Как он был хорош… Расцветал на глазах, словно растения Изабеллы. А как был горяч… Впервые за все это время он был похож на действительно счастливого человека. Забавная шутка изначально была тому причиной, но переросла в нечто большее, заставившее открыть в себе новые чувства, а вместе с тем, и новую сторону этого закрытого в себе мужчины.
Каждые по-настоящему взрослые отношения рано или поздно должны привести к чему-то, о чём не принято говорить в открытую. И юный Мадригаль даже не смог сообразить, когда это случилось.
Закрытые шторы создавали в комнате полумрак, заставляя юношу внимательнее вглядываться в собеседника, но даже это не портило обстановку. Лишь добавляло атмосферы. Лицедей поправляет волосы, длинные, за все это время он привык к ним, избавившись от фантомного ощущения, что так быть не должно, (что раньше очень смущало юношу во время встреч с дядей). Заправляет прядь за ухо, игриво посматривая на собеседника, и улыбается, вполуха слушая, о чем ему говорят. Мысли заняты другим, мешаются, из-за чего приходится лишь делать вид, и играть в заинтересованную. Выходит, на самом деле, не очень, однако родственник слишком увлечён, чтобы заметить странное поведение собеседницы. Он лишь продолжает рассказывать о чём-то на деле совершенно не интересном.
— Брунито… — Ласково начинает девушка, опуская ладонь на руку мужчины. Её взгляд направлен в глаза дяди, полный твёрдой решимости, сейчас, или никогда.
Поднимаясь со стула лицедей играет изящество. Нежные ладони касаются уже обеих рук Брунито, заключают в горячие объятия нежных пальцев, и тянут за собой, вынуждая подняться. Ах, как прекрасен её парфюм! Как не сорванный девственный цветок она привлекала всем. Своими движениями, формами, чарующим голосом… Девушку можно было сравнить со всеми изящными цветами мира, но ни один не был на неё похож так сильно. Она была идеальна, и этим уникальна.
Кружа в плавном танце возлюбленная увлекала мужчину за собой, приглашая слиться в одно целое, танцевать под музыку играющую в одной голове, но при этом попадая в один и тот же ритм. Танец перерастал из нежного в пылкий, резкие движения, взмахи руками и возбужденные взгляды под давлением жмущихся разгорячённых тел делали своё, плавно перемещая пару из зала в совершенно другую комнату.
В этом теле становилось слишком жарко. Камило с трудом мог сделать вдох. Он слишком увлёкся, играя с обликом прекрасной Оливии, что не заметил как оказался в непривычном для себя положении. Вдох даётся тяжело, вырывается наружу несдержанно, и будет таким до тех пор пока в груди полыхает. Чужие руки меж тем блуждают по телу, подогревая интерес и желание. Желание сжать пальцами простынь под собой, прижаться ближе к телу мужчины, и высвободить наружу своё истинное обличие. Ох, и опасно же это было… Удовольствие достигало пика, било по разуму, отключая его насовсем, пододвигая юношу к совершению опасного поступка, к потере контроля над собой.
— Бруно. Ах, мой дорогой Бруно!
Он выгибает спину от ощущений, чтобы держаться молится всем богам, просит сохранить частичку разума, но вместе с этим молит родственника о продолжении.
— Ещё, ах, Бруно, молю тебя, молю!
А боги не слышат. Слышит лишь Брунито, намеренно дольше ласкает возлюбленную, заставляет ее тело заходиться волной мурашек, выгибаться, и дрожать от восхищения, от прелюдий, кружащих голову.
В какой-то момент Камило действительно теряет над собой контроль, и голос юной дамы подрагивает, срывается на более тихие, низкие всхлипы. Руки с давно вспотевшими ладонями все сильнее впиваются в простынь, подобно тому как помутневший разум цепляется за образ Оливии, не желая сорвать обоим момент наслаждения, и превратить его в сущий кошмар, после которого, быть может, Бруно действительно уйдёт из семьи.
Он не знает одного. Его давно раскусили. Мужчина играется, и наблюдает за тем, как пылкий девственный цветок опускается в его руки, позволяя делать с ним все, что возжелает тот, кто его сорвал.
Камило принимает истинный облик именно в тот момент, когда дядя наклоняется к лицу возлюбленной.
— Я могу всё объяснить. — шепчет юноша сквозь горячие вздохи, мгновенно приобретая сознание. — Я просто…
Но никто не собирается слушать оправдания. Их губы сливаются в страстном поцелуе, тела всё так же в неимоверной близости, так что оба чувствуют жар друг друга. И никого не волнует, кем на деле оказывается Оливия. Никому это не нужно.