— Данте.
Чужой голос заставляет вздрогнуть и замереть на мгновение, словно просит Данте прислушаться к собственным ощущениям, чтобы не дать бурлящим эмоциям вытечь наружу. По спине пробегает едва заметный неприятный холодок, выдавая накатывающую панику, но ничего так и не происходит. Никаких обвинений, никто не проклинает и не пытается хоть в чём-то упрекнуть, хотя сейчас это могло бы быть вполне справедливым. Они вместе достаточно долго (по меркам самого Данте), чтобы хорошо знать повадки и улавливать эмоции друг друга, но отчего-то маячит давно забытый страх снова быть отвергнутым и брошенным обратно в прогнивший насквозь мирок, где охотник и без того всю жизнь чувствует себя лишним.
Аластор первый, кому Данте смог полностью довериться. Пусть и начало их отношений не складывалось по ряду многих причин, но пережитые ужасы их здорово сблизили. От того и тяжелей сейчас переносить происходящее. Словно старый шрам на ладони кто-то ковыряет ножом, чувство утраты пугает сильнее, чем собственная перспектива умереть.
Общая унылая и тёмная обстановка в агентстве только сильнее прибавляет мрачности всему действу. Стерильный порядок, дневной холодный свет и гробовая тишина — идеальное сочетание, чтобы постепенно начать сходить с ума, ага.
Кратковременное замешательство. Когда он накладывает свежие повязки на чужие изуродованные отвратными ожогами руки, сердце сжимается, а в горле застревает ком от накатывающего чувства вины. Опять. Секунды растягиваются в вечность, превращаясь в мучительную пытку. А Данте будто и сам этому способствует. Может, подсознательно сам себя наказывает, но старается делать всё аккуратно, чтобы не занести инфекции. Пусть и знает, что такая мелочь вряд ли сможет убить взрослого демона. Становится чуть спокойней, когда на старых бинтах остаются всего пара небольших розоватых пятен — значит, заживает, всё не так критично. Можно считать, что вселенная сейчас ему благоволит. Впервые.
Даже думать не хочется о том, как могло бы всё закончиться. Аластор слишком много отдал, чтобы защитить его в том чёртовом сражении, вышел за пределы собственных возможностей и мог умереть.
— Прости меня, — само вырывается, когда удаётся закончить со всем болезненным процессом. От того, что обгоревшую плоть и обнажённые местами кости теперь снова скрывает чистая белая ткань, чуточку легче, но всё ещё тревожно. Обгорели ведь не только руки.
Аластор едва слышно дышит, словно старается не беспокоить лишний раз, не двигается, сидит выжидающе. Сейчас он похож на хрупкую фарфоровую вазу, которую так страшно разбить одним случайным резким движением. Данте так и не находит в себе смелости сказать что-либо ещё.
— Данте, — он просит тихо, очень спокойно. Берёт в свои руки чужое лицо, легонько заставляя пересечься взглядами. Не чувствует сопротивления со стороны. Данте лишь с горечью смотрит на прикрытый повязкой глаз, из-под которой по щеке расползаются края ещё одного ожога. — У себя прощения попроси. Не надо хоронить меня раньше времени. Заживёт.
В последнем слове чувствуется маленькая ложь, от того оно и бьёт больнее. Любые другие раны действительно всегда заживают, но только не причинённые собственной природой. Они оба это знают.
Аластор ценит его заботу и волнение, но определённо не хочет, чтобы тот бесконечно убивался по поводу и без. Глядя на это измождённое лицо, хочется только в ответ пожалеть. А Данте не всегда ведь таким бывает. Умеет улыбаться, как-то пошутить, да и большую часть времени спокоен. Даже когда в памяти всплывают не самые приятные события. Демон это знает, потому что чувствует.
Охотник так трясётся над каждым, кого считает хоть немного близким человеком, иногда рискуя перегнуть палку. Его удаётся редко притормозить, он лишь в ответ улыбается и говорит что-то в духе "понял, извини, постараюсь сделать по-другому". Так сильно погружается в проблемы остальных, что напрочь о себе забывает. И смотреть на это слишком грустно. Конечно, Аластор и сам чувствует сейчас вину, что заставляет Данте испытывать подобные эмоции, но тут же себя приводит в чувства, вспоминая, насколько необходимым было защитить его. Уже всё триста раз обсудили на днях, а всё равно сейчас продолжают мусолить произошедшее по чёрт знает какому кругу. Рефлекторно хочет завернуть Данте в свои крылья, но осознаёт немного с опозданием — их тоже уже нет.
Хватит. Эта бесконечная жалость друг к другу точно не приведёт к чему-то хорошему.
— И в мыслях не было, — Данте берёт чужие руки в свои, пропуская мимо ушей фразу про извинения. Будто самому немного стыдно, но неосознанно опять продолжает. — Могу я как-то загладить свою вину за случившееся?
— Прекрати, — в голосе чувствуется лёгкое раздражение, но тут же моментально исчезает. Демон не умеет злиться на своего незадачливого хозяина, тепло его рук успокаивает. — Я бы и жизнь отдал, если бы понадобилось. Не бери на себя слишком много, всё равно не выдержишь. Выдохни и расслабься уже.
И тут он прав, пожалуй. Данте точно не выдержит.
Неловкое молчание снова затягивается, а они, как два идиота, не могут никак уже оставить ситуацию и переключиться на что-либо другое. Но с другой стороны происходящее развивается скорее в положительную сторону, так что в каком-то смысле охотник всё же следует совету. Выдыхает. Спокойно. Нервы всё ещё шалят, но не до такой степени. За окном где-то слышится стук, а затем птичий писк. На улице пусть и холодно, лежит кругом снег, но отчего-то Данте думает о том, что было бы неплохо сейчас пойти прогуляться и проветрить мозги.
— Пройдёмся? — Аластор будто улавливает секундное желание охотника, чем вводит в лёгкий ступор. Но в конечном итоге получает одобрительный ответ.
Это меньшее, что он сейчас может сделать для Данте.