Шерлок бездумно перебирал пшеничные прядки на расположившейся перед его носом макушке, по памяти зная, насколько теплые они в глубине и шелковистые на самых кончиках… и спорил с Чертогами.

Как это случилось? Как это случилось с ними?

Нет-нет, он конечно же помнил «как»…

Яркие, обжигающие картинки хлынули в Чертоги стремительным потоком, сметая едва восстановленные галереи и стеллажи хранилища, наполняя его новым знанием, новыми эмоциям и ощущениями под негодующие протесты возмущенного рассудка.

…ты подпустил его так близко, что не заметил, как он занял все сознание, всю неприкосновенную территорию… чем ты собираешься думать, если в голове больше нет места ничему, кроме его «прекрасных глаз»?

…случайная песчинка способна испортить любой механизм… что говорить про такой исключительно сложный инструмент, как твой мозг, Шерлок?

…серьезно? …брак и куча щенков? Впрочем, щенки в данном случае – еще одна проблема. Что скажет семья? Что скажет Майкрофт? Чего он НЕ скажет?

…чувства, эмоции… они приносят только боль, а боль – привилегия слабых. Джон – мишень. Джон – уязвимая точка. Он не принесет ничего, кроме разочарования…

Шерлок уже собирался возражать, но в тот же миг холодный и бесстрастный внутренний голос захлебнулся стоном, крайне далеким от прежнего недовольства, и умолк… восхитительно непристойный коктейль из воспоминаний, перекрутивший все нутро, докатился-таки до лобка, заставляя живот сладко подрагивать, а мягкий, расслабленно притаившийся в паховой складке член напрячься, толкнуть потяжелевшей головкой теплое и гладкое омежье бедро.

Джон не спал. Почувствовав недвусмысленно шевеление, он не повернулся, а заулыбался еще шире, с удовольствием подставляясь под ласки мыслей, которые он, кажется, чувствовал так же осязаемо, как и ласки рук…

…

Все случилось слишком быстро. А может, это они противились очевидному слишком долго?

Шерлок пытался разложить события на фрагменты и логические цепочки, но они ускользали, рвались, перескакивали с одного на другое, дразня и путая след, как полоумные, сговорившиеся против него зайцы.

Прикрыв глаза, он с опаской прислушался к притаившейся внутри смуте… но нет, ни память и ни дедукция никуда не делись, логика не потускнела и по-прежнему звенела от нетерпения острыми, как обсидиановое стекло гранями в ожидании новых загадок, как голодный зверь в ожидании охоты.

Вот племя (он не посмел назвать их иначе – слишком разумные, слишком человеческие были у некхов глаза) настороженно замерло в нескольких шагах от переступающего на лапах Джона, нервно топорщившего шерсть на загривке, и от его беззвучного рычания по спине продирал мороз, а под кожей метались болезненно-зудевшие мурашки.

Крупный, но не самый старший из семьи сделал полшага навстречу, попеременно переводя внимательный карий взгляд то на Шерлока, то на Джона. И Джон в ответ вертел головой, втягивая носом воздух, резко выдыхая его в коротком полулае-полушепоте. Припадал на задние ноги, он даже не думая опускать пушистую щетку хвоста, как это делают признающие превосходство собаки или волки, лопатки ходили ходуном, но он ни разу не обернулся… и только беспрестанно двигавшиеся уши выдавали его крайнее напряжение.

Они определенно разговаривали, но Шерлок не мог понять как – с момента появления никто не издал ни звука, Шерлок по прежнему слышал только воркование воды на перекатах, шелест листвы, да еще грохот собственной крови в ушах, от которого подташнивало и ломило в барабанных перепонках.

Минута, другая, он не просто смотрит – наблюдает, и начинает различать их кажущуюся похожесть…

…юные, взрослые, разные… смешливые и недоверчивые, любопытные без исключения, смотрели на него с интересом и удивлением. С удивлением и интересом… явным даже в их природном облике. Особенно тот… слева… с серыми, как горячий пепел глазами…

Джон покосился и заворчал. Без угрозы, но с мягким, с едва ощутимым предостережением… и Шерлок не в состоянии придумать что-то подобающее, опустился на одно колено, склоняясь в поклоне, словно перед ним была семья одного из Больших Домов.

И покачнулся, от накрывших его запахов и ощущений, поздравив себя с тем, что имеет опорой хотя бы одну ногу.

…свежая древесная влага с каплей острого перечного яда… любопытство и страх…

…тихая фиалковая сладость, вересковая насмешка… предтечи омежьего цветения…

…холод железной окалины, крепкий солоноватый мускус… чужая метка, как угроза…

…тягучий жар медовых капель, сухая горечь придорожной пыли, нетронутая чистота девственного флердоранжа…

Каждая эмоция, каждое насказанное слово вспыхивало, горело, истекало новыми и новыми ароматами. В их непрекращающейся, непостижимой мешанине Шерлок успевал выхватывать лишь их отдаленные отголоски, смутные тени и неуловимые намеки. Голова кружилась, перенасыщенный воздух раздирал легкие… еще минута, и он просто свалится оглохшей, ослепшей, бессмысленной колодой…

…прохладный, упругий нос нежно ткнулся в шею, прогоняя морок, окутывая с ног до головы знакомой, непонятно когда ставшей единственно-нужной, драгоценной полынью.

Шерлок раскрыл глаза, оказавшиеся зажмуренными до острой боли и понял, что все «молчат» - кроме мокрых речных камней и примятой им травы он не чувствует больше ничего.

В один момент, как и появились, некхи развернулись и растворились в густых зарослях, словно кто-то сдул с ладони легкие белые пушинки.

Джон осторожно прикусил ладонь, потянул… и только тут великолепный, глубоко- породистый альфа вспомнил о собственной, прикрытой лишь гордостью, наготе.

…

Они бежали через лес вслед за белой стаей, и уже спустя четверть часа Шерлок возненавидел свою двуногость, как будто сама человеческая природа изменила и предала, впервые в жизни заставив почувствовать унизительную, непоправимую ущербность.

Тот самый сон, как наяву, стоял перед глазами. И чем дальше расходилась с ним действительность, тем больше вскипала и крепла досада на собственное тело – молодое, стремительное, послушное, почему-то превратившееся в неуклюжий неуправляемый манекен на веревочках вместо мышц.

Он помнил, как легко оно несло его дальше и дальше без преград и помех, как тропа стелилась под ноги мягким упругим ковром.

Теперь же каждая ветка, каждый камень и каждая колдобина норовили сбить с шага, лишить равновесия, отбить колени, а если «повезет», то и разодрать их в кровь.

Первый раз он упал в глубокой, как рана, лощине, а второй в мелком ручье, полном скользких окатышей. Джон легко перескакивал с камня на камень, не замочив лап, но по его нервному отряхиванию Шерлок понял, насколько непростые у того отношения с водой. И насколько непросто далось ему их первое, эпическое «купание».

Возможно, не начни он по привычке читать подробности, не пропустил бы камень, покрытый зеленым, струящимися по течению водорослями, и не рухнул, прижимая к себе сверток с одеждой и оружием.

На берег он выбрался на коленях. Мокрый и злой. И Джон, насмешливо скаливший зубы, не успел ни отскочить, ни увернуться, когда альфа мстительно усмехнувшись, вдруг зачерпнул полную пригоршню воды и плеснул в нахально сморщенный нос.

Когда вдалеке заклубились белые, молочные дымы, а деревья превратились в настоящих исполинов, в корнях которых вполне было можно построить скромный домик, он наконец-то понял, куда именно лежит их путь.

Дымящаяся долина. Земля кипящих ключей.

Где-то глубоко, в самых недрах там гудело и ворочалось, как беспокойный голодный зверь. Из трещин в скалах, бурля и пенясь, били и плевались паром горячие источники, некоторые из которых несли смерть, о чем предупреждали разбросанные на дюжину шагов вокруг побелевшие кости и вылинявшая шерсть. Но большей частью вода была вполне пригодной для купания и питья - от едва теплой, чуть солоноватой на вкус, до кипящей, способной сварить кусок мяса за какой-то час. Ручьи спускались по склонам, за столетия выдалбливая в твердой породе естественные ванны - небольшие или размером с парадный зал королевского дворца, не замерзавшие даже самой холодной зимой. Теплая земля даже под снегом сохраняла свой пышный зеленый покров, а деревья не переставали тянуть из нее соки даже в самые трескучие морозы и возносились на совершенно потрясающую высоту.

Теперь было понятно, что не только запрет на охоту оберегал некхов от опасного внимания людей, и отстрой они в этой чащобе не одно поселение - никто не сунет туда нос и не удивится поднимавшимся к небу дымам. Когда под ногами дрожит и вздыхает земля, легко поверить в чудовищ, живущих в подземных пещерах под холмами и скалами.

Огибая крутой холм, они прошли под странно изогнутыми деревьями, чьи толстые, покрытые мхом ветви склонились крутой дугой до самого подножья, образовав длинную, бархатную галерею.

Пробитая в узком, как стена, отроге арка вывела на тропу, едва заметную в зарослях папоротников, выложенную плитками черного в тонких прожилках сланца, давно вросшего в землю. Шерлок заметил, что ни один некх не коснулся ее, то ли предпочитая мягкий покров из трав и листьев, то ли опасаясь оставить на ней свои следы, то ли предназначена эта дорога было вовсе не для них…

Поляна, раскрывшаяся перед ними, как морская раковина, казалась скорее прорехой в плотном зеленом ковре, чем рукотворным деянием человека в освоении местности.

Крошечный домик вклинился меж двух раскидистых лиственниц так естественно, будто вырос вместе с ними из земли, а не был построен из камней и дерева. Маленькая дверь, круглое оконце, низкий навес из гладко выструганных стоек под соломенной крышей – вот и все, что цепляло взгляд, вся задняя часть прижималась к пологому склону, будто вкопанная в него наполовину, ровно до печной трубы, сложенной из серо-зеленых камней.

Джон остановился на пороге, выстланном все тем же блестящим сланцем, пару раз царапнул лапой дверь и опрометью бросился прочь, дальше по дорожке, туда, где смутно виднелись такие же домики и откуда вкусно тянуло запахом еды.

Шерлок с минуту смотрел, как исчезает среди кустов белый промельк, и только потом потянул на себя дверную рукоятку.

Комната была одна, простая, уютная и ухоженная, как любимая, но редко используемая вещица. Очаг в дальнем углу давно не разжигался, но был вычищен до блеска, а дровницу наполняли сухие аккуратные поленья.

Широкую крепкую постель никто не застилал, но то, что в большом сундуке в ее изножье они найдут, все, что необходимо, Шерлок не сомневался. Дом ждал гостей – свеже вощеными кедровыми полами, медными светильниками, полными прозрачного, как слеза, масла с тонким лавандовым ароматом, посудой из цветного стекла, расставленной на полках заботливой рукой, букетом голубых и белых колокольчиков в маленькой вазе посреди стола. Хлебом и молоком в круглом глиняном кувшине.

Оставив снаружи непросохшие сапоги и оружие, Шерлок разломил пышную ковригу и вдохнул полной грудью густой вкусный запах…

…

Джон вернулся спустя час… если внутренние часы по-прежнему были точны… одетый в просторную рубашку и штаны из тонкого полотна, выкрашенного теплой темной охрой, с большим свертком в руках.

- Джон?

Шерлок почувствовал холодок между лопаток и странный жар, свивший гнездо в подреберье. Джон выглядел тихим и отстраненным, будто решал про себя важную, неотложную задачу… будто что-то случилось за тот час, что разделил их надвое.

- Джон? – повторил он, приблизившись и почти коснувшись напряженной спины.

Джон тихо перебирал принесенные вещи, раскладывая их на постели аккуратными стопками, оставляя в стороне что-то завернутое в холщовые мешочки и соломенную циновку.

- Теппе сказал, что мы можем остаться на несколько дней. Этот дом приготовлен для новых семей, но сейчас он свободен и… Шерлок, тут одежда для тебя. Я не совсем уверен с размерами, но что-то обязательно подойдет.

- Джооон…

Его собственное имя пролилось, как горячий мед, Джон выпустил оставшиеся вещи из рук, резко повернулся и оказался прижатым спиной к стене.

Запрокинутое лицо, вздернутый подбородок и опущенные глаза… ресницы густыми полукружиями прячут темную лазурь, а крепко сомкнутые губы из последних сил держат что-то беснующееся, рвущееся наружу.

Шерлок терпеливо ждал его все это время, что ему нестерпимо хотелось броситься ему вслед, когда все инстинкты кричали, а рассудочная часть твердила про всевозможные ловушки. Но эта земля не принадлежала альфам – тем, кто считал омег слабым, послушным и зависимым, неспособным к сопротивлению, племенем. Низшими.

Шерлок уже знал, насколько они не были ни слабыми, ни низшими… просто другими. С такими глубокими корнями и тайнами, что оставалось лишь гадать, как природа умудрилась создать настолько удивительное создание и подарить его людям? И как люди умудрились не оценить подарка.

Джон почти не дышал, верней, дышал рвано и редко, будто каждый вдох давался с трудом, через нестерпимую боль… не смотрел и ждал, и Шерлок почувствовал всей кожей, всем нутром, что Джон его возненавидит, если он немедленно, сию минуту не поцелует искусанные, пересохшие, упрямые губы. Что он сам себя возненавидит.

Собственное спокойствие и так тщательно хранимая эмоциональная холодность теперь казались лишь грубой карнавальной маской, фасадом для прочих… тех, кто без раздумий использует малейшую трещину в броне, едва наметившуюся привязанность, самую невинную слабость… Он это знал.

Но знал он и то, что за чудовище бесновалось сейчас внутри, круша Чертоги и лишая разума. Крепкие стены еще держали, содрогаясь под яростными ударами, заставляя лицо кривиться, в сердце сбиваться с ритма. Но лишь вопрос времени, когда по внешней стене пойдут змеистые трещины и она обвалится, обнажая безобразные развалины и выпуская зверя на свободу…

Ладонь впечаталась в стену у Джоновой головы, и он вздрогнул, шумно сглатывая и вжимаясь в теплое дерево лопатками. Но тонкие, чуткие пальцы так бережно коснулись нижней губы, провели самыми кончиками от одного уголка до другого, очертили линию скулы и нырнули за ухо, пропустив между собой его ровную аккуратную мочку.

А потом, не позволяя опомниться ни себе, ни ему, губы тронули, накрыли, захватили в плен растерявший все протесты рот…

Джон выдохнул, будто нырнул на глубину, не отталкивая, но и не помогая, лишь бессильно опали плечи, и поясница подалась, провоцируя проследить ее изгиб ладонью.

Шерлок знал наперечет всех демонов, что рвали его сейчас на части – сопротивляться природе, предназначению, желанию… или уступить. Природе, предназначению, желанию… Шерлоку. Себе.

Губы оказались мягче, чем он думал. Как созревшая в конце лета малина, теплая и терпкая, с тонкой бархатистой кожицей… податливые, стоило приложить чуть больше усилия.

Пробуя, как незнакомое вино, Шерлок прихватил верхнюю, трогал ее еще и еще, чуть втягивая между зубов, оглаживая и дразня кончиком языка… оторвался для короткого вдоха и накрыл уже обе, склоняясь все ниже, обжигая дыханием влажный, холодный висок и шею, где билась голубая венка, сбегавшая между ключиц.

Джон всхлипнул, когда пальцы взъерошили ему волосы на затылке, а низкий голос предательски подбил под колени. Зажмурившись и резко клацнув зубами, он, что было силы, толкнул мужчину в грудь, перемахнул через кучу упавшего под ноги тряпья и стрелой выскочил из дома, распахнув дверь настежь. Зализывая на ходу прокушенную губу, Шерлок без раздумий бросился за ним следом.

Правда, долго ловить его не пришлось - полный сил и намерений альфа догнал беглеца в лощине, сплошь заросшей голубым барвинком, и, сбив с ног короткой подсечкой, укрыл в объятиях, чтобы уберечь от свидания с корнями и кочками, прокатившись до укромной ложбинки, будто нарочно выстланной для них плотным мягким мхом.

Ткань с треском разошлась под его руками, и лишь то, как судорожно цеплялся за него Джон, помешало снять с него ее остатки.

…эмм, в будущем, им пожалуй стоит подумать о более практичной одежде, снимаемой легко и без потерь… в противном случае, миссис Хадсон будет крайне недовольна расходами от такой легкомысленной порчи дорогостоящих вещей…

Джон слабо завозился под ним, уперевшись в грудь ладонями и ерзая пятками по покрову их естественного ложа.

Джон пах потрясающе вкусно… пряным сандалом, мускусом и амброй – самым прекрасным ароматом вожделения, спутать который невозможно ни с чем. Джон его хотел, но, не желая пугать несвободой, Шерлок приподнялся и отпустил… а тот неожиданно обвил руками за шею.

- Ты мне позволишь? – он словно со стороны услышал собственный голос, - я не сделаю ничего, что тебя обидит или ранит. И никому не позволю сделать тебе больно, Джон.

По лицу, полному сумеречных тревог и сомнений прошла короткая тень, а потом черты разгладились, будто что-то растаяло внутри и под кожей проступили, наконец, первозданные, истинные черты. Тревожная, грозовая синева наполнилась летним теплом, но уже в следующий миг чернота зрачков оттеснила ее до самого края, превратив радужки в сияющие кобальтовые кольца.

- Иди ко мне, Шерлок, - он пригладил кудряшку, упавшую на высокий бледный лоб, - ты мне нравишься… что толку спорить с собой? Если бы идеальные пары существовали на самом деле, ты точно был бы ей. Прости, но я давно не верю в сказки, и это лишь тело, которое тебя хочет… Я хочу тебя, Шерлок Холмс. Ты поцелуешь меня еще раз? Или мне придется тебя умолять?

…

Он раздевал его, как разворачивают долгожданный, хрупкий подарок, догадываясь, но до конца не зная, что именно таится под многослойной оберткой.

Шерлок успел пожалеть о своей нетерпеливости – расстегивать, распускать шнурки и обнажать золотистую наготу дюйм за дюймом казалось сродни решению головоломки с тысячей переменных и допущений.

…чем именно будет пахнуть ключичная впадина, если оттянуть ворот зубами и постараться не коснуться кожи даже дыханием?

…на каком соске быстрее проступят восхитительные, острые мурашки – на том, что он закрутил в бусину языком, или кончиками пальцев?

…как долго Джон сможет сдерживать стон, если спуститься поцелуями от шеи до живота… и как подожмутся у него пальцы на ногах, стоит взяться за его согнутые колени?

…как долго продержится сам Шерлок, пока рассудок не капитулирует под натиском возбуждения?

…

Он долго целует запрокинутое лицо, прикусывает тонкую кожу под челюстью, расцвечивая ее алыми отметинами, заставляя выгнутое горло вибрировать и издавать такие звуки, что в паху печет и тянет, а по позвонкам маршируют огненные муравьи.

На безупречной шее, длиной в пару обморочных вздохов, затаились совершенно обыкновенные и оттого еще более трогательные родинки. Одна стыдливо жалась к линии волос за ухом – ее срочно требовалось утешить, приласкать… другая не удержалась и упала в ямочку между ключиц – там ее и настиг жадный, распутный рот.

Джон, как лента на ветру, скользит, мечется, обвив руками и ногами и пытаясь вернуть хоть малую толику окутавшей его нежности. Лицо пылает кармином, тело перестает слушаться и жаждет наполненности, будто он разорван, разделен, покинут и смертельно стосковался по недостающей его части… Он толкает себя вверх, чтобы прижаться к близкому волнующему телу, щедро источающему мужской жар и единственный в мире запах… твердое и горячее льнет к коже, трется в паховой складке о влажные мягкие, как пух, волоски. И вместе с острой судорогой удовольствия получает в ответ низкий, мучительно-сладкий стон.

Возбуждение накрывает с головой и выстреливает то в ноги, то в затылок, Джон рычит и толкает Шерлока в плечо, тот позволяет себя опрокинуть и Джон тут же седлает его, перебросив колено на другую сторону.

Джон ведет ладонями по безупречной груди, склоняясь к самому лицу, чтобы поймать губами еще одно «Джон-Джон-Джон», раскачивается всем телом… вперед-назад, вперед-назад… удовольствие накапливается большим, горячим водоворотом внизу живота, вскипает искристыми пузырьками, как лимонная вода… он запрокидывает голову и шипит сквозь сжатые зубы, скользя промежностью по налитой плоти. Руки обнимающего его мужчины стискивают бедра так сильно, что скорее всего там останутся отметины еще дней на пять, но боль от них настолько приятна, что капельки пота с выгнутой поясницы стекают на крестец и в ложбинку… Пальцы спускаются ниже, ниже, мнут трогательные округлости, кружат, едва касаясь подрагивавшего, уже готового входа, и стоит лишь коснутся его горячих тонких складочек, как вязкая душистая влага уже сочится, как из вскрытых пчелиных сот медовая патока.

У Джона перехватывает горло и кружится голова, а потому он не сразу понимает, что мир снова перевернулся и он снова вжат лопатками в зеленую постель…

…поцелуи, как ожоги сыплются на ступни, щиколотки и колени… он сжимает пальцы на мшистых «простынях» и скулит от бессилия…

…он раскрыт, как книга, как створки жемчужницы… он так хорош, что у Шерлока впервые нет для этого сравнения… он смотрит и впитывает всеми Чертогами невероятную красоту омежьего тела, красоту омежьей исключительности… Джон – не дефект, Джон – исключение…

Воинствующая нежность затопила, переполнила, вспыхнула всеми глупостями, которыми битком набиты старинные свитки. Еще миг, и она разорвет его альфа-сущность, которая вовсю рычит и рвется с поводка, напоминая о себе туго поджавшимися яичками, болезненным стояком и прокушенной губой.

Не в силах оторвать глаз от плывущего, меняющегося каждое мгновение лица, в котором нет-нет, да и проступали не совсем человеческие черты, Шерлок подобрал ладонями, раздвинул упругие ягодицы…

Натянутая на головке кожица кажется готова лопнуть от одного прикосновения, но едва ее обволакивает омежья смазка, удовольствие, как игла простреливает от промежности до пяток. Шерлок не пытается сдерживать собственные всхлипы… одно плавное, тягучее движение - и он уже внутри, медленно растягивая, вторгаясь, как рука в перчатку… «мой… только мой… сейчас, сегодня, всегда…» губы шепчут сами по себе, как в бреду, как в наркотическом забытьи… жаркие волны катятся от паха к кончикам пальцев на ногах, в голове гудит и взрывается сияние… яркое, как осенний фейерверк… плоть заполняет тело, до предела растягивает шелковое нутро… еще, еще, еще… Шерлок толкается, сначала осторожно, будто проверяет незнакомую тропу… потом все сильнее, уверенней, жестче и глубже, всей кожей ощущая, как сжимаются вокруг него горячие тиски, как он прокладывает себе дорогу внутри сокровенной тесноты.

Джон сплетает ноги на его спине, впивается зубами в подставленное плечо, и Шерлок, как высокоразвитая, интеллектуальная личность перестает существовать…

…шорохи, влажные шлепки, шепот на незнакомом языке, тихий жалобный вой…

…запахи, запахи, запахи… мускус, жасмин, морская горечь, полынный ад… пот и сладость сперм, горячая кожа в шрамах любовной битвы…

…крик, вспугнувший птиц… кровь, оплаченная тысячей ласк…

Они не заметили, как спустились лиловые сумерки, как закружили в листве золотые светлячки… как в двадцати шагах, не отрываясь, за ними следила пара внимательных карих, как переспелая вишня, глаз…