом теле, и вообще не собирался обращаться до утра, но чужак перебил ему все планы своим дурацким появлением. По-хорошему, Чану в ближайшее время следовало бы вернуться на границы, пока другие дозорные не решили, что с ним что-то случилось, только омегу нельзя так просто оставлять здесь без присмотра. Следовало бы просить помощи.
Только у кого?
Альфа поднимает голову, но почти сразу видит, как лис спешно исчезает за пологом яранги.
— Чтоб тебя, — выплёвывает он и спешит следом, пытаясь догнать глупца. Тот, видать, не понимает, что встреть его не Чан, а кто-нибудь другой, уже бы катился прочь, потому что волки с лисами не ладят, и последние для волков — всегда сплошные проблемы. — Прибью!
Альфа дико злится, утопая ногами в глубоком снегу, но умудряется ловко ухватить лиса за шиворот, тормозя его и потянув на себя, удивляясь, как только духи позволили ему не грохнуться.
— Прибью, — повторяет он, не давая омеге сделать шаг прочь и выдыхая ему в лицо. — Но лучше — разбужу своих. Прямо сейчас.
— И как объяснишь свою одежду на мне? — ехидно фыркает лис.
— Уж как-нибудь. Не мне здесь стоит переживать, и не я появился на чужой территории без приглашения.
— Да ты…
— Чан?! — оба вздрагивают, прислушиваясь к голосу в ночи. — Чан? — зовут вновь.
Чан пытается зажать омеге рот, но тот отталкивает от себя его ладонь, набирает воздух в лёгкие и на свой страх и риск громко отвечает:
— Мы здесь, — вырываясь и выходя из-за молодых елей на глаза старшему брату Чана.
— Идиот. — Заключает Чан и выходит следом, опять хватая омегу за руку. С того, похоже, станется учудить даже в присутствии двух волков.
— Может, хоть ты поможешь мне, раз этот олух не хочет, — недовольно говорит лис, и Чан возмущённо сквозь зубы выдает:
— Я не говорил, что не хочу! — рваным движением зачёсывая свои белые волосы и, откровенно говоря, жалея, что вообще связался с чужаком. Но Чангюн и правда — единственный, кто сейчас может поддержать или посодействовать. Только стоит ли лис того?
Брат предусмотрительно цыкает, заставляя вести себя тише, и строго спрашивает, принюхавшись:
— Кто ты?
— Лисьих он, — объясняет Чан. — Пришёл со стороны южных болот.
Лис смиряет Чана раздражённым взглядом и фыркает:
— Как чувствовал, что ты за мной следил.
— А ты думал, что так просто пройдёшь мимо волчьих дозорных?
— Кихён же прошёл, — зло выдает омега, и Чангюн внимательнее приглядывается к лису, требовательно спрашивая:
— Откуда знаешь Кихёна?
Лис упрямо поджимает губы и выдыхает морозной дымкой в воздухе:
— Брат он мой. Названный.
❆❆❆
За собственными мыслями Чан даже не замечает, как солнце опускается за горизонт, и теперь яркие звезды светят на чистом почти чёрном небе, складываясь в замысловатые созвездия. Альфа опускает глаза, смотря в свою опустевшую глиняную чашку, видя в ней отражение месяца, и вздыхает, но почти сразу чашку вновь наполняют вином из юкки.
Кихён, пара старшего брата, прижимает к груди большой кувшин и тихо спрашивает, всё ли хорошо, а получив в ответ кивок, стоит на месте ещё какое-то время — точно не верит, — переминается с ноги на ногу, кусая губы в задумчивости, но, спасибо, больше ничего не говорит. Правда, кидает взгляд в сторону, и перед тем как отойти, ещё раз смотрит на Чана, а после идёт дальше, наливая вино другим веселящимся волкам.
Альфа уже даже не удивляется, что этот лис за несколько месяцев пребывания в волчьей стае в какой-то степени стал своим. Кто-то принял его, потому что он стал парой Чангюну — сыну главы стаи и старшему брату Чана, — а кто-то решился дать Кихёну шанс, надеясь, что омега оправдает доверие. И пусть в стае до сих пор были те, кто ждал от Кихёна подвоха, омега постепенно учился жить с волками, принимал их правила, перенимал привычки и старался не замечать направленных на себя изучающих и осторожных взглядов.
Но делал он это не один.
Чан помнил, какой скандал разразился, когда волки узнали, что вслед за Кихёном в селении появился ещё один лис. И помнил то, что стал одним из немногих, кто проголосовал, чтобы тот остался вместе с братом, пусть и названным, потому что понимал, что как и Кихёну, обратной дороги ему в собственную стаю больше нет. Рыжие не примут.
И кто бы из волков в их селении мог подумать ещё в начале зимы, что к лету они будут жить бок о бок с лисами? Чан уж точно — нет.
Альфа слышит восторженный гул и видит, что на радость стае глава наконец-то берёт в руки факел и выходит в центр, подходя к брёвнам, сложенным в высокую конструкцию, торжественно зажигая большой костёр, что почти сразу озаряет поляну. Волки продолжают веселиться, шумят ещё громче, пьют и едят то, что было специально приготовлено для празднества, а Чан завороженно смотрит на улыбающегося омегу, что стоит неподалёку, и вспоминает, как впервые увидел его.
Тоже ночью.
Сан.
Только одно имя заставляет Чана затаивать дыхание и взглядом искать его хозяина. Но лис в его сторону не смотрит, а при встрече не жалует добрыми словами. Все их разговоры обязательно заканчиваются перебранками, и это раздражает — до воя и желания вновь вжать наглую и упёртую лисью морду в траву, даже зная, что отец, как глава стаи, за подобное не погладит по голове, а папа ещё долго будут читать морали при любом удобном случае.
Чану той ночью было не до разглядывания чужого тела, важнее было — не разбудить всю стаю, но под закрытыми веками альфа хранит воспоминания того, как кленовым мёдом отливала кожа Сана и какой норовистый огонь горел в его глазах, даже тогда, когда от холода, что сковал худое тело, зуб на зуб не попадал. Чан тогда даже не предполагал, что на язык этот омега окажется таким же острым, каким был клинок альфы, подаренный ему отцом во время обряда совершеннолетия.
— Слушай, — о чашку Чана неожиданно чокается другая чашка, вырывая альфу из мыслей, — ты бы что ли подошёл к нему сам. — Младший брат залпом выпивает своё вино и кивает в сторону костра, куда постепенно стягиваются омеги стаи, надевая друг другу на головы сплетённые из первых в этом году ландышей венки.
— А ты бы что ли шёл, куда шёл, — хмуро выдает ему Чан, — вместо того, чтобы советы раздавать. — Только сам смотрит на омегу, который в этот самый момент сдвигает свой венок на бок и громко смеётся. После суровой снежной зимы весеннее солнце успело обласкать его смуглую от природы кожу, и на той появились едва заметные веснушки. А ещё с неделю назад Сан вернулся с рыбалки, притянув отличный улов, но Чан видел лишь его обгоревшие у воды розовые щёки, придававшие омеге слишком милый вид. Кихён тогда смазывал ему лицо какой-то мазью, скорее всего, приготовленной папой, а Чан тихо завидовал рыжему, тайком наблюдая за омегами из лесу.
— Я-то пойду, — абсолютно не обидевшись на грубость, тянет Гонхак и усмехается. — А вот он — омега видный, и на него уже без тебя некоторые альфы поглядывают, даже не смотря на то, что он лис. Знаешь ли, Чангюн показал отличный пример, взяв в пару Кихёна.
Чан сжимает губы, чтобы не хмыкнуть «Не нужен я ему», и одним махом вливает в себя вино, чувствуя, как начинает злиться — не то на себя и свои мысли, не то на омегу, который кусается при каждом случае, не то на слова брата. Не понять. В мыслях и сердце всё слишком сумбурно. Только Гонхак, похлопав его по плечу, неспешно уходит, а Чан, буквально на мгновение устремив глаза на омегу, встречается с ним взглядом. Альфе хочется сделать шаг навстречу, подойти ближе и вдохнуть сладковатый лисий запах, который стал уже привычным в волчьем селении, но он точно знает, какая за этим последует реакция. А Сан в этом время смотрит на него своими хитрыми красивыми глазами и отводит за ухо чёрные волосы, которые — Чан знает, — с другой стороны на лисий манер заплетены в ряды мелких косичек, и с которыми красиво контрастируют мелкие цветы ландышей. Но спустя пару мгновений омега отвлекается и отворачивается, когда к нему подходит один из волков, что-то говоря и вызывая тем самым у Сана смущённую улыбку.
«Ну и к праотцам всё», — стискивает кулаки Чан.
Разворачивается, отставляя свою чашку на ближайший деревянный стол, и широким шагом удаляется к лесу. У него нет абсолютно никакого желания наблюдать за тем, как Сан флиртует с кем-то из волков и… — альфа прикрывает глаза, стараясь об этом не думать, но слова, сказанные братом, слишком въелись, — возможно, позволит сегодня одному из альф надеть себе на голову венок из васильков или купальницы, тем самым давая понять, что принимает ухаживания.
Чан бы сам подарил ему сине-жёлтый венок, вплетя в него вьюн, не будь уверен, что услышит в ответ очередное колкое замечание и отказ.
— Чан, подожди! — окликает папа, спешащий навстречу, и альфа останавливается, оборачиваясь. — Отнеси, пожалуйста, на столы вяленое мясо. — Папа вкладывает ему в руки несколько матерчатых мешочков, и Чан мгновенно чует аромат пряных трав, которыми мясо было растёрто, прежде чем его подвесили месяц назад к потолку яранги. — Да, и… — добавляет папа, — попроси, пусть Сан поможет Кихёну с медовыми яблоками.
— Пап… — Чан напрягается, слыша имя, и внимательно смотрит родителю в глаза, хотя не видит в них подвоха. Многие в селении знают, что Чан с Саном не сошлись характерами с самого начала, но в стаях всякое бывает, и пока их размолвки не мешают другим, никто им и слова не скажет. Потому альфа лишь тяжело вздыхает и уже собирается просить, чтобы папа обратился с этой просьбой к кому-нибудь другому — желающие всегда найдутся, — но папа недовольно смотрит на него и произносит:
— Знаешь, сын, духи говорят, что между небом и землёй тонкий горизонт, а между днём и ночью лишь короткие сумерки. Не уверен, что я всё понимаю правильно, но духи заверили меня, что мой средний сын на верном пути.
Чан думает:
«Я на единственном пути — как бы от злости не вцепиться Сану в шею. Изящную точёную шею, на которой очень красиво бы смотрелась аккуратная метка».
Папа точно не знает, о чём думает Чан, но его губы растягиваются в мягкой улыбке, словно мысли сына для него развёрнутый лист бересты, и альфе приходится согласно кивнуть, пусть на самом деле возвращаться на поляну абсолютно не хочется, а в голову как назло не приходит ни одной причины, по которой можно было бы отказать папе, скрывшись в лесу. И в дозорные проситься поздно, да и странно, учитывая, что Чан ходил в ночной обход два дня назад.
Альфа удобнее перекладывает в руках мешочки и возвращается к столам, напоминая себе, что вообще-то не дело, что какой-то лисий омега в родном селении волков делает погоду. Сану вообще знать бы своё место, и, например, пополнить еду на столах, которая и правда начинает заканчиваться, а тот… — Чан скользит глазами по сторонам, в поисках Сана, — а тот тащит в руках огромную тарелку с медовыми яблоками. И где только силы берутся?
Шумно выдохнув, альфа откладывает мясо и спешит на встречу. Он, конечно, с Саном не в ладах, но это не отменяет того факта, что омеге нужна помощь.
— Ну и куда схватил столько? — бурчит альфа, протягивая руки, чтобы забрать тяжёлую ношу.
— Раз схватил, значит, унесу, — фыркает Сан и тянет тарелку на себя. А ещё смотрит так упёрто и колко, что хочется щёлкнуть по кончику острого носа, дабы не задавался.
— Давай уже сюда и прекращай дурить. Меньше всего мне сейчас хочется переупрямить твой строптивый характер, но таскать тяжести тоже не дело.
Омега перестает дышать и на глазах стремительно загорается смесью обиды и своенравия, но крепко держит тарелку, прошипев:
— Тебя никто не простит терпеть мой характер. Не нравится — иди лесом. Ты ведь туда собирался? — Сан поджимает губы в тонкую линию и отворачивается.
— Не пробовал взять пример со своего брата? Останешься ведь без пары с таким норовом, — выпаливает Чан, но почти сразу понимает, что ляпнул глупость и готов за собственные слова окунуть голову в ледяную реку. Дело ведь даже не в характере Сана — тот не ленивый, работает наравне с другими омегами, да и замечательно общается с волками, но только с Чаном они никак не могут найти подходящие слова и точки соприкосновения.
— Кихён — это Кихён, а я — это я, — по словам из себя выдавливает Сан. — И точно не тебя должна интересовать моя личная жизнь. Так что как-нибудь обойдусь без твоих советов, когда буду выбирать себе пару.
— И что же, есть кандидаты? — Чан смотрит на волосы Сана, на которых по-прежнему надет венок из ландышей, но всё равно чувствует укол ревности. Ведь празднование прихода лета только началось и до глубокой ночи всё, что угодно может случится. Гонхак правду сказал: Сан — омега видный, пусть и черный лис, да и привыкли к нему уже за пару месяцев. Кто-нибудь обязательно осмелится и подойдёт, сняв с шелковистых волос ландыши и надев купальницу, чтобы вся стая знала, что омега отныне не один.
Чан как-то дольше необходимого задерживается взглядом на цветах, а когда опускается по лицу ниже, перестаёт дышать, отчётливо различая в глазах напротив влажный блеск. Омега моргает пару раз, сглатывает и почти шёпотом произносит:
— Есть.
Чан правда не ожидает, что обычное слово может так сильно и больно скрутить изнутри, словно между рёбрами застряло что-то острое, не позволяя сделать полноценный вдох. Но сердце гулко ударяется о грудину, и жутко хочется прижать ладонь там, где стук начинает зашкаливать, когда Сан внезапно добавляет:
— И если он мне сегодня предложит свой венок — я приму его. — Его руки безвольно опускаются, больше не удерживая тарелку.
— Значит, примешь… — тихо повторяет Чан, пристально заглядывая в глаза омеге, и тот их стыдливо отводит. — Ну и духи с тобой, — резче чем следовало говорит он, разворачивается и быстро возвращается к столам, слыша в спину растерянное:
— Эй! Совсем уже? Отдай!
Сан нагоняет его через пару шагов и пытается отнять несчастную тарелку, яблоки с которой грозяться выпасть на землю, но Чан оказывается ловчее, шикнув раздражённо:
— Давай, покричи ещё громче. Вдруг не все в стае знают, что мы с тобой грызёмся постоянно как голодные шакалы.
— Мы не… — Сан неуверенно оглядывается по сторонам, не договаривая, и замолкает, хотя продолжает идти рядом. И Чан уже даже не знает, к добру ли лисье молчание. Омеги — они такие, надумают сами себе в голове невесть что, а у альф потом шерсть на загривке поднимается.
Чан со стуком ставит тяжёлую тарелку на стол и вздыхает, не в состоянии смотреть на Сана. К счастью, того окликают, и омега дёргается, повернувшись на голос и глядя на другого альфу. Чан тоже смотрит и сразу замечает в руках жёлтый венок, всё понимая без слов. Сердце сжимается по новой, а чувство ненужности и ощущение того, что Чан здесь лишний затапливает по самое небо. То самое, которое с землёй разделяет лишь полоска горизонта.
— Что ж, пусть этой ночью духи сделают тебя по-настоящему счастливым, — выдавливает из себя Чан, стараясь не зацикливаться на слезах, что блестят в глазах Сана, и всё же оставляет его наедине с ухажёром.
«А меня направят по правильному пути. Потому что, кажется, я упёрся в скалу и совершенно без понятия, как её обойти»
Отрицать, что Сан засел у него глубоко в душе — себя обманывать.
Чан успевает отойти совсем недалеко, когда слышит рядом удивлённое:
— Зачем он это сделал?
Поворачивает голову и видит Сана возле высокого костра. Омега проводит рукой по волосам, растрепав их, и Чан только осознаёт, что на нём нет венка. Из ландышей. Потому что венок из купальницы по-прежнему в руках другого волка, что растерянно смотрит на Сана как и все остальные.
Омега тем временем разворачивается, встретившись взглядом с Чаном, прикрывает рот ладонью и припускается в бег прочь.
— Вот же…
Чан не раздумывая срывается следом, пересекая поляну, и уже у самых яранг ловит Сана за руку. Тот вырывается и одновременно пытается прикрыть заплаканное лицо — альфа изумляется, что лис вообще умеет плакать с таким-то характером, — но вжимает в себя и гладит по голове и спине:
— Успокойся, — шепчет на ухо. — Что он тебе сказал? Чем обидел? Ну?
— Уйди, — ревёт омега, бьёт кулаками в грудь, но не отстраняется.
— Уйду. Не переживай. Вот только расскажешь мне, что этот болван умудрился тебе ляпнуть, и так сразу уйду.
Омега всхлипывает, начиная плакать сильнее, утыкаясь Чану в грудь лицом, и альфа, оглядевшись по сторонам, тянет его к своей яранге. Негоже им так стоять посреди селения да радовать сплетников, между ними и без того целая бездна.
В яранге тихо и темно, и проводив Сана к шкурам, усадив поверх них, Чан зажигает масляный факел, воткнув в землю. По стенам тут же начинают бегать тени, и омега обнимает свои колени, прижимаясь к ним щекой, но невольно разглядывает внутреннее убранство, медленно успокаиваясь. Он не был здесь с того самого дня, когда селение покинули рыжие лисы, что пришли за Кихёном, но ушли ни с чем, а после на суд волков вышел он сам, зная, что выбирать ему не из чего: либо примут, либо прогонят.
Не прогнали.
Но и в яранге Чана Сан больше не появлялся, живя со старым одиноким омегой, помогая тому и присматривая за ним. Да и не было больше причин ходить в гости.
— Так что он тебе сказал такого обидного? — Чан садится на шкуры совсем близко и треплет мягкие волосы омеги, в которых играет свет от факела.
Сан прикрывает глаза и судорожно вздыхает, тихо всхлипывая. Кусает губы и крепче обнимает себя, словно пытается спрятаться ото всех. И от Чана. Альфе это неприятно, но не это сейчас важно.
— Сан. — Омега открывает глаза и смотрит на него удивлённо. Чан знает причину — слишком часто они грубили друг другу при встречах, а потому по пальцам одной руки можно сосчитать, сколько раз они обращались друг к другу по именам. — Расскажи, что произошло.
— А смысл? — хлопает мокрыми ресницами омега.
— Хочешь, я поговорю с ним, чтобы он извинился перед тобой?
— За что?
— За то, что сказал тебе.
— А если это я ему сказал?
Чан не то чтобы удивляется. Сан может. Правда… правда только ему. Но вот ещё кому-нибудь — не очень верится.
— Сказал и убежал сжигать ни в чём неповинный венок?
Омега опять вздыхает и прячет лицо, упираясь лбом в колени. Молчит. Но Чан даёт ему время собраться с мыслями, а потому теряется, когда Сан тихо спрашивает, глянув на него из-под смоляной чёлки:
— Изменил бы ты своё мнение оставить меня в вашей стае, если бы тебе пришлось выбирать сейчас?
Альфа пытается понять, к чему задан вопрос, но всё же отрицательно качает головой.
— Отец учил меня взвешивать все «за» и «против», прежде чем озвучивать важные решения. Так что — нет. Не изменил бы. И так же голосовал бы за то, чтобы позволить тебе жить в нашем селении.
— Даже учитывая, что мы постоянно ругаемся?
— Это никоим образом не касается принимаемых решений, напрямую связанных с жизнью стаи. Всего лишь наша личная неприязнь.
— Неприязнь? Я настолько неприятен тебе? Потому что в моих венах течёт лисья кровь?
— А я разве не раздражаю тебя? — усмехается альфа и тянется к щекам омеги, осторожно вытирая большими пальцами дорожки слёз. — У нас это кажется обоюдное. И, похоже, с сегодняшнего вечера я не один такой альфа в этом селении. Так что же ты ему сказал?
Сан пристально смотрит ему в глаза, раздумывая, говорить или нет, но всё же грустно сознаётся:
— Что не могу принять от него подарок.
— И почему же? Вы были бы хорошей парой.
— Не были бы. Я люблю другого.
Чан сглатывает, понимая, что предполагать такое — горько, а вот теперь знать наверняка — горше. И эта горечь сжимает сердце когтистой лапой, а открытый взгляд Сана, что словно в душу заглядывает, только делает хуже.
Чан сжимает руки в кулаки и выдавливает из себя ободряющую улыбку.
— И что же этот другой не подошёл к тебе сегодня? Или ты не дождался, и он теперь ищет тебя там, у костра, а ты…
— Потому что не нужен я ему как пара, — перебивает Сан и опускает глаза в пол.
— Прости, — искренне извиняется Чан и осторожно касается запястья омеги, чуть сжимая. — Я не хотел делать тебе больно. Правда. Если пожелаешь, пообещаю тебе, что всё сказанное сейчас не выйдет за пределы этой яранги. Но хочется верить, что ты не настолько плохого обо мне мнения.
Сан задумчиво смотрит на своё сжатое запястье, — странно что не отнимает, — а после возвращает Чану взгляд. Они оба глядят друг на друга в полном молчании, и альфе кажется, что однажды он уже чувствовал что-то подобное. Когда вокруг была тишина, темнота и лишь лунный свет отражался в глазах Сана, а губы манили вот как сейчас. Чан бы многое отдал, чтобы хоть раз попробовать их на вкус, но был уверен, что после обратной дороги не будет.
— Кто же отказался от тебя? — шепчет он, несмело обхватывая ладонями горячие и покрасневшие щёки омеги. Проводит пальцами по носу и ниже, по носогубной впадинке, задевая губы. — Я бы не смог.
— Уже, — с горечью в голосе выдыхает Сан.
Альфа, затаив дыхание, осмысливает услышанное и первые мгновения уверяет себя, что неправильно понял, но одно единственное оброненное слово крошит его чувства. И точно их теперь не собрать воедино. И если всё окажется лишь мечтами, Чан и себя больше никогда не соберёт.
— Я не…
Он замолкает, осознавая, что да, отказался, когда оставил Сана с тем волком вдвоём. Вина гложет за это перед омегой, и здесь извиняйся-не извиняйся — ничего уже не изменишь. Чан может только догадываться, что в тот момент чувствовал Сан, но готов забрать эти чувства себе, чтобы пронести сквозь жизнь и помнить, что натворил. Альфе хочется столько всего спросить, во стольком увериться и столько объяснить, но он лишь подаётся вперёд и касается своими губами губ омеги, понимая, что все вопросы отпадут если Сан ответит.
И он отвечает.
Сначала робко и неуверенно, даже не дыша, но вскоре уже более чувственно и раскрыто. Сан перестаёт себя обнимать и обхватывает шею Чана, теперь уже сам прижимаясь к нему. Тихо стонет в поцелуй, улыбается и не скрывает вновь потёкших от счастья слёз.
Чан мысленно клянётся себе, что если однажды вновь осмелится так же сильно обидеть его, то попросит у духов смерти. И те свидетели, что именно так и будет.
— Если я преподнесу тебе венок с запозданием, примешь его? — оторвавшись от сладких губ, спрашивает Чан, удерживая лицо омеги в ладонях, не в состоянии наглядеться на него красивого, смущённого, довольного и ласкового.
— Конечно.
— Тогда дай мне пару минут, и я выведу тебя к костру как свою пару.
Сан теряется, когда альфа спешно поднимается на ноги и отходит к дальней стене, и уже через мгновение охает, не веря своим глазам и пряча улыбку, прикусывая кожу на тыльной стороне ладони — Чан возвращается и расстилает перед ним материю, в которую собраны цветы купальницы, аквилегии и виолы, а также длинные стебли молодого вьюна.
— Был уверен, что только зря загубил их сорвав, — сознаётся альфа, и, вытащив синюю аквилегию, вкалывает в волосы лиса, с той стороны, где заплетены косички.
Сан тушуется, прикрывая лицо руками, крепко зажмурившись, и Чан теперь точно уверен, что идёт верным путём. А дальше — как духам будет угодно. Те не просто так свели его с этим лисом той морозной ночью, а значит, помогут, если будет совсем тяжело.