Летней ночью дышится удивительно легко. Легче, чем в любое другое время года. Даже если до этого весь день стояла невыносимая жара, ночью все меняется. Жаль, что работает это только с погодой.
Несмотря на распахнутые настежь окна, в собственной квартире душно до мути в глазах и легкой тошноты, и совсем не из-за компании пьяных и не очень ребят, разыгрывающих очередную партию “Короля”. Сейчас Саня в очередной раз полезет обниматься к кому-нибудь из девчонок, под предлогом чисто платонической нехватки человеческого тепла, снова – случайно или намеренно – перейдет негласную границу дозволенного, а участница его странного действа жутко смутится, ощущая дискомфорт всем телом, и сбежит от него на другой конец комнаты, прячась за кем-нибудь широкоплечим и менее настойчивым. На кухне, рядом со стремительно пустеющей кастрюлей убийственно крепкого алкогольного коктейля, кто-то откровенничает о будущем и окружающих, в полной уверенности, что дальше этих стен не уйдет ни одно сказанное слово.
Он лежит на кровати и никак не может отключить свою глупую голову, перестать размышлять, думать и анализировать. Даже грациозно извивающаяся на нем девушка с длинными пушистыми волосами не перетягивает на себя внимание плавными, отточенными движениями. Собственные руки на ее бедрах двигаются инстинктивно, медленно вверх и вниз, без лишних эмоций. Аккуратное миловидное личико с каждым мгновением становится все ближе, и, наконец, солоноватый вкус слегка обветренных девичьих губ попадает в рот. Закрыть глаза, чуть приобнять за талию и пройтись пальцами от щек к горящей шее. Все как в четко прописанном сценарии дешевого подросткового сериала со слишком высоким рейтингом.
Ее можно было бы взять прямо сейчас, совершенно не стесняясь тех безликих пятнадцати человек за тонкими стенами, но давящее ощущение тошноты стремительно поднимается вверх по горлу густым комом, отбивая всякое желание. Длинные тонкие пальцы с угрожающе острыми разукрашенными ногтями, точно зная путь к заветной цели, скользят вдоль разгоряченного тела, под футболку, к горячей бархатной коже. От сосредоточенного на мыслях парня ускользает не только влажный язык на собственных ключицах, но и спешно отдаляющиеся от дверного проема тяжелые шаги и хлопок входной двери.
«Неправильно. Не так. Не хочу» — звучит в голове истеричный и почему-то заплаканный голос.
Руки постепенно теряют хватку, отпуская аккуратные стройные ноги неудавшейся партнерши. Не встречая былого отклика, она медленно слезает с в мгновение охладевшего Кирилла и, как ни в чем не бывало, отправляется на кухню за очередным стаканом пойла. В груди тяжелеет пуще прежнего, как будто на сердце подвесили еще один кусок неотесанного остроконечного камня. На шее туго затягивается невидимая удавка, воздух в легких сгущается и становится настолько гадостным, что самым правильным решением кажется заменить его терпким сигаретным дымом. Есть ли похожая альтернатива для мыслей? Уже осточертело каждый раз возвращаться к той единственной выжившей, истерзанной, израненной части своей погибающей души, в тысячный раз обдумывая, как было бы хорошо просто исчезнуть. Испариться из этого мира и появиться там, где можно, наконец, став самим собой, получить долгожданный покой.
Путь до общего открытого балкона, гордо нареченного “филиалом радика”, с початой пачкой сигарет в руках, проходит в забвении ровно до того момента, как слуха неаккуратно касается сдержанный всхлип. Уже стоя под прохладным ночным ветром, Кирилл осознал, что находится не один – в шаге от него стояла, сгорбившись, худощавая, и изредка рвано подрагивающая, побледневшая человеческая фигура. Со второго раза удалось определить, что рядом, облокотившись на подоконник и спрятав лицо в ладони, что-то оплакивал Сема. Его плечи и грудь ходили ходуном, создавая трагичный шум вокруг, а пальцы то и дело сжимались, стягивая кожу на красных щеках. Секундную тишину разрезал шорох зажигалки и треск, с большим аппетитом пожирающего воздух, оранжевого пламени.
— Что случилось? — обычно отстраненный тон прозвучал неожиданно мягко.
Ответа не последовало – вместо него, со стороны Семы, послышались новые, хотя и гораздо более тихие, всхлипы.
Блондин тряхнул кудрявыми волосами, затягиваясь как можно глубже. Решать чужие проблемы – ни сейчас, ни когда бы то ни было, – не было абсолютно никакого желания. Какое-то время, ситуация совсем не развивалась: Сема все также рыдал, но глухо, плотно спрятавшись уже в собственное плечо, а Кирилл, докурив первую сигарету, тут же достал вторую.
— Ты во всем виноват… — неожиданно рванул атмосферу обиженный, дрожащий голос.
Кирилл состроил надменное лицо, чуть вздернув бровь, и уставился на собеседника, ожидая объяснения такому наглому обвинению.
— Из-за тебя я в полной жопе, — усугубил свое положение Семен.
— Ты в полной жопе из-за своего нытья. Ни я, ни любой другой человек тут ни при чем.
После этих слов, безжалостных даже для Кирилла, особенно, в подобной ситуации, на чужих глазах появилась толстая пелена стеклянных слез, готовых вот-вот пролиться. Это совсем не впечатлило, даже вызвало едва уловимое чувство отвращения, так что юноша, снова посильнее затянувшись вяжущим дымом, отвернулся к горизонту. На кожу, минуя одежду, осел тяжелый, полный отчаяния и невыразимой боли, напряженный взгляд.
— И это говорит человек, который просто боится разобраться со своей большой башкой?
— Я не боюсь, просто не хочу.
— О, да, конечно, пизди больше. Тебе просто повезло родиться в нормальной семье и с баблом, чтобы реальных проблем не знать. Все строишь из себя страдающего великомученика, которому, видите ли, весь свет не мил, а по факту все это – ебучая показуха.
Гневная тирада не осталась без реакции: Кирилл, затянувшись последний раз и вдавив окурок в, забитую под завязку, маленькую стеклянную баночку со сколом на горлышке, повернулся в сторону соперника с видом, полным явного заносчивого превосходства.
— Моя “больная” башка тебя ебать вообще не должна. Своей лучше займись.
— Интересно, почему ты злишься? — с полуистерическим смешком выпалил парень. — Потому что сам знаешь, что я прав. И твои обжимания с Элей на каждой тусе у всех на виду, и недо-подкаты к Наташе, вроде как от скуки – это просто попытки потешить свое больное эго и “пустоту” внутри.
— А ты что, тоже хочешь девчонок полапать, но боишься, что тебя нахуй пошлют? Завидуешь? — возвращая жестокую колкость, прозвучал ледяной ядовитый тон, скрывая за собой явную нервозность.
— Даже если и так, я хотя бы не ссу себе в этом признаться, потому что каждый ебаный день, охуительными усилиями, делаю из себя нормального человека, и, как идиот, надеюсь, что кто-нибудь, да это заметит и оценит. А всем вокруг плевать. Они ведутся на твое смазливое личико и фасад недоступного похуиста.
Слезы, застывшие в бездонных карих глазах, наконец, неконтролируемо проливаются дождем на, все еще алеющие, веснушчатые щеки. Глотая их вместе с приступами рыданий, Сема продолжает с надрывом, еще злее:
— Ты ведь видел, что Эля мне нравилась. Ты с самого начала знал это и то, что я привел ее в компанию, чтобы сблизиться. Ты знал, и все равно ее увел…
Неозвученный вопрос “зачем?” металлическим пластом врезался в сознание. И правда, для чего? Она совсем не в его вкусе, да и из интересов у них, дай бог, пара совпадений. Вокруг столько девушек, а он, почему-то, зациклился на ней – самом доступном варианте, на который не бросали тень даже чужие чувства. Выходит, что Сема прав? Это просто способ почесать комплексы и закрыть какую-то незримую, но зияющую, дыру в своей душе? Вместо своих размышлений, Кирилл, прикрывая глаза от нарочитой утомленности бессмысленной беседой, изрек:
— Сем, ты всех уже заебал своими истериками. Либо говори прямо что конкретно тебя не устраивает и действуй, либо завали ебало и не мешай другим.
— Какой же ты урод… Все у меня отнял: самоуважение, волю к жизни, будущую девушку, даже сердце…
Последние слова грубо задели внутри какую-то новую, ранее неизвестную, струну.
— Чего ты сказал? — все-таки решился уточнить Кирилл.
— Что слышал, блять, дай пройти, — огрызается разбитый Сема, широким шагом направляясь к выходу и с налету врезаясь в изящное тело напротив. Слезы в его глазах почти высохли, теперь оседая на душе тонким слоем гнева и глубокой обиды.
— Стоять, — глухо рявкает блондин, хватая беглеца за плечо так сурово, что под пальцами неожиданно проступает твердая кость. — Повтори, что ты сейчас сказал?
— Ничего я не говорил. Совсем уже башкой поехал, — злобно рыкнул парень. — Отпусти меня, нахуй!
Дать ситуации выйти из под контроля значило собственноручно вручить лавры победителя брыкающейся в собственных руках истеричке, и, чтобы не дать свершиться сие вопиющей несправедливости, Кирилл не находит ничего лучше, чем прижать всем телом неугомонного приятеля к шершавой бетонной стене. В шоколадных глазах отражалась странная взрывная смесь из скорбного отчаяния и неиссякаемой ярости, приправленной искренним возмущением и едва уловимым восхищением. Это сбивало с толку, мешало ясно мыслить и, в обычной манере, выстраивать план дальнейших действий, приводящих к нужному результату.
— Что ты сейчас мне сказал? — прижимая тонкие запястья друг к другу, отчеканивая каждое слово, гипнотически повторил свой вопрос блондин.
— Отъебись от меня! — протестовал Сема, изворачиваясь остервенело, как уж на сковородке.
— Сема… — если бы не контекст ситуации и гневный полушепот с тихим, едва различимым рыком в конце, это звучало бы даже сексуально. Выводить из себя самого отстраненного члена компании, всегда чревато последствиями. Страшными последствиями.
Кирилл гневно поджал губы и, не моргая, смотрел исподлобья в упор на свою “добычу”. На секунду, брюнет перестал сопротивляться, будто в миг испарился весь тот запал, с которым он оказывал сопротивление своему пленителю. Из смелого, но безрассудного зверька, готового отстаивать свое, он превратился в этакого мученика, будто нарочно отзеркаливая свои же слова, и так просто сдался – вверил себя чужой, далеко не милосердной, воле. Мгновения перетекали в секунды непрерывного контакта глаза в глаза, когда случилось немыслимое.
Шумный выдох, чужое горячее дыхание, вдруг оказавшееся прямо у подбородка, порывистый вдох и… В груди, вместо привычного вонючего болота вдруг появляется резкая вспышка. Привычное, но такое новое, сладкое ощущение тепла, мягкой нежности на своих губах. Невесомое, кружевное прикосновение, сравнимое, разве что, с глотком прохладной воды в жаркий, удушливый день. Блаженство, длящееся всего несколько неуловимых секунд.
— Ты сам сказал действовать, — разрывающим тишину лезвием, слышится надломленный голос.
Мыслей и рассудка хватает только на то, чтобы шумно втянуть пряный ночной воздух и вернуть одолжение – остервенело, и так же отчаянно врезаться в чужие, до головокружения мягкие, розовые губы, претворяя в жизнь их неистовое желание и бессовестно воруя редкое, беспокойное дыхание. Теперь собственные ладони двигаются по велению чего-то до боли горячего и согревающего нутро: прохладными пальцами ласкают не так давно залитые горькими слезами щеки, проводя дорогу от них к затылку с мягкими короткими волосами; притягивают еще ближе, еще откровеннее к себе, стараясь слиться, хотя бы духовно, в одно целое. Влажно, мокро, сладко до мелкой дрожи. Так нужно, так хочется…
Язык проскальзывает между припухшими губами внутрь, игриво очерчивая мягкие десна и ровные зубы, а затем пропадает, и неожиданно припадает к линии челюсти и движется все ниже, к беззащитным ключицам и открытой манящей шее, не оставляя ни сантиметра бархатной кожи без внимания. Мельком слышатся порывистые вздохи – ведь воздух то и дело покидает легкие – и тихие, сдержанные стоны, вторящие глухим стукам заходящихся сердец.
Очень хотелось поразмышлять, от чего же внутри все засверкало внезапным слепящим светом, но еще больше хотелось спустить руки чуть ниже пристойного и почувствовать самую искреннюю реакцию на происходящее. Кирилл не привык себе в чем то отказывать, и, тягуче проведя внимательным ладонями от аккуратных бедер чуть ниже внутрь, услышал то, на что так надеялся.
— П..прекращай… А если кто-нибудь.. а-ах… зайдет? — так жарко, с придыханием. Лучше, чем в любой, самой высококлассной порнухе; чувственнее, чем все вместе взятые мелодрамы. Вразрез со смыслом произносимого: так искренне, так вожделенно.
— Плевать.
Самое правдивое, что он говорил за последние месяцы. Сейчас абсолютно не важно, если кто-то заметит все, что тут происходит: пусть хоть небеса разверзнутся серным дождем. Прекрасное безумие, живительное торжество страсти, должны продолжаться. Горячие налившиеся уши ласкают уже совсем бесстыдные, хотя и приглушенные одеждой, стоны. Ткань на плече почти насквозь промокла от слюны и горячего дыхания.
— Сильнее, п-пожалуйста… — умоляюще хрипит, еле совладая с кружащейся головой, голос Семы, чьи пальцы почти маниакально вцепились в светлую ткань футболки и острые фарфоровые плечи.
Рука, скользящая в чужом белье вверх-вниз, аккуратно сжимается, набирая темпа, а другая, прижимает за поясницу вожделенное тело так близко, так крепко, как только хватает сил. В сплетении дыханий и жарких, едва осознаваемых, до тошноты пошлых и банальных слов, рождается путь к долгожданной кульминации, которая, как взрыв тысяч сверхновых, освещает происходящее помешательство.
В глазах снова наплывом появляется мутная пелена, и гнетущая пустота стремительно расползается во все стороны по едва ожившей душе, как мокрое пятно на собственных брюках. Только громкое запыхавшееся дыхание – свое, или чужое? — не дает забыть о том, что реальность, пока, никуда не делась.
— Знаешь, в одном ты абсолютно прав — собственный голос кажется Кириллу болезненно чужим и обледеневшим, таким мертвенно отстраненным, будто кипящая пару секунд назад страсть навсегда останется только на этом безликом балконе, а из их памяти и с их кожи сотрется навсегда. — Иногда мне действительно безумно скучно.