Lorsque deux nobles coeurs se sont vraiment aimes, leur amour est plusfortquela mort elle-meme*

*«Когда два благородных сердца действительно любят, их любовь сильнее, чем сама смерть» — афоризм французского писателя и поэта Гийома Аполлинера.

Когда убегающий Му Цин, не сдержавшись, повис над бассейном лавы, Фэн Синь почувствовал, как из горла рвётся рык. Тогда он не понимал ещё, почему — от злости, залившей глаза алым, от страха потерять, от осознания, что он может пострадать и даже умереть…

Фэн Синь, лишённый стрел, лишь надеялся на силу Му Цина, на сообразительность его высочества и проклинал свою бесполезность. Как он мог за целых восемьсот лет не освоить хоть каких-то навыков, которые бы помогли спасти жизнь кого-то столь близкого и одновременно далёкого?

А теперь Фэн Синь лишь, затаив дыхание, смотрел на видимые отголоски сияния духовного света, частично защищавшего Му Цина от жара кипящей над его головой лавы, не позволяющий ему быть сожжённым заживо. Самого Му Цина он не видел, но осознавал, что он всё ещё там, благодаря звону мечей — символу их связи — звучавшему в том же темпе, в котором стучит панически сердце Фэн Синя. Ему даже представить страшно было, каково самому Му Цину — смерть в раскалённом булькающем месиве ужасно мучительна, а подмога… вполне в стиле Му Цина думать, что никто к нему на помощь не придёт.

Кажется, лишь благодаря их больной связи Фэн Синь чувствовал на каком-то подсознательном уровне чужие мольбы, чужую боль и страх смерти, заставляющий отчаянно цепляться за рукоять меча. Фэн Синь смотрел на Се Ляня в ужасе.

— Что нам делать?! — его голос очевидно дрожал. — Ваше Высочество, ваша шёлковая лента сможет дотянуться?

Фэн Синю было страшно услышать любой ответ. Он хотел бы оказаться в безопасности, в небесной столице, в той самой, где он жил последние несколько столетий, а Цзюнь У ещё не слетел с катушек.

Но Се Лянь, предпринявший попытку, лишь сказал, что в их положении спасти Му Цина невозможно.

В воздухе запахло горелым: так же пахло, когда Му Цин после падения Сяньлэ, зашивая их одежду в почти полной темноте, на ощупь, иногда превращая кончики пальцев в кровавое месиво иглой, прижигал нити. Но сейчас пахло вовсе не так слабо и мимолётно, как тогда — это был запах подпалённой Жое и мантии Му Цина.

Или уже самого Му Цина?

Нет-нет, не может быть, чтобы человеческая плоть и ткань, подпалённые, пахли одинаково.

Чем больше Фэн Синь думал, тем больше казалось, что он сходил с ума всё сильнее с каждой секундой.

Крики духов умерших нервировали, не давали перестать прокручивать тысячи самых ужасных сценариев в голове.

Прямо сейчас Му Цин держался над пропастью смерти лишь собственной парой рук, мёртвой хваткой прилепленных к рукояти сабли. Отпустит — и всё. Даже косточки не останется. Всего его проглотит раскалённое месиво с плавающими в нём мерзкими духами, желавшими Му Цину отпустить саблю и присоединиться к ним.

Впрочем, Фэн Синь допускал мысль, что именно их подначивания и заставляли такого гордеца, как Му Цин, держаться крепче и стискивать зубы, лишь бы не сдохнуть так позорно. Это вполне в его манере — выживать назло, выгрызать зубами, цепляться за жизнь крепко и изо всех сил.

И это заставляло Фэн Синя верить, что и в этот раз всё обойдётся.

«Всё обязано быть хорошо, — подумал Фэн Синь, когда Му Цин, сумевший превозмочь свою гордость, позвал его Высочество, прося о помощи, — если не будет, я не…». Но Фэн Синь мотнул головой, отгоняя эти мысли: всё будет хорошо, они все выживут! Они не могут не выжить — впереди столько дел: одержать победу над Цзюнь У, восстановить Небесную Столицу, поговорить, в конце концов… Им о стольких вещах нужно поговорить — разве может что-то случиться?

Фэн Синь боялся посмотреть на Се Ляня и Хуа Чэна — вдруг все его надежды рисковали разбиться о вполне логичные слова о том, что «предатель» не заслуживает спасения? Это звучало как то, что мог бы сказать Хуа Чэн.

Но Се Лянь молчал. И Фэн Синь не понимал, хорошо это или плохо. Он уже вообще мало что понимал.

Особенно напряжённым стало молчание его Высочества, когда Му Цин выпалил «ты же знаешь, что я не лгал, не так ли?».

Напряжение, которое, казалось, можно было физически ощутить, повисло в воздухе, сделав его ещё тяжелее. Дышать полной грудью стало и вовсе невозможно.

Се Лянь молчал.

Фэн Синь был на грани — он считал его последней надеждой — Се Лянь всегда был сильнее и способнее, а сейчас ещё и являлся рычагом воздействия на Хуа Чэна, на чёртового непревзойдённого демона!

Но Се Лянь молчал, и, если бы не вмешался Хуа Чэн, обратившись к нему с привычным уже и даже не режущий слух «гэ-гэ», Фэн Синь бы…

Он уже и не знал даже, что он «бы». Фэн Синь сейчас совершенно беспомощен, и осознавать это отвратительно.

Как бы ни раздражал Му Цин, как бы ни хотелось его поколотить за практически каждое брошенное слово, пропитанное ядом, за возможное предательство, за то, что вырубил Фэн Синя, за то, что заманил их всех в оружейную… Никто не заслуживает смерти — чтобы это понять, не нужно быть величайшим учёным умом.

В конце концов, все ошибались, сам Фэн Синь в том числе. Огромное количество ошибок было им совершено. Он был бы рад попросить прощения у всех, кто пострадал из-за него; у всех, кому его слова и действия причинили вред. Перед тем же Му Цином — было бы так хорошо после всего этого просто… поговорить и решить все недоразумения.

Поговорить и узнать, как они звучат друг для друга, как ощущается их присутствие рядом. Обсудить, могут ли они начать сначала?..

Да что Фэн Синь — даже наследный принц Сяньлэ ошибался. Самая фатальная из его ошибок — это, пожалуй, момент, когда юный принц посчитавший себя мудрее всех, кто его отговаривал, и, нарушив все правила, спустился в мир смертных. Сколько жизней было загублено лишь из юношеской самоуверенности и упрямства юного принца!

Но — увы — всем людям свойственно ошибаться, даже если они возносятся и становятся небожителями. Без ошибок невозможно научиться чему-либо — это естественно.

Главное — исправить свои ошибки, и желательно — вовремя.

Получится ли когда-нибудь у Фэн Синя исправить свои, искупить вину? Получится ли принести извинения Му Цину и Се Ляню, получится ли выбраться отсюда?

Взгляд Фэн Синя изменился: неуверенности и страху, заставившим замереть, пришла на смену тихая ярость, направленная на самого себя: «Что за вопросы, дурак?! Ты обязан!»

Фэн Синь не был уверен в том, что сейчас его восприятие времени верно, но, кажется, он не упал в омут собственных мыслей слишком надолго: обрывки разговора Се Ляня и Хуа Чэна были относительно понятны и… предсказуемы. Хуа Чэн намекал его Высочеству оценить, насколько заслуживает Му Цин спасения.

В этот момент Фэн Синь отчего-то надеялся лишь на то, что Му Цин не слышал этих слов и интонации, с которой Кровавый дождь оценивал его жизнь. Словно выбирал на базаре, какую курицу лучше прирезать. Но, вероятно, Му Цин мог лишь чувствовать раскалённую рукоять сабли под пальцами и сердце, отчаянно бьющееся где-то в горле.

Долго ли он так продержится?

Се Ляню нужно было принимать решение как можно скорее — это понимали все. И тревожно от этого осознания было всем — вероятно, кроме Хуа Чэна.

Он, до дрожи раздражающий Фэн Синя своим спокойствием, лишь проиллюстрировал, что даже его серебряные бабочки не могут не поддаться жару, исходящему от кипящей лавы. Так одна из них, зависнув над смертельным водопадом, растаяла, подобно надежде. Прямо перед глазами Му Цина — словно Кровавый Дождь намеренно послал её поближе, чтобы показать, что ждёт предателя, если Се Лянь решит не рисковать.

Какой грубый способ напомнить, что чья-то ничтожная (по меркам Хуа Чэна, конечно же) жизнь находилась в чужих руках. В руках Се Ляня, которого Му Цин так ранил когда-то.

— Я смогу спасти его, — наконец, под нос себе прошептал Се Лянь.

Фэн Синю казалось, что он ослышался. Но Се Лянь смотрел горящими глазами и выглядел крайне уверенным в хорошем исходе.

Хуа Чэн, казалось, хотел предостеречь его, но передумал, лишь приободрив:

— Гэ-гэ всегда умеет быстро придумывать решения.

Се Лянь, кивнув, бросил Фансинь так, чтобы он, воткнувшись в поток лавы, создал собой дополнительную точку опоры. Затем оттолкнулся — взлетел стремительно, легко, оттолкнулся от застывшего в лавовом потоке меча и, вскоре приземлившись на саблю, приготовился выпустить Жое.

Ровно в этот момент выносливость Му Цина достигла своего предела, и он, лишь слегка ослабив хватку, чтобы попробовать взяться за раскалённую рукоять удобнее, больше не смог держаться. Послышался крик, от которого у Фэн Синя по спине пробежался холодок: он слышал тысячи оттенков голоса Му Цина, не меньше пары сотен из которых — только крик.

Такого отчаянного крика Фэн Синь не слышал от него никогда.

В этот момент Фэн Синь лишь радовался тому, что Се Лянь быстро сориентировался, что он вот-вот спасёт Му Цина, вот-вот они, немного подгоревшие, окажутся рядом, снова втроём…

Но звон сабель в его голове — сейчас он больше напоминал воплощение хаоса, удары мечей на поле боя, где все против всех. Панически билось сердце Фэн Синя — и точно так же звучал для него Му Цин, и звук этот, смешиваясь с криком ужаса, заставлял кровь в жилах стынуть.

Фэн Синь зажмурился, словно это могло как-то помочь. На крыше дворца остались только они с Хуа Чэном, которого не волнует ничего, кроме благополучия его Высочества. Но хотелось надеяться, что даже если так, то он сможет сделать хоть что-то.

— Не-ет! — послышался крик Се Ляня, и даже молчавший до этого Хуа Чэн издал странный звук. Будто бы… даже он не может спокойно принять это?

«А что «это»? — спросил самого себя Фэн Синь. — Неужели…»

Он, не желая воспринимать реальность, неуверенно приоткрыл глаза: может быть, сейчас Се Ляню и Му Цину нужна помощь, и они ждут их с Кровавым дождём помощи? Может быть, Му Цин настолько тяжёлый, что его Высочество не может его долго держать?

Но бежать от реальности глупо. Крик Му Цина не прекратился, не застыл в воздухе, не отпечатался лишь только в сознании Фэн Синя.

Мгновения, когда Му Цин падал в бассейн кипящей лавы, а Жое не хватило всего ничего длины для того, чтобы крепко обмотаться вокруг талии генерала Сюаньчжэня, и он выскользнул, продолжая лететь вниз…

Фэн Синь в неверии смотрел на то, как его родственная душа летит навстречу смерти, и никто не может абсолютно ничего сделать.

Смотрел на то, как Се Лянь в отчаянии сжимает белую ленту, дрожащую в его руках.

Смотрел на то, как Му Цин, чьё лицо сделалось ещё более отчаянным и полным боли, падает прямо в лаву, истошно крича, а по его щекам текут слёзы.

Фэн Синь видел, как Му Цин оказывается в лаве и тут же воспламеняется, а затем его, ещё более ужасно кричащего, накрывает всплеском лавы, напоминающим огромный смертоносный фонтан.

Крик смолкнул.

Вокруг воцарилась тишина: даже Хуа Чэн стоял, не двигаясь.

От последнего, самого жуткого крика Фэн Синю заложило уши. Он не заметил, как по щекам скатились первые слёзы, а горло разодрал крик. Чувства бушевали в нём, и казалось, что весь он — лишь пустая оболочка, еле сдерживающая внутри близящуюся бурю.

— Ваше Высочество! — в отчаянии выл он. — Ваше Высочество, Му Цин, он… он?..

Фэн Синь не может поверить, что Му Цин… умер. Пропал, не оставив после себя ничего. Неужели Фэн Синь больше не увидит его закатывания глаз, его редкой, совсем крошечный улыбки, его взгляда: острого, оценивающего, холодного, но такого… родного.

Их отношения все эти восемьсот лет сложно было назвать даже дружескими без очень сильной натяжки, но, несмотря на все разногласия, даже самые мелкие, иногда перетекающие в драки, Фэн Синь Му Цина никогда не ненавидел. Хотелось верить, что Му Цин — тоже.

Но теперь он… исчез. И никогда не сможет узнать, что звучал для Фэн Синя по-особенному, как звон ударов сабель — не те хаотичные удары на поле боя в последние мгновения его жизни, а чёткие, оттачиваемые, стремящиеся к идеалу тренировочные удары.

Но сейчас было совсем глухо. Фэн Синь даже не услышал, как Хуа Чэн подошёл ближе.

— Надеюсь, ты не додумаешься обвинить гэ-гэ в том, что он не успел, кто точно не виноват в смерти… Му Цина, — вероятно, назвать имя Му Цина — тот символ уважения, который мог проявить Хуа Чэн к погибшему богу войны, — так это он.

Фэн Синь кивнул. Сил на большее у него не было. Но всё равно жгучая обида заполнила лёгкие, заставляя заходиться в безмолвных и уже лишённых слез рыданиях, больше напоминающих завывания ветра. Разве он мог обвинить Се Ляня в стечении обстоятельств и своей собственной бесполезности, из-за которых Му Цин умер?

Дорожки слёз засохли на щеках, оставив после себя лишь солёные следы, противно стягивавшие кожу. Фэн Синь чувствовал пустоту без Му Цина: казалось бы — вот оно! — больше никто не будет заставлять всё тело вздрагивать от напряжения одним своим появлением, никто не будет фыркать и провоцировать на ссору и последующую драку… Больше не перед кем будет извиниться за всё сказанное за столько столетий и услышать ответные, сквозь зубы выдавленные, но не ставшие от того менее искренними, извинения.

Больше не будет слышно звона сабель. И сам Фэн Синь из-за глупых предрассудков и собственной глупости и гордыни так и не узнает, как звучал для Му Цина.

Они были настолько глупы, что, даже зная об их связи, никому о ней не рассказали, даже Се Ляню. Лишь ругались день ото дня на протяжении многих лет, продолжая игнорировать звук родственной души. А теперь уже поздно — теперь была лишь ледяная тишина в ушах Фэн Синя, заставлявшая дрожать в безмолвной истерике.

Поверить в то, что Му Цин погиб, казалось непосильной задачей — разве может один из сильнейших богов войны, бессчётное количество раз находившийся на пороге смерти, так легко умереть?

Но Фэн Синь был вынужден поверить. Тишина была лучше любых слов — самым понятным из ответов.

— Надо уходить, — глухо сказал Се Лянь, — пока нас не обнаружили…

Фэн Синь и Хуа Чэн лишь кивнули. Се Ляня в образовавшейся звенящей тишине было прекрасно слышно, несмотря на то, что он говорил совсем тихо. Фэн Синь смотрел и завидовал его собранности — даже сейчас он лучше его, хотя расположение Се Ляня к Му Цину всегда казалось ему чем-то бóльшим, чем просто добротой и справедливой оценкой навыков простого слуги.

Даже так Се Лянь не пролил ни слезинки, в отличие от Фэн Синя.

Слабак.

— Кто здесь? — воскликнул вдруг Се Лянь, и оставшиеся на крыше дворца лишь вздрогнули. Фэн Синь — в глупой надежде, что Му Цин вот-вот откуда-нибудь выйдет и скажет, что всё это было его хитрым планом для того, чтобы обхитрить Цзюнь У. Впрочем, надежде этой было не сбыться: слишком тихо. А Хуа Чэн, на которого Фэн Синь бросил взгляд украдкой, стал ещё больше напоминать тетиву, готовую вот-вот выпустить стрелу.

Се Лянь сейчас стоял на сабле и копил энергию, но что-то заставило его забеспокоиться. Но, когда за ним расступился водопад лавы, из которого в сторону наследного принца потянулись руки, схватив его, никто даже не успел сориентироваться.

Даже Хуа Чэн успел лишь воскликнуть:

— Ваше Высочество?

Но руки из лавового водопада крепко схватили Се Ляня и, не прилагая будто бы особых усилий, свалились вниз с ним в объятиях.

— Это же… — выдохнул шокированно Фэн Синь.

— Да, — рыкнул Хуа Чэн.

В лавовый водопад летели два человека — оба в белом, необычайно похожие. Казалось, они сливались в одно белое пятно, выделяющееся на фоне кипящей лавы. Однако Фэн Синь и Хуа Чэн успели разглядеть, что существо из лавового водопада было в маске, наполовину плачущей, наполовину улыбающейся.

Безликий Бай!

Явился, воспользовавшись моментом, когда противники были не готовы к битве, тихо оплакивая погибшего.

Настолько же подло, насколько в стиле ожившего кошмара Се Ляня.

Жое, ведомая желанием спастись вместе с Се Лянем, бросилась вверх, надеясь зацепиться хоть за что-то, но… всё тщетно. Се Лянь вместе с Жое падал вниз, как Му Цин несколькими минутами ранее.

Фэн Синь чувствовал, как от этой картины, снова вернувшей его в самые страшные мгновения его жизни, дрожь проходится по всему телу.

«Бесполезный, какой же ты бесполезный, я должен попытаться сделать хоть что-то», — били в набат мысли в голове, и мир вокруг, словно насмехаясь, был отвратительно тихим.

Настолько, что Фэн Синь даже не услышал звука развевающихся одежд Хуа Чэна, прыгнувшего вслед за Се Лянем.

Это напомнило о том, насколько глуп и беспомощен был Фэн Синь, когда в кипящую лаву летел Му Цин, когда положился на Се Ляня, когда даже не дёрнулся, слыша душераздирающий крик родственной души.

Подавив рвущийся наружу рык, Фэн Синь поднял голову и протёр глаза. Му Цин бы определённо сказал что-то наподобие «ну и рожа» или «вот это вой ты поднял», но он не скажет. Поэтому Фэн Синь старается поднять свой боевой дух фразами, которые мог бы услышать от погибшего бога, прокрученными в голове с привычной язвительной интонацией.

«Что бы я мог сделать? — приведя мысли в порядок, спросил сам себя Фэн Синь, но исправился, — что бы сделали Му Цин или Се Лянь?». Уверенность во всех своих действиях окончательно покинула его, когда Му Цина поглотил фонтан лавы.

Невыносимо, являясь небожителем, чувствовать себя настолько бесполезным.

Фэн Синь нахмурился, взъерошил собственные волосы, а взгляд его упал на всё еще молчавших духов, плавающих в лаве вокруг него. Идея, пусть и глупая и опасная, посетила Фэн Синя, заставив наконец встать на ещё подрагивающие ноги. Настолько слабым, словно разом потерявшим несколько сотен лет тренировок, Фэн Синь не чувствовал себя никогда, даже во времена падения Сяньлэ.

Он протёр вспотевшие ладони, принявшись растирать затёкшие мышцы ног. Он будет вынужден хорошо попрыгать, прежде чем сможет принести хоть какую-то пользу. Лишённый возможности сражаться, едва не обезумевший в момент смерти своей родственной души — человека, искренне его ненавидевшего и даже не попросившего о помощи… Сегодня определённо не его удачный день, и чудом будет, если Фэн Синь его переживёт.

Он сделал первый прыжок, направляясь вверх по течению, и устоял. Это придало сил, и Фэн Синь вновь оттолкнулся, а затем — ещё и ещё. Вдруг в поле его зрения попало непонятным образом выжившее в таких диких условиях засохшее деревце, торчащее из стены. Быстро проскочив к нему, Фэн Синь выдрал давно мёртвое растение, рассчитывая использовать его ветви в качестве замены стрел после небольшого усовершенствования.

Стало казаться даже, что он не так уж бесполезен — он даже сможет использовать тот свой навык, которым гордился, который был отточен за много сотен лет тренировок, до идеала. И Фэн Синь хотел помочь его Высочеству одержать победу, поэтому всё смелее отталкивался от каждого плывущего духа, выплёвывающего проклятия и пожелания сдохнуть в лаве. Фэн Синь на это лишь жмурился — он был согласен с тем, что заслуживает отправиться вслед за Му Цином, но попросту не мог умереть, сдавшись так легко.

Не мог сгинуть, не сумев доказать хотя бы самому себе, что не бесполезен.

Фэн Синь не бежал — летел, ведомый каким-то внутренним чувством, будто бы знал, что сможет найти Се Ляня, лишь следуя за своим внутренним чутьём.

И вскоре его надежды были оправданы: Фэн Синь увидел Се Ляня идущим по мосту, до которого Фэн Синь даже сможет добраться. Фэн Синь воскликнул:

— Выше Высочество! — он ускорился, чтобы скорее догнать наследного принца и показать, что хочет и может ему помочь.

И сам Фэн Синь верил, что сможет! У него обязательно получится быть полезнее, чем всё время до этого.

На лице Се Ляня отразились удивление и в то же время облегчение. Может быть, он боялся, что мог потерять сегодня и Фэн Синя, с которым они были всё же ближе, чем с Му Цином.

— Хватайся! — крикнул Се Лянь, когда тот подбежал ближе, и выпустил Жое, благодаря которой быстро оказался притянут прямо за спину наследного принца. — Будь осторожнее, мост может осыпаться прямо под ногами — я несколько раз чуть не… упал, — последние слова были сказаны им с отведённым взглядом. — Прости.

— За что ты вообще извиняешься, — вздохнул Фэн Синь, не смотря в ответ, — ты не мог ничего изменить, — прошептал сквозь зубы он, не желая больше говорить об этом: не заглушаемая собственными мыслями тишина вновь зазвенела, и меж бровей залегла привычная морщинка.

Больше Фэн Синь ничего не говорил, Се Лянь тоже не мог — не то чтобы он вдруг лишился дара красноречия, но догадка о том, что Фэн Синь и Му Цин были родственными душами и скрывали это даже от него, не могла покинуть его мыслей. Се Лянь никогда не видел своего телохранителя настолько разбитым, как сегодня. Даже сейчас он явно избегал разговоров о произошедшем…

— Кажется, мстительные духи решили отомстить нам за то, что мы ещё живы, — мрачно усмехнулся Фэн Синь, посмотрев вниз и увидев духов, собирающихся в стаи, как обезумевших от голода псов, с очевидной целью накрыть их новыми лавовыми фонтанами.

— Ага… — только и смог ответить Се Лянь, но поспешил всё же добавить, — поэтому нам лучше поторопиться отсюда, чтобы скорее найти Сань Лана.

Фэн Синь скривился, но выразил согласие. И даже не спросил о том, уверен ли Се Лянь в том, что Собиратель цветов под кровавым дождём жив. Зло усмехнувшись про себя, Фэн Синь подумал, что то, что мертво, умереть не может. Особенно он. К тому же, наверняка Се Лянь слышал звук, подтверждающий их связь — Фэн Синь был почти полностью уверен, что эти двое связаны той же связью, что они с Му Цином… были.

Фэн Синь с Се Лянем ускорились, очевидно, вовремя — позади них в небо взлетели несколько кипящих лавовых фонтанов.

— Стой! — Се Лянь едва успел затормозить и выставил руку перед Фэн Синем, не позволив ему свалиться в дыру, образовавшуюся из-за обвалившихся досок. — Отойдём назад и перепрыгнем… ты сможешь?

Фэн Синь кивнул — в конце концов, у него не было выхода. Он не мог позволить себе умереть, не сделав хоть что-то полезное.

Разбег — прыжок. И снова — но на этот раз уже без предварительных договорённостей. Двое прекрасных небожителей, казалось, взлетали, двигаясь по мосту вперёд, пока за их спиной раздавались вопли мстительных духов и шипение горящих фонтанов, созданных лишь с одной целью — уничтожить, потопив в лаве, двоих, бегущих по мосту.

— Я его слышу, — смущённо выпалил Се Лянь. Фэн Синь еле сдержался, чтобы не скривиться в глупом приступе зависти, но ускорился вслед на ним. Фэн Синь тоже хочет… слышать.

Они бежали по Небесному мосту, петляя, ведомые лишь чувствами Се Ляня и их связью с непревзойдённым демоном. И, наконец, увидели сражение мужчин в белом и красном. Стремительные движения двух искусных фехтовальщиков, сила ударов и металлический звук, от которого Фэн Синь чувствовал только лишь боль.

— Смотри, — шепнул Се Лянь, вырвав Фэн Синя из собственных мыслей, — маска Безликого Бая… в ней трещина.

Фэн Синь кивнул, заметив это. Но больше его завораживал звук, с которым меч и ятаган ударялись друг о друга. «Му Цин бы рассмеялся мне в лицо, узнай он, что на мгновение я спутал его звук боя на саблях с другим», — промелькнула неожиданная мысль в голове, заставив руки еле заметно дрогнуть.

Со стороны казалось, что он только заворожён, как и подобает богу войны, увидевшему битву сильных противников. Но Фэн Синь не смотрел — лишь слушал удары, словно ещё глупо надеялся услышать звук, такой похожий, но так сильно отличающийся от этих.

Бесполезно надеяться — Фэн Синь всё видел собственными глазами.

Появление Се Ляня, казалось, заставило Хуа Чэна сражаться ещё яростнее, а Безликого Бая — всё чаще ошибаться, пропуская удары. Взмах — и белые одежды первого непревзойдённого, хозяина этой горы, окрапились кровью из раны, пятно которой становилось всё ярче. Ещё одно лёгкое, как взмах крыльев бабочки, движение руки Хуа Чэна — и трещина на маске Безликого Бая разошлась, разделив маску надвое.

Половины маски, принесшей каждому из здесь находившихся, столько боли, упали, глухо ударившись о землю. Тут же белые развевающиеся одежды превратились в белые доспехи, явив всем присутствующим Цзюнь У, блаженно улыбающегося.

«Сумасшедший», — подумал каждый из присутствующих.

— Будь осторожнее, гэ-гэ, — предостерёг Хуа Чэн, с лица которого так давно пропало привычное равнодушное выражение.

Впрочем, он мог и не тратить слов попусту: даже подсознательно каждый чувствовал, что в этом амплуа противник сильнее.

Словно желая покрасоваться перед присутствующими, Цзюнь У прямо у них на глазах исцелил все раны, что были на нём, и, улыбнувшись всем присутствующим холодно, поприветствовал Фансинь, назвав его иначе:

— Чжусинь, давно не виделись.

От глубокого голоса, от которого меч, наконец вернувший своё истинное имя, завибрировал в предвкушении, заставив Фэн Синя встать позади, натянуть тетиву и приготовившись в случае чего прикрывать мечников.

— Давай! — крикнул Се Лянь, и Фэн Синь не посмел ослушаться. В тот же момент его самодельные стрелы из мёртвого деревца с горы Тунлу, усиленные богом войны, лишённым духовных сил, отправились в полёт, накрыв Цзюнь У.

— Как мило, — хохотал он, уворачиваясь от них, — генерал Наньян так сражён горем от потери родственной души, что вместо стрел решил использовать… ветки?

Фэн Синь рыкнул: провокация была более чем очевидна, но последнее, что он бы хотел слышать от Цзюнь У — это смешки о произошедшем с Му Цином и о собственных чувствах, которых было одновременно так много и так мало, что, казалось, он теряет связь с реальностью.

Впрочем, когда первый удар Хуа Чэна, нанесённый сзади, был отражён в последний момент, Фэн Синю стало спокойнее. Определённо, его помощь, вооружённого даже не стрелами, была крайне сомнительной, и неудивительно, что его атаку всего несколькими даже не полноценными стрелами Се Лянь и Хуа Чэн использовали лишь для прорыва за спину противника с целью нанесения удара отвлёкшемуся на пару мгновений Цзюнь У.

— Как подло, Сяньлэ, — усмехнулся Цзюнь У, мгновенно развернувшись к Хуа Чэну и начав наносить удары с ужасающей скоростью. Звон стал напоминать какофонию, звучавшую всё более жутко — Се Лянь не мог даже вклиниться — настолько ужасающей была скорость Цзюнь У.

Словно намеренно, он целился в единственный глаз Хуа Чэна, и Се Лянь то и дело норовил дёрнуться, спасти, вытащить своего Сань Лана, но все попытки были тщетны. Фэн Синь смотрел на нахмуренные брови его Высочества и думал-думал-думал, хотел найти хоть один способ, лишь бы помочь им.

«Пусть хоть кто-то не потеряет свою родственную душу сегодня».

При помощи Жое Се Лянь попытался помешать продвижению наседающего на Хуа Чэна противника, выпустив её вперёд, чтобы она опутала одну, а лучше — обе ноги, возможно, если повезёт, даже повалить его.

Но — неудача. Се Лянь не то чтобы надеялся на то, что у него получится помешать самому Цзюнь У с первого раза — лишь досадно было от того, что проиграл ещё несколько секунд, которые Хуа Чэн был вынужден отчаянно блокировать стремительные атаки, выбивающие искры из Эмина.

Се Лянь задумался, бросив ещё один взгляд на Фэн Синя: у него осталась лишь одна самодельная стрела, и Се Лянь хотел бы использовать её ближе к концу битвы, но…

С такими стратегиями, если их вообще можно так назвать, и неумением оценивать обстановку конец битвы, если они его вообще смогут увидеть, будет крайне неудачным — даже Хуа Чэн не может держать оборону вечно.

Молниеносной белой вспышкой Се Лянь рванул к Фэн Синю, зная, что спину ему прикроют. И правда — стоило тому несколькими летящими прыжками обогнуть место драки, Цзюнь У не преминул попытаться задеть его атакой. Хуа Чэн упрямо заблокировал её, зло взглянув на противника.

— Ну что за верный пёсик у тебя, Сяньлэ! — донеслось вслед, и тут же послышалось новая череда ударов орудий в руках опаснейших противников. Се Лянь будто не слушал Цзюнь У: как ни в чём не бывало, он подбежал к Фэн Синю, даже не затормозив ни на мгновение.

— Фэн Синь, могу ли я попросить тебя о помощи? — приземлившись рядом с ним, Се Лянь своими словами определённо вырвал его из глубоких размышлений.

— Спрашиваешь ещё, — ответил он, впрочем, выглядя скорее как человек, потерявший последнюю надежду, чем боец, готовый голыми руками разорвать врага.

— Хорошо, ты только… очень плохо выглядишь, хочешь, отдохнёшь? Ты… — несмотря на опасность всей ситуации и необходимость действовать быстро, Се Ляню было невыносимо смотреть на такого Фэн Синя.

— Пока твой ненаглядный из последних сил сражается с Владыкой Небесной столицы, ты предлагаешь, я просто не могу поверить, отдохнуть? И ради этого ты сюда пробежал? — грубо отрезает Фэн Синь, и Се Лянь лишь вздыхает.

— Хорошо, тогда… — Се Лянь наклонился ближе, понизил голос. — Можешь ли ты использовать эту стрелу, не задев Сань Лана… но попытаться задеть Цзюнь У?

Фэн Синь фыркнул, но ответил:

— Постараюсь, — он огласил последнюю стрелу, чувствуя, что, выпустив её, наконец освободится, очистит свою совесть. Это радовало — в этот выстрел он собирался вложить всё своё мастерство, накопленное за столько сотен лет.

Фэн Синь кивает Се Ляню, пообещавшему, что всё будет хорошо (Фэн Синь не верит), и берёт лук, натягивая тетиву и прицеливаясь.

Сейчас, возможно, в полном сосредоточении, он видит всё: Се Ляня, в несколько легчайших прыжков добирающегося до места битвы, чтобы вновь выбросить Жое. На этот раз он пытается при помощи шелковой ленты выбить у отвлекшегося на мгновение Цзюнь У Чжусинь.

Идеальный момент!

Стрела прорезает воздух, летя прямо в голову Цзюнь У. Фэн Синь даже глупо надеется, что эта атака и впрямь окажется для него настолько неожиданной, что ею заденет самого Владыку…

Но он оборачивается, чтобы поймать импровизированную стрелу с такой лёгкостью, словно всё происходящее сейчас для него является лишь небольшой разминкой.

Впрочем, Фэн Синь не ожидал другого: всё это — лишь часть плана, который вот-вот должен прийти в исполнение. Что же задумал Се Лянь? Фэн Синь судорожно осматривается кругом, но ничего не замечает. Лишь, когда взгляд возвращается обратно, а главному действу, он не видит Эмина в руке Хуа Чэна и нахмуривается.

Кажется, даже для Цзюнь У это оказывается неожиданным сюрпризом, и он… заливается смехом.

— Как же… хорошо, — давится он жутким хохотом, ломая сухую палку, которую до этого держал, напополам и превращая древесину в мелкое крошево.

Вдруг слышится свист в воздухе: Фэн Синь рефлекторно прижимается, и вовремя. Над его головой пролетает Эмин, направляясь прямо в сторону Цзюнь У. Вероятно, это и было частью плана Се Ляня — неожиданная атака Эмином, который, запущенный незаметно, возвращается к Хуа Чэну бумерангом.

Он ловко поймал оружие, но атака была, увы, вовремя отражена, и нахмурился ещё больше, бросая взгляд на Се Ляня с очевидной просьбой отойти подальше. Тот послушно отошёл, но — Фэн Синь заметил — очевидно задумал что-то ещё…

Глаза его в ужасе расширяются: Жое вновь отправляется в полёт, чтобы запутаться вокруг Чжусиня. Но Цзюнь У в ответ на это лишь с лёгкостью дёргает его на себя, и Се Лянь летит прямо навстречу лезвию Чжусиня.

Не представляя, что еще можно сделать, Фэн Синь вскакивает и бросается вперёд. Ветер свистит в ушах, и кажется, что никогда до этого Фэн Синь не бежал так быстро.

Глупый Се Лянь, что творит? Летит преспокойно, с выражением задумчивости на красивом лице, навстречу Цзюнь У, безумно улыбающемуся, будто этого и ждущему. Летит, словно так и норовит насадиться на остриё, словно бы…

Хуа Чэн тоже замечает неладное, но даже он не успевает — Фэн Синь оказывается в нужном месте быстрее.

Слышатся сдавленные ругательства, звук разрывающейся плоти и ломающихся рёбер, и отчаяние в голосе Се Ляня:

— Нет! Нет, нет, прошу, — во второй раз за столь короткий промежуток времени надлом в голосе Се Ляня, обычно спокойном и напоминающем пение весенних ручейков, слышен так отчётливо.

Фэн Синь кашлянул кровью, а чёрный нефритовый меч, пронзивший его сердце, обагрённый кровью, торчал из его груди, и остриё сияло прямо перед глазами Се Ляня.

— Наверное, я сейчас очень… очень сглупил, — выплёвывает Фэн Синь вместе со струйкой крови, видя чужие руки, сжимающие его. Интересно, чья это дрожь — его или Се Ляня? — Но он, — с трудом он кивает в сторону Хуа Чэна, — не успел бы, а тебе ещё, знаешь ли, столько сделать надо…

Лезвие с мерзким звуком выходит из груди Фэн Синя, и он, словно кукла, потерявшая опору, валится прямо в руки Се Ляня.

— Тебе тоже, — с трудом выдыхает он, подхватывая падающего Фэн Синя. — Как же так…

Хуа Чэн молча, с остервенением, какого ещё никто сегодня не видел, бросился в атаку, отводя радующегося неожиданному успеху Цзюнь У.

Фэн Синь, как ни странно, благодарен ему. Вероятно, причина в том, что на пороге смерти хочется простить всех, чтобы покинуть всех так, чтобы оставить их без груза на душе. Даже Хуа Чэна — хотя существование души у него было для Фэн Синя открытым вопросом.

— Не напрягайся, — тихо предостерегает Се Лянь и укладывает его на свои колени, не совершая лишних движений. — А то будет больнее.

— Прости, Се Лянь, — уставившись вверх, Фэн Синь боится даже взглянуть в лицо его Высочества, — боюсь, твой телохранитель вынужден оставить тебя вслед за твоим слугой… снова, — Фэн Синь улыбнулся широко, по-ребячески, выглядя прямо как во времена их юношества. Правда, если бы Се Лянь пригляделся, мог бы заметить, насколько эта улыбка натянута. Надлом всё время после падения Му Цина в лаву читался во всём: в каждом его движении, скованном и дёрганом, в каждом взгляде, в каждом слове и выдавленной улыбке. Се Лянь видел, как последнему живому человеку, заставшему все ошибки его юношества, невыносимо больно, но не мог ничего поделать.

Не мог вернуть Му Цина к жизни, не мог повернуть время вспять и заставить родственных душ не отталкивать друг друга, позволить им… быть свободнее, не исполняя все, не всегда важные, прихоти инфантильного капризного принца…

— Ваше Высовество, скажи, а как… — очередной приступ кашля заставляет лицо Фэн Синя болезненно исказиться. — Как ты слышишь… его?

Се Лянь покраснел, став выглядеть совсем юно:

— Ах, Сань Лан, он для меня… — немного призадумавшись, он с почти позабытой в их отношениях нежностью провёл рукой по волосам Фэн Синя и продолжил, — как звон серебряной цепочки — совершенно волшебный звук. В нашу первую встречу я, честно признаться, не заметил, но… это так красиво звучит, и…

Се Лянь замолчал, боясь продолжать. Фэн Синь усмехнулся понимающе:

— О, понимаю… Му Цин звучал для меня, как оттачиваемые тренировочные удары сабель, и это было так… красиво, — он выдохнул болезненно и зачем-то оттёр рукавом одну из кровавых дорожек, идущих от его лица. — Ты знаешь, как звучишь для этого твоего… Сань Лана?

Се Лянь неуверенно кивнул, и Фэн Синь досадливо зашипел:

— Как же мы были глупы, даже не поговорили об этом, когда могли, — глаза Фэн Синя начали закрываться.

Се Лянь обратил внимание на огромную лужу крови, в центре которой оказался он с умирающим Фэн Синем на руках. Она становилась всё больше с каждой секундой, растекаясь, подобно бескрайнему морю.

Невыносимо осознавать, что твой друг умирает у тебя на руках.

— Наверное, тебе лучше уйти и помочь ему? — тот лишь покачал головой. — Спасибо и… прости. Могу ли я вознести тебе молитву, Мусорный бог?

Се Лянь взглянул на него непонимающе, вызвав совсем уже слабую улыбку, больше напоминавшую тень: Фэн Синь умирает или издевается над ним?

— Прошу, позволь мне однажды, если это возможно вообще, узнать, как я звучу для Му Цина, — его голос звучит уже совсем тихо. — И прошу, пусть мы сможем познакомиться заново однажды и жить… нормально? Пожалуйста. Это всё, чего я хочу, а ещё… хочу… — скорчившись от боли, он закашливается, — чтобы ты простил меня…

Последнее сказанное им уже звучит на грани слышимости. Се Лянь внимал молитве бывшего телохранителя и чувствовал, как во второй раз за этот ужасный день не может заплакать.

— Давно уже, — Се Лянь надеялся лишь, что был услышан. — Как же я мог не простить тебя, Фэн Синь. Прости меня и ты.

Закрывая остекленевшие глаза Фэн Синя, он испытывал столько чувств, рвущихся наружу, но не способных найти выхода. Единственное, что он мог сделать теперь — победить, чтобы исполнить желание своего друга.

Се Лянь встал, и стало заметно, что белые одежды его окропились кровью его телохранителя, его верного друга, умершего у него на руках. Он, ведомый желанием одержать победу ради тех, кого не спас, пошёл вперёд, на серебряный звон, звучащий всё так же прекрасно и размеренно.

Осанка наследного принца, как и подобает персоне его статуса, была идеальной, как и поступь. Се Лянь словно плыл навстречу решающей битве, бесконечно уверенный в своей победе. Его взгляд, всё ещё тёплый и спокойный, приобрёл новые искры, увидев которые, Цзюнь У, казалось бы, почти не удивился, но рассмеялся в предвкушении.

***

Сердце Му Цина зашлось в предвкушении чего-то, когда однажды он, возвращаясь с тренировки, решил пойти не привычной дорогой, а срезать через парк. Правда, «срезать» — громко сказано: такой маршрут не то чтобы сокращал время в пути, но был хотя бы приятен глазу. Это место он знал прекрасно и уверенно шёл по освещённым дорожкам, вслушиваясь в беспорядочные дуновения ветра, оглаживающие кроны возвышающихся над ним деревьев.

Му Цин всем сердцем любил прогуливаться по полупустым аллеям, вдыхая свежий воздух и при этом не сталкиваясь с людьми, как на улицах спальных районов; но сегодня, казалось, его тянуло в определённое место. И, ведомый интересом, он поправил спортивную сумку с экипировкой и свернул с широкой тропы, следуя за чем-то, ему ещё непонятным.

Ветер над головой словно приобретал очертания, подталкивая Му Цина вперёд, в верном направлении, и выл отчаянно, будто призывал ускориться, сорваться на бег. До такого потакания не то своей разыгравшейся фантазии, не то стихии, он опуститься не мог, поэтому лишь быстро шёл. Но всё равно Му Цин совсем не мог противиться этому странному чувству и сжимал лямку сумки в руках, словно это действие могло дать ему достаточно поддержки и заставить сердце биться чуть медленнее.

В ушах не было слышно ничего, кроме воя ветра, хотя в это время в этой части парка часто раздавался лай собак, разговоры людей и детский смех. Но сейчас, казалось, ничего не существовало для Му Цина, кроме дорожки, ведущей его вперёд.

Он пытался вспомнить отголосками сознания — что же впереди? Куда его так тянет сейчас?

Кажется, где-то неподалёку находилась какая-то спортивная площадка?

Му Цин вдруг нахмурился, не переставая идти вперёд: если матушка не врала (а она никогда не врала), то примерно такие же чувства испытывали все люди накануне встречи с родственной душой: соулмейтов тянуло друг к другу, и никто не мог противиться этому притяжению.

Сердце стучало где-то в ушах, и Му Цин не мог сглотнуть ком, вставший в горле. Говорят, в современном мире встреча своего соулмейта была явлением необычайно редким, и даже Му Цин с трудом верил в то, что такое возможно, особенно для такого, как он.

Он не самый лучший и заслуживающий чего-то такого человек: даже матушка иногда, пусть и по-доброму смеясь, называла его слишком грубым для человека, искренне мечтающего найти своего соулмейта. И Му Цин огрызался в свойственной для него манере: просил её прекратить говорить глупости (с трудом сдерживаясь, чтобы не выругаться при ней, как при сверстниках) и вскакивал, надеясь скрыть покрасневшее лицо, сообщая, что пошёл заваривать чай.

Именно поэтому чай в их доме был всегда, как и книги разной степени достоверности об удивительном явлении — распространённой по всему миру теории о родственных душах.

Книги стали вторым домой для Му Цина: он погружался во всё, что находил по так интересующей его теме, с головой, впитывая в себя различные точки зрения на этот феномен. Например, учёные относились к «родственным душам» скептически, утверждая, что редкость встреч соулмейтов не даёт оснований говорить о существовании этого явления: доказательной базы не хватало, и все исследования довольно быстро закрывались, так и не дав никаких вразумительных результатов. Различные маги и колдуны, напротив, радостно убеждали всех в существовании соулмейтов. Му Цин, впрочем, презрительно фыркал в их сторону: они говорили, что только их помощь могла любому человеку найти свою родственную душу — естественно, суммы за такие услуги, редко дававшие результат, были заоблачными.

Были и безнадёжные романтики, продававшие всё своё имущество ради того, чтобы, следуя глупым порывам, ехать в кругосветное путешествие — ведь где-то там их родственная душа, они чувствуют! Му Цин же считал, что они хотели нажить себе аудиторию побольше, но не как искатели родственной души, а как блогеры-путешественники.

Отчего-то ему казалось, что выставлять на всеобщее обозрение что-то столь интимное — несусветная глупость. Поэтому, сугубо в профилактических целях, презирал и их тоже. Так же, как Му Цин презирал учёных, сводивших такую глубокую, выходящую за рамки научного подхода связь, к поиску некоей доказательной базы и попыткам объяснить что-то одновременно сложное и простое. Так же, как шарлатанов, стремящихся нажиться на закономерном желании многих людей найти кого-то, кто окажется их родственной душой.

А ещё Му Цин читал байки в интернете, изучал тонны научных и не очень статей, слушал истории матери и её знакомых, которым так и не удалось найти соулмейтов, но которые что-то слышали, разговаривал с людьми различных профессий — со всеми, кто только соглашался ответить на его странные вопросы.

Но единого мнения ни у кого не было — настолько редко соулмейты находили друг друга. Му Цин считал, что это из-за того, что людей слишком много, и далеко не всем хватает смелости поверить в то, что у каждого существует родственная душа.

И ничто не мешало ему искренне верить в то, что он однажды увидит настоящих соулмейтов и докажет, что его интерес вовсе не глупость, как считают многие. Возможно, он даже сам найдёт своего — но эта мысль, слишком, кажется, смелая, была одновременно желанной и пугающей. Её Му Цин хранил глубоко в сердце и надеялся, что однажды сможет ей с кем-нибудь поделиться.

Однажды он даже подрался, отстаивая своё мнение. Его подкараулили на выходе из небольшого храма Водных Каштанов, божество которого, Се Лянь, презрительно называемый некоторыми Мусорным Божеством, и его родственная душа, Князь Демонов Хуа Чэн, были негласно признанными покровителями всех родственных душ.

Впрочем, чаще всего храм пустовал: людям было сложно поверить в божество-покровителя соулмейтов, когда вероятность встречи с ними стремилась к нулю, а то и вообще была невозможной. К тому же, у многих возникали сомнения, стоило осознать, что прекрасный небожитель возился с демоном, и этот же демон являлся его родственной душой.

И однажду Му Цин, ничего не подозревая, зажёг благовония и, вознеся несколько робких молитв, вышел из храма, где местная шпана схватил его, обозвав «еретиком чёртовым» и «маленьким любителем сказок для малышей» и решив проучить — конечно же, старинным методом: кулаком по носу и локтем в живот. Было больно, но Му Цин, внешне тощий, угловатый подросток, всё же оказался быстрее и изворотливее: ударив наугад, он вывернулся, с улыбкой услышав чужие чертыхания, и сбежал. Он мог бы принять бой: его физическая подготовка была превосходной благодаря спортивному фехтованию, но считал это ниже своего достоинства — пачкать руки ещё об этих!

Но, возможно — разве что чуть-чуть — он боялся. Боялся огорчить матушку, придя домой с явными повреждениями. Она и так очень волновалась, увидев его разбитый нос.

С тех пор Му Цин старался быть аккуратнее, навещая храм и обновляя подношения у алтаря. Запах благовоний, как и вся атмосфера именно в этом храме, каким-то образом успокаивали его, и казалось даже, что, находясь здесь, он не один: словно божество храма присматривает за ним и всегда радуется его приходу. Му Цин чувствовал тепло, и иногда даже оставался подольше в храме, чтобы просто посидеть и помолчать. Однажды он прочитал о том, что с правильным человеком даже молчание комфортно — и в этом храме он впервые осознал, насколько эта фраза правдива.

Сейчас же, когда он шёл по узенькой петляющей дорожке, молчать было и страшно, и жизненно необходимо: иначе он не услышит заветный звук! Но как перестать думать о том, как будет звучать его соулмейт? Казалось, ещё немного, и за спиной Му Цина вырастут крылья, помогая взлететь, чтобы ускориться навстречу… чему-то новому, чему-то, во что он так давно и преданно верил.

Бежать, бежать, бежать!

Му Цин не мог терпеть, шёл, ускоряясь с каждым шагом, а потом всё же сорвался на бег. Пару раз он чуть не споткнулся, потому что зачем смотреть под ноги, когда где-то там, впереди, — он чувствовал! — ждал его соулмейт? Глупости.

Интересно, кто же это — родственная душа Му Цина? Как выглядит? Ровесник или кто-то старше или… младше его? А что, если…

Му Цин всё же запнулся о собственные ноги, едва не пропахав носом землю.

Показалось на какое-то время, что вся информация, прочитанная и перечитанная Му Цином за много лет его без пяти минут помешанности на теме родственных душ, мигом покинула его голову. «Соулмейты? — думал он. — Какие соулмейты?»

Он выбежал на пустырь, за которым виднелся зал, в котором, вспомнил вдруг Му Цин, тренировался клуб стрельбы из лука какой-то школы неподалёку отсюда. Он почти выдохнул: «Кажется, это будет ровесник!». Но потом задумался, боясь, что его родственной душой окажется, например, тренер этого клуба… или уборщик? Или даже ещё кто-то.

На негнущихся ногах Му Цин делает шаг, ещё шаг… Сердце заходится в бешеном ритме, бьётся о рёбра.

Страшно, хотя непонятно, от чего именно. Возможно, от неизвестности?

И так странно: всё вокруг звучит, словно у него заложены уши. Или будто сквозь толщу воды, когда ныряешь с головой… Возможно, Му Цин и нырнул — в свои ощущения, в ожидания, в мысли о том, как всё должно случиться. От нетерпения подрагивают кончики пальцев, и Му Цин задумывается: а чувствует ли его родственная душа то же самое?

Что, если нет? Что, если Му Цин настолько обезумел от своего интереса к одной-единственной теме, что пытается выдать желаемое за действительное? Что, если сейчас ему рассмеются в лицо, так и не дослушав его бредни о родственных душах и совершенно индивидуальных звуках каждого человека, о которых можно узнать, если этот человек встретится со своим соулмейтом?..

Му Цин до боли сжал кулаки, одёргивая себя от ненужной нервозности и глупых мыслей. Он определённо чувствовал, что это не выдумки, что всё почти так же, как описано в его книгах, всё обязательно будет хорошо, даже если не сразу! Му Цин упрямо шёл вперёд, смело преодолевая последние метры до стенки здания…

И примерно там вся его смелость пропала: колени, подрагивая, отказывались сделать хоть шаг по направлению к входу в зал, и Му Цин проклинал себя и предательскую дрожь по всему телу. Волнение овладело им, и, казалось, он больше не мог сделать ни шага.

— Как же всё это достало! — взрычал кто-то внутри, и Му Цин почувствовал, как что-то прорывает пелену, заглушавшую мир вокруг него. Словно луч света, рассекающий тьму, раздался чарующий звук: звук тетивы, выпускающей стрелу, зазвенел, кажется, прямо в голове Му Цина, заставив его в неверии распахнуть рот.

«Как же… красиво, — все эпитеты, какими он мечтал наградить звук своей родственной души, спешно покинули голову, оставив его в немом восхищении. — Это… он, мой соулмейт!». Му Цин даже не был на сто процентов уверен, но сердце забилось еще быстрее, чем до этого. Почувствовав дрожь в коленях, Му Цин сполз по стене, зажимая рот рукой. Он услышал этот звук прямо после того, как тот парень в сердцах воскликнул, что его всё достало, может ли это быть… он?

Кажется, он очень зол и раздосадован — не будет ли слишком грубым сейчас явиться перед ним с: «Привет, я Му Цин, я, кажется, твоя родственная душа, и для меня ты звучишь, как дрожание тетивы, выпустившей стрелу».

Ах, чёрт, это будет не грубым, а глупым — слыша собственные мысли, Му Цину хотелось сквозь землю провалиться от стыда!

Но, вполне возможно, Му Цин просто искал способ сбежать отсюда и забыть о произошедшем, несмотря на всё свои былые надежды; потому что общение с людьми — совсем не его сильная сторона. Потому что страшно увидеть свою родственную душу и осознать, что разочаровал её. А Му Цин мог разочаровать — он знал и крепко убеждался в этом год от года, когда от него уходил очередной человек по причине «ты слишком помешан на этих… соулмейтах».

Да, Му Цин прочитал о родственных душах всё, что мог, и своими увлечёнными речами о них доводил до белого каления даже самых терпеливых. Но в то же время он пытался успокоить себя: ведь до сих пор не было описано ни одного случая, чтобы связь была ошибочной, чтобы родственные души рассорились в хлам и не могли друг друга видеть, но вдруг… Му Цин станет первым?

Он не мог быть настолько удачлив, чтобы встретить свою родственную душу всего в шестнадцать лет, просто так? Прекрасные, достойнейшие из людей, как его матушка, даже прожив больше половины века, теряют надежду…

Му Цин ударил с силой по щекам, пытаясь так отрезвить самого себя, и поднялся на ноги.

Какой же он трус: боялся сделать хоть что-то, хоть как-то заявить о себе, но в то же время неуверенно мялся на месте, даже не смея думать о том, чтобы сбежать и забыть тот прекрасный звук.

Его родственная душа звучала так прекрасно, так свободно, что в голове Му Цина возникали ассоциации с ветром, летящим наравне со стрелой, и, казалось, что эта ассоциация идеально сочетается с его соулмейтом, очевидно, лучником… Потому что кто ещё, кроме лучников, может находиться в клубе стрельбы из лука в вечернее время и громко ругаться?

Или, возможно, всё же уборщик?

Не--нет-нет! Точно нет.

Так, выходило, его соулмейт тоже занимается спортивной дисциплиной? Хорош ли он настолько же, насколько Му Цин в фехтовании?

Он усмехнулся тихо, поражаясь глупости собственных мыслей, но тут же зажал рот рукой, боясь привлечь внимание.

Но, кажется, было поздно.

Позади него послышались громкие шаги, дверь зала распахнулась, и наружу высунулась взлохмаченная голова:

— Эй, кто там ошивается? — у Му Цина спёрло дыхание: голова гудела от звуков дрожащей тетивы, и казалось даже, что он сходит с ума.

В ответ парень, кажется, и впрямь ровесник Му Цина, покраснел, и на смуглой коже, по скромному мнению Му Цина, румянец смотрелся прекраснее всех закатов, что он успел увидеть за свою ничтожно короткую жизнь.

— Эм… ты… звенишь? — его соулмейт по-глупому склонил голову на бок, как соседский большой и необыкновенно добрый пёс. — Это розыгрыш какой-то? Или, может быть, — склонил он голову в другую сторону, — ты сбежавший от полиции опасный преступник, и это звенит твой электронный браслет?

Му Цин открывал и закрывал рот, даже не думая, что сможет когда-нибудь подобрать слова для ответа: его соулмейт вообще из какого века, что даже не знает о родственных душах? Уму непостижимо!

Му Цин не мог поверить, что подбирал слова, думая, как поэтично описать то, как звучит для него родственная душа, а в итоге слышит, что сам он… звенит? как электронный браслет для отслеживания преступников?

— Аха-ха-ха, прости, я не мог не, — до этого выглядевший не понимающим, соулмейт Му Цина звонко рассмеялся, — ты просто так забавно выглядел, как испуганный птенчик. Естественно, я знаю о родственных душах и о том, что ты не преступник. Я слышу!

Сказав это, юноша указал на свою голову, подразумевая, что слышит не что-то там, а именно его, Му Цина, звук. И улыбнулся ярко, по-ребячески, как никто никогда Му Цину не улыбался. И на его щеках появились очаровательные ямочки.

Но Му Цин, превозмогая себя, просил себя не заглядываться на человека слишком откровенно — всё же над ним подшутили в первую же встречу! Не таким он представлял себе знакомство с родственной душой. Возможно, он слишком любил читать приукрашенные истории о таких встречах, но… разве не должно всё быть более ярким и незабываемым?

Впрочем, несмотря на сомнения (чисто из вредности) и все отчаянные попытки не пялиться, Му Цин не мог не обратить внимания на то, что, если присмотреться, можно было увидеть россыпь веснушек на носу и щеках его соулмейта. «Как звёздное небо, — подумалось Му Цину. — Ну как же мой соулмейт красив!»

Всё же самое незабываемое — он всё же признался в этом самому себе — это яркие глаза, в которых можно было утонуть. Казалось, каждое пересечение взглядов рождало тысячи искр, и не засматриваться на прекрасное, по-доброму улыбающееся именно ему лицо с самыми сияющими в мире глазами, было невозможно.

Что-то во взгляде родственной души казалось Му Цину таким бесконечно родным, что хотелось позорно разрыдаться от переполняющих чувств. Он держался, но из последних сил.

— Ишь, какой ты серьёзный, — наигранно зевнул его соулмейт, так и не дождавшись хоть какого-то ответа от Му Цина.

— Ну прости уж, — Му Цин привычно закатил глаза и подошёл к нему ближе, смотря в ответ. Глаза Му Цина, чёрные, подобно августовской ночи, с вызовом смотрели в кофейные глаза его соулмейта. — Не каждый день встречаюсь с соулмейтами.

— Ещё б ты каждый день с «соулмейтами» сталкивался, — усмехнулся тот, подходя ближе и выпрямляя спину, чтобы взглянуть в глаза снова, уже более смело и даже… нагло?

Му Цин, затаив дыхание, осознал, что его соулмейт выше и явно шире в плечах. Мысли предательски помчались вскачь, и он поймал себя на том, что чувствует, как пожаром горят уши. Хотелось их прикрыть скорее, охладить кончики вечно холодными пальцами — Му Цин боялся ощущения чего-то горячего с самого детства.

— Фэн Синь, — выдох.

Му Цин, не понимая, что это было, переспрашивает:

— Че…го?

— Фэн Синь я, — улыбается он, снова показывая ямочки на щеках. Му Цину так и хочется ткнуть… Впрочем, Му Цину вообще хочется коснуться его — но страшно. Кажется, что от любого прикосновения он сгорит заживо и не сможет больше любоваться — но с Фэн Синем даже сгореть будет не страшно.

— А я Му Цин, — вместо этого буднично сообщает он, стараясь сдержать в груди предательски бьющееся сердце — выпрыгнет ещё в объятия Фэн Синя — и что делать?

Они молчат снова, лишь разглядывая друг друга:

— Такой красивый, — мечтательно протянул Фэн Синь, хотя сказать это хотел Му Цин, мгновенно покрасневший, — но такой угрюмый и молчаливый.

— Как это связано? — воскликнул Му Цин, обескураженный: как так вышло, что его смущают, а не он? — А ты… вообще!

— Что со мной не так? — спросил абсолютно серьёзно Фэн Синь, проводя ладонью по лицу, словно ища какие-то недостатки. Му Цин вспыхнул вновь, закатил глаза и ответил:

— В том и дело, что абсолютно всё… так, — Му Цин говорил очень тихо, боясь, что его слова окажутся самым глупым, что слышал в жизни Фэн Синь, но, судя по расплывающейся улыбке, он был удовлетворён услышанным. — Кажется, в тебе сочетается абсолютно всё, что мне нравится, и это… это…

— Лучше, чем ты представлял? — Му Цин смущённо кивнул, и Фэн Синь довольно продолжил. — О тебе могу сказать то же самое, ты просто… невероятный.

Му Цину захотелось запротестовать и зашипеть, сказать, что это Фэн Синь вообще-то самый-самый, и эта встреча — лучшее, что с Му Цином когда-либо случалось. Но пришлось себя затормозить — потому что нет ничего глупее, чем выяснять, кто более прекрасен в глазах родственной души. Кто вообще спорит о подобном?

— А как я звучу для тебя? — спросили они вдруг одновременно и тут же рассмеялись.

— Ты первый, — тут же выдыхает Фэн Синь. Му Цин приподнимает брови, собираясь оспорить такое решение. — Эй-эй, не смотри так! Я и так сделал первый шаг навстречу тебе, пока ты тут сидел и трясся! Давай-давай, не отнекивайся!

Му Цин справедливо хотел заметить, что Фэн Синь тоже не спешил бежать ему в объятия, крича «я твой соулмейт!», но всё же уступил. Доля правды в аргументе его соулмейта была.

— Ладно, но давай лучше… зайдём в зал? — предложил Му Цин, опасаясь, что Фэн Синь в спортивной форме, так и не переодевшийся после тренировки, может простудиться. Но сказать это вслух казалось невозможным. — Там же никого нет? — спросил он на всякий случай.

— О, что, я настолько неприлично для тебя звучу? — заиграл бровями Фэн Синь, и Му Цин еле сдержал порыв развернуться и толкнуть его — в профилактических целях, конечно же.

Но он сдержался и вместо этого обернулся к смеющемуся в голос Фэн Синю, заявляющему, что в зале всё же никого — «совсем никого, можешь не беспокоиться» — нет, и злобно зыркнул.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты охренительно красив, когда злишься? — вместо этого спросил Фэн Синь. — Серьёзно, ещё немного, и неприличные звуки начну издавать я! Это и был твой план?

— Какой кошмар, мой соулмейт — озабоченный, — тяжело вздохнул Му Цин, привычно закатывая глаза.

— Так тоже лучше не делай, — пожал плечами Фэн Синь, прикусывая щёки, чтобы не улыбаться слишком широко.

— Что, это тоже заводит? — с искренним интересом поинтересовался Му Цин, когда Фэн Синь наконец впустил его в зал и посоветовал «чувствовать себя как дома».

— Нет, просто хочется спросить, что ты там видишь, мозг? — засмеялся Фэн Синь, вовремя уворачиваясь от летящего в него удара, пусть и несерьёзного, и побежал по залу, слушая доносящиеся вслед проклятия.

Занятые друг другом, они и не слышали, как тихо скрипнула оконная рама, приоткрываясь. Снаружи не было никого видно, но там, скрытые от взглядов смертных божественным сиянием, находились двое молодых мужчин. Один из них, в белом костюме свободного кроя, больше напоминавшем одежду в пижамном стиле, опёрся локтями на окно, жадно вглядываясь в разыгравшуюся сцену:

— Сань Лан, они… совсем не изменились, кажется, за почти тысячу лет? — произнёс он тихо, будто боясь потревожить занятых другом другом подростков.

Второй мужчина, не в пример другому, выглядел как модель, сошедшая с обложки рок-журнала: кожаные брюки, подчёркивая длину ног, при малейшем движении звенели зацепленными за шлёвки серебряными цепочками. Кроваво-красная рубашка подчёркивала широкий разворот плеч, а бледность шеи подчёркивал чёрный ошейник с серебряной фурнитурой.

— Ещё б они изменились, гэ-гэ, — фыркнул он, выказывая своё пренебрежение. Впрочем, оба знали, что он вовсе не презирает этих двоих так, как показывает. — Ты так намучился сначала с поиском их душ, а потом с убеждениями этих душ, что они точно — точно-преточно! — найдут друг друга…

Се Лянь засмеялся, а потом прижал палец к губам, призывая быть тише:

— О, нет, кажется, всё же изменились!

Хуа Чэн ухмыльнулся уголком губ, обращая внимание на гонку, закончившуюся ничем иным, как горящими от смущения щеками Фэн Синя и Му Цина. Всё же разница определённо была — Князь Демонов вынужден был признать, что в лучшую сторону. Му Цин, загнавший Фэн Синя в инвентарную, зажал его у сложенных в высоченную гору матов.

— Определённо изменились, гэ-гэ: даже не подрались, хотя оба с завидной скоростью выливают друг на друга язвительные фразы и всячески выводят, — пока Хуа Чэн говорил, те успели поменяться ролями, потому что из-за шалости Му Цина аккуратность горы матов была поставлена под угрозу.

— Да, — отпечаток грусти в голосе и взгляде Се Ляня заставил Хуа Чэна нахмуриться, — интересно, могли ли они так в прошлой жизни?

— Гэ-гэ, — плечи Хуа Чэна опустились, заставив его выглядеть меньше, — мы не узнаем, как бы было бы тогда, но мы можем видеть, как происходит сейчас, — с мягкой улыбкой он взглянул на то, как Фэн Синь и Му Цин, заканчивая складывать маты, покидают инвентарную. — Кажется, сейчас исполнится главное его желание.

Се Лянь кивнул и уставился, выжидая заветных слов.

— Возьми лук, — приказал Му Цин.

Фэн Синь, не понимая, как это поможет в объяснении его звука, послушно взял лук и несколько стрел, а затем надел крагу, тщательно её поправляя.

— Так бы и сказал, что хочешь увидеть меня таким сексуальным, натягивающим тетиву, — ухмыльнулся он.

— Тебе лишь бы покрасоваться! — сказал Му Цин абсолютно серьёзно. — Всё равно я сорвал себе тренировку, так что давай, не отлынивай от работы!

Фэн Синь пожал плечами, натянул тетиву, прицелился и с непоколебимой уверенностью выпустил стрелу. Раздался такой родной его сердцу звук, и он чувствовал дрожание тетивы, мимолётный свист стрелы, рассекающей воздух, и…

— Вот! — воскликнул Му Цин, улыбаясь широко. — Это он, это твой звук! То, как звучит тетива, выпустившая стрелу!

Фэн Синь вопросительно замер, то открывая, то закрывая рот. Даже не услышал, что стрела попала прямо в десятку — словно с одной лишь целью, показать Му Цину его мастерство.

— Как хорошо, я так рад за них, — прошептал Се Лянь, взглянув на Хуа Чэна и смахнув слезинку. Хуа Чэн молча приобнял его, поглаживая плечи.

Только он видел, как тысячи лет Се Лянь мучился, возился с капризными душами, давал им надежду встретить друг друга вновь — и поверить, что они смогут услышать друг друга, переродившись.

— Вау, — выдохнул тот, смотря на ещё подрагивающий кончик стрелы, воткнувшейся в мишень. — Я рад, что ты так умел в своём виде спорта…

— Что, друзьям хвастаться будешь?

— Пф! Ещё чего — я просто о тебе забочусь, чтобы ты не померк на моём фоне, — с заговорщическим видом Му Цин открыл молнию на сумке, аккуратно отставленной в сторону перед их догонялками, чтобы показать свой комплект для фехтования.

— Ух ты, ты прямо как… эти… мушкетёры?

— Le salopard*, — не сдержался Му Цин и закатил глаза. — Фехтование — это искусство, а не «у-у, мушкетёры», — передразнил его интонацию Му Цин. — Это один из олимпийских видов спорта, требующих не только прекрасной физической формы, но и определённых интеллектуальных данных…

*сравнительно мягкое французское обзывательство, что-то типа «ах ты гад» или «во козёл»

— О, кажется, сейчас всё же подерутся, — радостно заявил Хуа Чэн, поудобнее пристраиваясь рядом с Се Лянем. — Он, конечно, язвителен как всегда — совсем не изменился.

— Чш! Я верю, что они смогут жить нормально и без этих драк, — одёрнул его Се Лянь, хотя сам почти начал обкусывать губы от волнения. Хуа Чэн его остановил, прислонив палец к губам, чтобы тут же наклониться к уху и чем-то, видимо, пригрозить. Се Лянь под насмешливым взглядом тут же одумался.

— А стрельба из лука тоже, знаешь ли, не для тупых, — ощерился Фэн Синь. — И для очень сильных духом людей — слышал когда-нибудь о боязни мишени? У вас-то такого нет в вашем этом фехтовании!

Хуа Чэн издал заинтересованное «о-о-о», когда взгляды Фэн Синя и Му Цина встретились, и воздух между ними задрожал, заискрился. Казалось, сейчас его предсказание сбудется, но…

— Прости, — сказали оба одновременно, разорвав зрительный контакт.

Хуа Чэн удивлённо приподнял брови и получил тычок в бок от Се Ляня и довольное:

— Ну я же говорил! Всё у них будет хорошо!

Хуа Чэну оставалось лишь согласиться и ласково заправить выбившуюся прядку волос своей родственной души за ухо. Се Лянь рад — и это главное. Он смог исполнить последнее желание Фэн Синя, подарив им с Му Цином другую, простую жизнь, лишённую бедности, нужды лицезреть падение родного государства, тысяч молитв верующих. И отчего-то Се Ляню казалось, что желание Му Цина не так уж разнилось с желанием его соулмейта — но, к сожалению, тогда, при жизни, он не успел его озвучить.

— Прости, я не должен был быть таким резким, — на эту фразу Фэн Синь одними губами ответил «я тоже». — И обзываться не должен был…

— Стой, так то красивое слово было обзывательством? — ужаснулся Фэн Синь. — Да ты шутишь… ах, это же французский язык?

— Хоть в чём-то ты не безнадёжен! — беззлобно усмехнулся Му Цин. — Да, французский — в фехтовании судейство международных соревнований часто ведётся на французском, поэтому мы неплохо знаем некоторые термины… ну и, конечно, ругательства!

— Ну конечно, что же ещё учить! — Фэн Синь рассмеялся, но тут же посерьёзнел. — А… это шпага? Прости, я не очень разбираюсь во всех этих фехтовальных премудростях…

— Не извиняйся. Всё хорошо, многие считают, что фехтование — это только шпаги, но существует столько видов… В одну программу Олимпийских игр включено фехтование на шпаге, рапире… — погружённый в рассказ, Му Цин не видел, как зачарованно на него смотрит Фэн Синь, — и, наконец, на саблях. И последнее — моё!

Когда Фэн Синь услышал слово «сабля», ему показалось, что всё сошлось — казалось, внутренний голос ему что-то подсказывал, истошно крича, чтобы даже не смел говорить ни о каких мечах, шпагах, рапирах…

— Так вот оно… — сказал он, чем изрядно напугал Му Цина, тут же вопросительно на него посмотревшего. — Ты для меня звучишь, как звон сабель, — когда он произносил это, казалось, будто бы он хотел произнести эту фразу всю свою жизнь. С плеч тут же упал уже не ощущаемый груз — словно сказанное было чем-то необычайно важным.

— То есть… — задумался Му Цин, — я звучу для тебя, как звон сабель, а ты для меня, как звук тетивы, выпустившей стрелу… То есть звуки, напрямую связанные с нашими видами спорта?

— Я смотрел одно аниме…

— Какой кошмар, моя родственная душа — анимешник? — перебил Му Цин, приподняв брови.

— Что за стереотипы? — фыркнул Фэн Синь. — Хорошее аниме, между прочим — давай однажды посмотрим его вместе?

Му Цин не мог не согласиться: посмотреть что-то, что посоветовал соулмейт, да ещё и вместе — что может быть лучше?

— Так вот, в том аниме говорили, что звук, каким ты меня описываешь, называется «цурунэ», — пояснил Фэн Синь. — Красиво, скажи?

— Красиво… как и твой звук, — согласно кивнул Му Цин, заставив его вспыхнуть от смущения — привыкнут ли они когда-нибудь к таким неожиданным комплиментам друг от друга? Пока что есть очень много сомнений — оба словно соревнуются в том, кто кого заставит покраснеть сильнее. Пока что у них ничья.

— Да… — неловко протянул Фэн Синь, — не только же тебе хвастаться знаниями других языков!

Му Цин рассмеялся — насколько же комфортно ему было со своей родственной душой! Казалось, что весь мир стал ярче, сопровождаемый чарующим «цурунэ». Хотелось остаться здесь, в этих мгновениях, навсегда: чтобы Фэн Синь так же, смущаясь не меньше Му Цина, ласково проводил ладонью по его щеке, оправдывая себя выбившимися из причёски волосами. Хотелось, чтобы Фэн Синь так же подставлял голову, позволяя взъерошивать чёлку, выглядя при этом ярко и бесконечно ласково, как весеннее солнце.

— Гэ-гэ, если я посмотрю на них ещё хоть немного, то заработаю себе сахарный диабет, — честно признался Хуа Чэн, оттолкнувшись от подоконника — их наблюдательного пункта — и выпрямившись, чтобы развернуться и уйти.

— Ты прав, смотреть на них становится всё более неловко, — согласился Се Лянь, и вскоре оказался рядом с Хуа Чэном, взяв его под руку.

— То ли ещё будет, — ухмыльнулся привычно Хуа Чэн. — В этих душах столько нерастраченной сексуальной энергии, что…

— Ты неисправим! — воскликнул Се Лянь.

— А Му Цина не сдерживает обет, как в той жизни…

— Будто бы обет кому-то когда-то мешал, — бесстыдно заявил Се Лянь, после чего взял Хуа Чэна за руку.

От жеста, такого привычного и бесконечно нежного, он улыбнулся той улыбкой, которой не видел никто, кроме Се Ляня — ведь даже тысячи лет не хватит, чтобы привыкнуть к нежности от любимого человека. Возможно, кто-то скажет, что секрет в родстве их душ, но оба знают, он — в том, сколько же сил они вложили в укрепление этой связи, в построение гармоничных отношений. И именно благодаря спорам об этом, то и дело вспыхивавшими в мире людей, они и стали считаться покровителями родственных душ.

Такие разные, но обрётшие гармонию рядом друг с другом.

Хуа Чэн и Се Лянь, объятые духовным сиянием, держась за руки, отходили всё дальше от зала, где спустя почти тысячу лет встретили друг друга родственные души.

Фэн Синь и Му Цин, словно вернувшие себе ощущение времени, поспешили собираться домой: тренироваться, насколько Фэн Синь успел понять, у него всё равно не выйдет, пока на него смотрит Му Цин. Сразу хотелось подойти к нему ближе и предложить прямо сейчас пойти на свидание.

Единственное, что его останавливало — тонкий намёк Му Цина, звучавший как «матушка меня, наверное, заждалась». И — разве что немного — пустые карманы, в которых не было ни одного лишнего юаня.

— Тогда я провожу тебя до дома, — вызвался Фэн Синь, и Му Цин не мог не согласиться, особенно после того, как узнал, что он младше своего соулмейта на целый год. Но всё же считал необходимым ставить свои условия даже в таких неважных, на первый взгляд, вопросах:

— Хорошо, но только при условии, что мы с тобой вместе сходим в храм Се Ляня и Хуа Чэна…

— Хорошо, с тобой — куда угодно, — закивал Фэн Синь. — А кто это, кстати?

— Ты серьёзно? — дождавшись ответного кивка, Му Цин ещё больше расширил глаза. — Ладно, думаю, я успею хоть что-то рассказать, пока мы дойдём до дома…

***

Му Цин проснулся, испытывая тревогу. Дрожь и метания Фэн Синя по кровати заставили мигом проснуться, сбросив с себя одеяло. «Снова?» — вопрос, не требовавший ответа: в то время как Му Цин панически боялся жара, Фэн Синь был в ужасе от тишины. Причина таких страхов соулмейтов была загадкой для всех врачей, к которым пара довольно быстро перестала ходить: они могут сказать друг другу «мы не знаем, что с вами» совершенно бесплатно.

Но в последние пару лет кошмары, во время которых Фэн Синь, плача, звал Му Цина, мучили его всё реже — не так часто, как в первые годы после их первой встречи. Му Цину и тогда, и сейчас было невыносимо страшно видеть, как плохо его родственной душе. Но он знал — чутьё ещё в первый раз подсказало ему, как быть в таких ситуациях:

— Я рядом, обними меня, скорее, — руки откинули одеяло, душившее Фэн Синя, и с первым же вдохом полной грудью он почувствовал сильные руки, прижимающие его к себе. — Хороший мой, всё в порядке, я рядом, — Фэн Синь вцепился в ткань футболки, сжимая её, будто не веря, что Му Цин — его родственная душа, его очаровательная язва, любовь всех его жизней — здесь.

Фэн Синь больше всего на свете ценил, что он никогда не спрашивал что-то наподобие: «опять кошмар?» или «что случилось?». Как бы ни хотелось, в такие моменты Фэн Синь ничего вразумительного бы не ответил: во-первых, горло сжимало паническим страхом снова (снова?) потерять, не услышать; во-вторых, он не был уверен, сны ли это.

Му Цин, словно чувствуя, насколько глубоко он задумался, мажет губами по лбу, по носу, по щекам — его губы везде, до куда ему удаётся дотянуться.

— Перестань думать о том, что ты там увидел, — шепнул он в губы Фэн Синю, увидев ответный, почти лишённый былого ужаса взгляд. — В конце концов, у тебя есть я.

Му Цин в объятиях прижался ещё ближе — хотя, казалось бы, куда уже — и оставил ещё один нежный, совсем лёгкий поцелуй, на губах Фэн Синя, и поймал его искреннюю улыбку.

— Какой же ты… невозможный, — улыбка не могла не цвести на губах Фэн Синя, когда он прижимался щекой к щеке Му Цина.

— Я тоже тебя люблю, Синь-эр, — он использовал запрещённый приём, назвав Фэн Синя так. — И я всегда рядом и поддержу тебя, ты же знаешь?

Фэн Синь молча кивнул и оставил ответный целомудренный поцелуй на щеке своего соулмейта. Он знал. Верил искренне, всем сердцем, которое заходилось в нежности от одного осознания, что Му Цин такой нежный и настоящий именно с ним.

Что Му Цин здесь, рядом, в его растянутой футболке, которая велика даже самому Фэн Синю.

Что звон сабель в его голове — прекраснейший из звуков — не смолкает уже столько лет. И что дрожание тетивы, так любимое Му Цином, не перестаёт вызывать улыбку, слова любви и воспоминания об их первой встрече.

— Давай сегодня навестим храм Се Ляня? — тихо предложил Му Цин.

— И Хуа Чэна, — закусил губу Фэн Синь, стараясь сдержать улыбку.

— И Хуа Чэна, — согласился Му Цин, но не смог не закатить глаза в привычном жесте.

Фэн Синь рассмеялся — словно и не было никаких кошмаров. Он считал очаровательной соулмейтовской чертой то, что у них обоих личность Хуа Чэна вызывала крайне противоречивые чувства, но причины этого они не могли найти. Му Цин долго искал хоть какую-то информацию о демоне, отчего-то решившем покровительствовать родственным душам вместе с небожителем — но везде было сказано, что рукописи о нём либо уничтожены, либо написаны настолько ужасным почерком, что расшифровать написанное не могут уже около сотни лет.

— Но пока что… — заговорщически прошептал Фэн Синь, — у меня есть идея поинтереснее, — шершавая рука, до этого оглаживавшая рёбра сквозь ткань, скользнула под футболку, срывая с губ Му Цина судорожный вздох:

— Умеешь же ты заходить с козырей.

Фэн Синь ничего не ответил, лишь оставил поцелуй на чужой ключице, прямо поверх футболки — потому что иначе на него накричат за то, что лезет с нечищеными зубами — и встал с их постели:

— В таком случае, предлагаю начать в ванной.

Му Цин встал за ним, в предвкушении закусив губу — кажется, в храм они отправятся не так уж скоро.