Эйджиро Киришима был чертовски сильно влюблен. Наверное, если бы его попросили описать всё то, что он чувствовал, он бы растерялся и запутался в словах, краснел и активно жестикулировал руками, потому что «это что-то очень-очень большое и обязательно красного цвета». У обычного Киришимы был решительный взгляд и ободряющая улыбка на лице. Влюбленный Киришима мало чем отличался, только вот глаза горели ярче. А ещё был готов весь мир как трофей преподнести одному единственному человеку. Если потребуется, конечно.
Киришима сравнивал это чувство с ощущениями в битве — как будто сердце разрывало на мелкие-мелкие кусочки и безжалостно зашивало снова. Белыми нитками. Будто держишь чеку зубами, и граната взрывается рядом с твоим лицом, не задевая. Вроде опасно, но попробовать хочется. А ещё ему кажется, что эта влюбленность на вкус как сигареты, хотя курить он и не пробовал вовсе. Киришима думает, что с гранатой он довольно точно сравнил и почему-то краснеет из-за собственных мыслей. Предмет его воздыхания даже более взрывоопасный.
— Ты чего завис? — раздраженность в голосе можно было не только ощутить в воздухе, но и, кажется, руками потрогать, а может даже на вкус попробовать — наверное, горько-сладкое. Киришима хмурится, потому что опять думает о какой-то неимоверной чуши. Он поворачивается и долго смотрит Бакуго в глаза с выражением полного недоумения, невольно рассматривает тяжело вздымающуюся грудь, скрытую под черной майкой, и провожает взглядом стекающую с подбородка каплю пота. У него ладони дымятся после череды взрывов и, как успевает заметить Киришима, маска на лице немного потрепана. Так стоп. У него раздражение в глазах, ладони дымятся, и маска потрепана…
Ой.
— Ой, — озвучивает мысль Киришима и Бакуго долгие пять секунд наблюдает, как испуг на его лице сменяется сначала осознанием, а потом чувством вины, и недовольно цыкает, отворачиваясь, — Блин, чувак, прости, я просто задумался, представляешь?
Киришима неловко смеется, потирает шею и, тут же догоняя уходящего друга, закидывает руку ему на плечо. Бакуго её с рыком скидывает.
— Нет, не представляю, — он злится, но не кричит, и рядом все ещё идёт, хотя, Киришима поспорить готов, давно бы уже ушёл в душевые без него, если бы достиг своего предела. Возможности Бакуго на себе испытывать не хотелось, поэтому Киришима ведёт себя немного тише, — О чем, блять, можно было задуматься на чертовой тренировке? В бою со злодеями ты тоже так стоять будешь? В отличие от меня, они остановиться не то, чтобы не успеют, они об этом и не подумают, болван.
А вот и высшая точка его гнева. Черт. Киришима следит за тем, как Бакуго всё же ускоряется и громко захлопывает дверь, и дважды моргает перед тем, как продолжить идти. Доходит до него уже в собственной комнате, когда он сидит за столом с полотенцем на плечах, чтобы вода с все ещё мокрых волос не капала на тетрадь, и думает обо всём, о чем только можно думать, лишь бы не о домашке по английскому. Бакуго мог задеть его. Черт, конечно же он мог задеть его! Он тренировался с ним из-за того, что только причуда Киришимы выдерживает его взрывы, но в тот момент он бы не успел активировать её. Бакуго смог остановить атаку, когда понял, что Киришима витает в облаках. И накричал на него он тоже именно из-за этого. Охренеть. Киришима смотрит на то, как ломается карандаш в его руке — он неосознанно активировал причуду и не рассчитал с силой — и тихо чертыхается. Наверное, стоит его поблагодарить при встрече и извиниться за свой недалекий ум, и о боже. Он, кажется, упустил тот единственный момент, когда Бакуго Кацуки волновался за него. Пусть всего на одну секунду, пусть как и всё, что он делает — через гнев, но чёрт возьми, он проявил что-то похожее на заботу и Киришима уже готов кричать об этом на весь гребаный мир. Он так сильно и безнадежно в него влюблен.
***
Киришима отчаялся настолько, что ему казалось, будто в этот день всё шло не так, как надо. И дело даже не в том, что он с испугу уронил телефон с прикроватной тумбочки, лишь чудом его не разбив — сам же парень оправдывался тем, что тот никогда не звенел так громко прямо надухом, а на то, что прикроватная тумбочка вообще-то не около головы находится, сердито отмалчивался. Дело было далеко не в этом, нет, просто было чувство, что что-то не так. Даже люди вокруг были какими-то другими, какими-то… лишними? Визжание Мины под ухом показалось раздражающим, шутки Каминари — тупыми, а смех Серо слишком наигранным. Собственное молчание казалось одновременно уютным и непривычным. Чего-то не хватало.
— Бакуго, ты что такой тихий сегодня? — проблему решила Ашидо своей бестактностью и любопытством.
А, так вот оно что.
Киришима чуть не подскочил на своем месте, проматывая в голове весь день. Он не видел Бакуго с самого утра, он не выходил из комнаты в одно время с ним, как обычно, не орал ни на кого в коридоре и, надо же, ещё никому не пригрозил смертью. Именно это и было не так, а изменение в поведении заметил не Киришима, его лучший и по уши влюбленный друг, а чертовка Ашидо. Ого, даже стыдно немного.
— Вы с Киришимой сговорились что-ли? Что с вами? Мне не прельщает смотреть на ваши тухлые рожи! — писклявый голос Мины хорошо так выводил из себя. Эйджиро слышал, как Бакуго, шумно выходящий из кабинета, благосклонно отправил её смотреть на все виды гениталий и впервые поймал себя на мысли о том, что и сам еле удерживает себя от неприличных высказываний. Но вместо этого Киришима виновато улыбается девушке, будто бы извиняясь за грубость друга, и врет, что не выспался. А сам в голове все варианты перебирает, по какой причине у Кацуки настроение плохое, и боится, глупый.
— Мина, — тихо зовет он, ложась головой на парту, и, дождавшись пока Ашидо покажет свою заинтересованность, продолжает, — поговори со мной, а?
Девушка смеется, треплет его жесткие от лака волосы, и Киришима позволяет себе закрыть глаза, слушая, как его ласково называют «дурашкой» и рассказывают какие-то глупые и ни капельки не смешные истории.
— Вы поссорились? — вдруг слишком резко спрашивает Мина и Эйджиро невольно вздрагивает, поднимая на неё вопросительный взгляд. В её глазах он видит лишь искреннее беспокойство и прикусывает нижнюю губу, откровенно стыдясь того, что в действительности хотел обматерить её пару минут назад, — Вы даже в класс сегодня по отдельности зашли. Ты не подумай, я не лезу, просто ты сам не свой в последнее время.
Киришиме очень хочется поделиться своей глупой влюбленностью хоть с кем-то, и Мина кажется довольно неплохим вариантом, поэтому он успевает сорвать с языка несчастное «нравится» быстрее, чем обдумать и пожалеть. Мина молчит и Эйджиро утыкается лицом в свои ладони, сдерживая желание хорошенько въебаться головой в парту.
— Он мне нравится. Сильно. Так чертовски сильно, что я даже не знаю, что делать, понимаешь?
Кажется, будто он вот-вот заплачет, и Ашидо отрывает его руки от лица, утягивая в крепкие объятия. Киришима выдыхает на грани всхлипа и пользуется положением, утыкаясь носом куда-то в плечо — так, почему-то спокойнее. После признания, пусть и не самому Бакуго, Эйджиро чувствует себя на удивление лучше и даже улыбается, впервые по-настоящему в этот день. С неожиданным приливом бодрости приходит осознание того, что он так и не поблагодарил Кацуки за вчерашнюю тренировку. У Киришимы решительный настрой — он выяснит, что не так с Бакуго и, если он позволит, поможет решить проблему. Герой он или нет?
Желание помогать и поддерживать Бакуго пришло вместе с осознанием чувств. Не то чтобы его нужно было защищать, как какую-то девчонку, — Киришима уверен, что он сказал бы именно так — просто хотелось быть рядом. Кацуки не из тех кто принимает помощь, он не из тех, кто заводит близкие, даже дружеские отношения, но Эйджиро слишком несокрушимый, чтобы ломаться об выстроенную им стену. Он пробил еë и рядом поселился, вход огораживал и хозяина крепости обижать не давал. Хотя этот хозяин больше сам всех обижал. Бакуго не был тем, кому нужно тепло, забота или что-то подобное, он сам по себе, этакий волк-одиночка. Киришима создает вокруг него стаю. И пусть у Бакуго местами невыносимый характер, отвратительные отношения с людьми и полный рот индивидуальных ругательств на каждого живущего на Земле человека, не страшно. Киришима готов любить его просто так, бескорыстно и самоотверженно. Бакуго Кацуки просто был, но большего и не требовалось. На него хотелось смотреть, с ним хотелось проводить время, его хотелось касаться, его хотелось узнать ближе и быть тем особенным, которому бы позволяли чуточку больше. Наивно, но почему-то правда. Киришима ценил то, что ему давали. Ценил то, что терпели прикосновения, вечную болтовню над ухом и восторженные крики, ценил уделённое ему время, когда Бакуго объяснял ему темы после уроков, правда ценил, но такие вещи вызывают привыкание. Реально как сигареты, вроде бы и дерьмо, но за второй, сука, все равно тянешься. И чем больше вдыхаешь этот дым, тем плотнее он въедается в легкие, и требует больше, ещë и ещë, приковывая к себе так сильно и используя то самое окончательно и бесповоротно. Киришима ненавидит свою зависимость, но душу всем богам продать готов, чтобы она никогда не прекращалась.
Эйджиро пытается выловить Бакуго на обеде, но тот уходит раньше всех, а потом к учебнику глазами приклеивается и орет на всех, чтобы не мешали. Но Киришима то знает, что он явно не об учебе думает — книга открыта на прошлой теме, и Бакуго бы даже для повторения не стал бы еë читать, он этот текст наизусть рассказать может, и самому Киришиме его уже несколько раз объяснял. Правда он так ничего и не понял. Он пытается заговорить с ним на перемене, но его тут же утягивает Денки, занимая разговорами о какой-то ерунде. А у Киришимы и рот не открывается, чтобы сказать, что он, вообще-то, занят немного и да отстаньте от меня все, что вам нужно то, а? Ну и ладно, поговорит с ним после занятий, а если и тогда что-то помешает, лично к нему в комнату ворвëтся и поговорить заставит. Правда Киришима о таком развитии событий думать не хочет, потому что Бакуго и потому что его комната, потому что он в комнате Бакуго. Киришима трясет головой — английский, английский и только английский. И в мыслях Бакуго в любви признается. По-английски.
После уроков нет сил даже в общежитие возвращаться. Все тело ломит после практической, а мозг знания в себя больше не пакует и табличку с красной надписью «переполнено» показывает. Его бы сейчас поставить перезагружаться или Каминари отдать, мол, почини, он чё-то искрит подозрительно. Только вот Денки в поле зрения уже нет, да и он вроде как грозился, что больше никому помогать не будет. А то, что Киришиму с такими запросами послали бы далеко и надолго, (а может к Исцеляющей девочке, голова то точно не в порядке) в принципе, и не волнует даже.
Киришима не спешит покидать своё место, вяло наблюдая за тем, как все ещё бодрые — при взгляде на них застрелиться хочется, ей-богу — одноклассники шумно обсуждают планы на вечер. Он нехотя встает из-за парты и потягивается, голову к потолку вскидывает и выстанывает что-то нечленораздельное, но вроде что-то говорит про то, что он устал. Несколько раз подряд. Мина слабо улыбается, хлопая его по плечу и устремляется за Серо. Мидория с Тодороки выходят следующими. Киришима не спешит, и учебники так мучительно долго складывает, что когда оборачивается, замечает лишь покачивающиеся от ветра жалюзи. Он смотрит на дверь и успевает краем глаза зацепиться за блондинистую макушку, быстро застегивает сумку и пулей вылетает из класса, окликая друга.
— Бакуго! — Киришима светло улыбается, но лямки рюкзака пальцами все равно сжимает, волнуется. Кацуки останавливается, но не оборачивается; ждет, пока догонит, — Не хочешь поговорить?
— Нет, — Бакуго хмурится и под ноги смотрит, выискивая, что бы пнуть, но ни камни, ни жестяные банки в коридорах Юэй почему-то не валяются. Он все ещë идет рядом с Киришимой, ещë ни разу не крикнул на него и до сих пор не ушёл. Киришима долго анализирует, сравнивая вчерашнее его поведение с тем, что происходит сейчас, думает, как проверить почву, но все равно всю информацию целиком вываливает.
— Я не знаю, что тебя злит и о чем ты сейчас думаешь, но если это как-то касается вчерашней тренировки или как-то ко мне относится, то мы могли бы поговорить об этом? Я надеюсь ты не злишься из-за того, что я вчера отвлекся, но спасибо, что остановился, наверное, если бы не ты, я бы сейчас у Исцеляющей девочки валялся, — Киришима неловко потирает шею и внимательно следит за выражением лица Бакуго. Он губы поджимает, хмурясь еще сильнее, и фыркает недовольно.
— Да кому ты, нахрен, сдался? — Бакуго останавливается и наконец-то смотрит в глаза, — Даже если я о чем-то думаю, это не значит, что ты должен об этом знать, дерьма ты кусок. А все, что ты там себе напридумывал — это только твои проблемы, так вот и решай их сам. Без моего участия.
Кацуки выплевывает каждое слово будто бы в душу, чтобы побольнее, и не двигается, будто бы ответа ждëт. А Киришима улыбается, будто бы эти слова только что не разбили его чертово сердце. И смотрит, а в глазах что-то очень-очень тëплое плещется — длинною в вечность.
— Если ты действительно так считаешь, то… Оттолкни меня, ладно? — Киришима мнется ещё секунду и касается его губ своими. Сухие и обветренные, они ощущаются настолько правильно, что он на какое-то время теряется в собственных впечатлениях. Он думает, что ему хорошо, когда с каждой секундой снова и снова припадает к губам, и от этого так сильно потеют ладони и тело дрожью пробивает; он думает, что ему хорошо, но нет — этого не достаточно. Киришима не думал, что может ощутить такой странный голод, но понимает, что ему хочется далеко не этого. Ему хочется утонуть, и он делает это — аккуратно проводит языком по сомкнутым губам и выдыхает в них — о, черт, — ведь они так легко поддаются, раскрываясь под напором. Бакуго не отвечает, вообще никак, просто стоит с руками по швам и лупит своими глазищами, потому что Бакуго ещë слишком не понимает, что происходит.
Быстрее.
Эйджиро легко касается его щеки, совсем невесомо пробегаясь по ней пальцами, зарывается в волосы и закусывает нижнюю губу, оттягивает, тут же зализывая, и медленно отстраняется. Так лучше, так и должно быть, и если это чувство лишь минутная слабость, Киришима растянет эту минуту так долго, как захочет сам. Потому что у Киришимы взгляд как будто затуманенный и снова эта блядская вечность в радужках отражается. Бакуго не двигается, но и в глаза не смотрит, лишь лопатками в стену упирается и дышит через раз. Киришима даже не зажмуривается в ожидании удара, он ждет реакции и он примет еë как должное, заслужил. Только вот когда в лицо не летит взрыв и не доносятся ругательства, он смелеет и пробует снова. Подумаешь, Бакуго просто в шоке, сейчас в себя придет и точно по морде заедет, но Киришиме мало, Киришиме так ужасно мало, что коленки подгибаются и дышать сложно становится. Киришима хочет насладиться этими секундами сполна, раз они будут единственными в его жизни. Он чувствует что задыхается, но не может сделать и вдоха, просто снова примыкает к желанным губам и яростно сминает их, проводит языком по нëбу и зубам, так жадно и безжалостно, что перед закрытыми глазами взрываются белые вспышки. Он хочет раствориться, хочет умереть прямо здесь, со вкусом чужих губ на кончике языка и вдыхая чужое, еле слышное дыхание, если ему не суждено получить то, что он хочет, он возьмет все, что получится, только со своей стороны. Его каждый раз, как в новый, с головы до ног током прошибает с каждым касанием, и мурашки табуном по телу бегут, отдаваясь дрожью в пальцах. Рука в волосах так сильно сжимает пряди, что он на секунду задумывается, не больно ли от этого Кацуки, а второй рубашку на плече судорожно скамкивает, сминает и поглаживает, потому что, черт возьми, куда деть гребанные руки, и потому что прикосновений хочется до сжимающей боли в груди, до спазма в животе, и кажется, будто бабочки не порхают, а разъедает его изнутри. Ужасно, но так до одури восхитительно. Киришиме жарко, так невыносимо жарко. У него ощущение, будто он сгорит прямо здесь, но чувствует, что так будет даже лучше — умирать в объятиях любимого человека намного лучше, чем от его же руки. Он старается не думать, что будет дальше, иначе поцелуй выйдет печально горький. Он хочет этот поцелуй сладким, жарким и опьяняющим. Чтобы на вкус как раскалëнный металл и больно, обжигающе, и до потери сознания. Он хочет окунуться в омут с головой в последний раз. И не открывает глаз, в страхе увидеть ожесточённый взгляд напротив и замахивающуюся для удара руку, пусть он разорвет с ним связи потом, только, пожалуйста, пожалуйста, пусть эти секунды продлятся ещё дольше. Киришиме хочется больше. Ещë больше. Он хочет ощутить движение его губ, хочет его язык у себя, хочет его язык своим, хочет почувствовать его руки у себя на плечах, на талии, на шее, на спине, да где угодно, лишь бы на самом Эйджиро, лишь бы ближе, жарче и до исступления. Он так сильно хочет, чтобы Кацуки сгорал в ответ, чтобы не у него одного так постыдно кружилась голова и сердце набатом в ушах отдавалось, пуская искры еле уловимого тока, что не замечает, как тихо поскуливает в свой односторонний поцелуй, как маленький щенок и чередует с прерывистыми вздохами. И не замечает, как это выводит Бакуго из ступора.
Твою мать.
Бакуго делает то, что просил Киришима. Бакуго отталкивает. Он толкает его за плечи, заставляя практически влететь в противоположную стену и дрожащей рукой прикасается к губам. У него дыхание сбитое, что грудь часто-часто вздымается, румянец на щеках и глаза быстро бегают, а в них — безумие. Кацуки пытается, он честно пытается сказать хоть слово, но с губ — с губ, которые только что так самозабвенно целовал Киришима — срываются лишь слабые отголоски звуков, обрывки слов, которые он собирается произнести. Бакуго сглатывает.
— Ч-что… Что ты, черт возьми, творишь? — его голос хрипит, и он прочищает горло, делает вдох, но дыхание срывается снова. Киришима больше не хочет. Киришима проклинает себя и свои глупые желания. Киришиме страшно. Он отходит назад, пока не упирается в стену, лихорадочно шарит по ней руками, будто пытаясь за что-то ухватиться, и оседает на пол. Его трясет. Он знал, он знал! Не стоило этого делать, не стоило так открыто показывать свои чувства. Киришима впервые боится того, что будет дальше. Бакуго будет драться? Высмеивать? Игнорировать? Ненавидеть?
Прекрати.
Нет, он не будет терпеть этого. Один раз он уже позволил мыслям захватить себя и что из этого вышло? Ему дали шанс и он будет хвататься за него — он будет говорить.
Пока ещë есть время, ему нужно выговориться, ему нужно высказать все, что он чувствует, потому что не простит себя, если сейчас просто уйдет. Пусть Бакуго знает, он просто обязан знать.
— Посмотри на меня Бакуго, — Киришима не верит, что звучит так спокойно, у него ураган из эмоций в голове, полная каша из переживаний и мыслей, что попытки сформулировать предложение с грохотом разваливаются, но он так гордится тем, что может говорить, пусть с губ срывается нервный смешок, — Посмотри мне в глаза, что ты видишь? Ты видишь то, что я чувствую? Ты сказал мне решать свои проблемы без твоего участия, но что мне делать, если ты и есть моя проблема? Это чувство… Знаешь, оно разрывает меня изнутри. Мне так хорошо рядом с тобой, что аж плохо. Эти чувства раскололи меня на маленькие кусочки и я не могу, до сих пор не могу собрать себя воедино. Черт, звучит так глупо, что даже смешно. Я не могу больше держать это в себе понимаешь? Это так эгоистично, но я больше не могу переживать это один. Мне больно понимать, что я так нагло пользовался тем, что ты смог довериться мне, считал равным. Я… Я просто хотел почувствовать себя счастливым! Ты можешь вычеркнуть меня из своей жизни, имеешь полное право. Я уверен, ты станешь только сильнее. Мне жаль, мне правда очень жаль, что всë обернулось так. Ты подпустил меня так близко к себе, а я влюбился, идиот. Прости, я не мог держать себя в руках, ты наверное очень разочарован во мне, и… Я пойму! Ты можешь избить меня или посмеяться надо мной, я выдержу. Я наверное был бы готов к чему-то такому. Вернее, думал, что готов, но скорее всего…
Бакуго особо не вслушивается. Не то чтобы ему все равно, он смотрит Киришиме в глаза и видит, как с каждым словом у него вечность на куски разрывается. И от этого в груди что-то неприятное давит, будто бы сердце с тем же успехом крошится.
— Заткнись уже, — выдыхает Бакуго. И правда идиот что-ли? Ему бы мозги вправить, да так, чтобы и не заикался больше о таком, Бакуго не позволит. Киришима слишком занят тем, что думать пытается, и совсем не замечает, когда тот оказывается так близко, что они чуть не сталкиваются носами, — Чего застыл, придурок? Действуй.
Эйджиро вздрагивает, когда спины касается грубая ладонь, вжимая в себя настолько, что бедра соприкасаются, и пытается вдохнуть. Ох. Бакуго так близко, так близко сам, что Киришима шлет все мысли к черту. Он почти слышит собственное «в пизду это всë», когда наклоняет голову немного в бок и находит губами губы напротив, прикасается так несмело, будто всë началось сначала, будто его всë ещë могут оттолкнуть. Слышит, как тихо хмыкает Кацуки, и не может сдержать пораженного вздоха, когда его губы сами прижимаются к нему.
И, господи, это не так, как хотел Киришима. Совсем не так, ведь это в тысячу и один раз лучше. Бакуго целует грубо, жадно, до сжатых пальцев на ногах и трясущихся рук. Горячо и крышесносно — так, как нужно Киришиме. Он вплетает язык сразу же, словно не может больше ждать и от этого в ушах так приятно звенит, заставляя двигаться навстречу. Эйджиро вспоминает про руки и прижимает одной за затылок, другую обвивает вокруг талии, снова сжимает рубашку и скользит пальцами по позвоночнику, очерчивает лопатки и ребра. Бакуго кусается, зализывает укусы и дерется за право вести. Киришиме не нравится быть ведомым.
Киришима хочет доминировать.
Он выгибает спину, отталкиваясь от стены и от такой близости тел земля уходит из-под ног и перед глазами всë плывет. Эйджиро отстраняется лишь для того, чтобы потянуть Кацуки на себя, и, разворачиваясь, поменять их местами. Бакуго распахивает глаза, когда чуть не впечатывается головой в стену, но Киришима успевает подставить руку, смягчая удар. Чертова предусмотрительность. Кацуки тяжело дышит и только в остатках сознания замечает, что тот на уровне его лица вторую руку держит и, кажется, коленом между ног упирается.
Вот же.
— Охренеть. Никогда не думал, что ты зажмешь меня в школьном коридоре, — шепот Бакуго сводит Киришиму с ума. Он хрипит так надрывно, что — боже — Киришима чувствует, как его ведёт. Он прижимается к его лбу своим и дышит прямиком в губы, пытаясь восстановить дыхание, но Бакуго поддается первым.
Бакуго нравится подчиняться.
Эйджиро не помнит, сколько раз он целовал Кацуки сам, не получая отдачи, но он уверен, что они уже сделали это намного, намного больше. Он не сдерживает стона, когда Бакуго вжимается в него бедрами и думает, что сейчас расплавится как чертова карамель. Когда Бакуго требует больше, Киришима дает ему это больше. Он ловит каждый вдох своими губами, спускается к шее и подцепляет зубами ключицу, слышит как судорожно Кацуки втягивает воздух и чувствует как его руки забираются под рубашку, очерчивая бока. Бакуго что-то бессвязно шепчет, иногда срываясь, что приходится челюсть крепко-крепко сжимать, и сам подставляется под поцелуи, задирая голову. Он пропускает пару вдохов, но всë же выжимает из себя тихое «люблю», отрывая Киришиму от своей шеи и снова целуя в губы. Тот отвечает лениво, будто это не он только что со всей страстью и увлеченностью исследовал чужой рот и тело, заставляя дрожать под собой и пальцами за рубашку цепляться. Бакуго берёт его лицо в ладони и долго смотрит в глаза, выискивая что-то, заглядывая прямо в душу и рассматривая все чувства, оставшиеся на поверхности. Он ищет, перебирает всë, что только можно найти во взгляде и на секунду теряется в ярком свете карминово-красного, но находит.
У Киришимы — вечность, и Бакуго с ума сойдет и всë на своём пути разрушит, но разделит еë с ним пополам.