эти тридцать шесть квадратных метров посреди спального района токио представляли собой идеальный образец того особенного типа заведений, большую часть столиков которых всегда занимают постоянные посетители. у таких мест не бывает англоязычной версии сайта, их не упоминают в путеводителях, и владельцы не видят необходимости в бизнес-аккаунте в инстаграме. при открытии входной двери не звенит колокольчик, но бариста все равно сложно застать врасплох — для них все разношерстные «как всегда» давно уже успели обрести смысл. каждая деталь тридцати шести квадратных метров, прячущихся за тонированными окнами, будто бы служит одной единственной цели: давать приют уставшим от суеты путникам.
бокуто котаро и акааши кейджи входили в их число.
бокуто предпочитал столик у окна, и в его системе координат существовало целых два разных «как всегда». первое — дабл капучино, индейка с брусничным соусом, брокколи и стручковой фасолью — для визитов в обеденный перерыв во время дневной смены; второе — американо, апельсиновый сок и авокадо тост — для визитов после окончания смены ночной.
акааши, напротив, занимал столик в глубине зала, и у него было только одно «как всегда»: эспрессо, вода без газа и теплый салат с тунцом. иногда, правда, он брал раф на вынос, если приходилось брать сверхурочную работу. однако это было столь редкое и раздражающее событие, что в категорию «как всегда» его заносить не было никакого желания.
бокуто работал в автомастерской по ужасному графику, не предназначенному для нормальной жизни: «день – ночь – отсыпной – выходной». двенадцатичасовые смены выматывали, а отсутствие гигиены сна развивало недосып со скоростью, присущей разве что болиду формулы один. однако это не мешало ему каждый раз улыбаться ярко да смеяться смущенно после очередного громкого зевка, к звуку которого уже успели привыкнуть абсолютно все обитатели кофейни.
акааши работал в цветочном магазине по приятному графику три/три. его специализацией были свадебные букеты; не так давно пришлось завести отдельные хайлайты в инсте под прайс и купить красивый ежедневник. заметки в айфоне путались, а на директ полагаться было нельзя в принципе. еще он нередко светился на снимках друзей-фотографов, гаражных распродажах, выставках современного искусства и кинопоказах классики новой французской волны.
в свободное время бокуто посещал тренажерный зал, акааши — психотерапевта. дома бокуто ждал смех лучшего друга, акааши — звенящая тишина, нарушаемая лишь шумом холодильника.
бокуто котаро и акааши кейджи, на первый взгляд, казались двумя разными галактиками, которым не суждено столкнуться ввиду бесконечности вселенной. однако проводить свои обеденные перерывы в одном месте они начали задолго даже до пересечения млечного пути с андромедой, относящегося, в свою очередь, к числу событий неизбежных.
———
но лучше рассказать постепенно, все это началось с первого появления бокуто в расположенной неподалеку автомастерской. из важного багажа у него за плечами была лишь безумная любовь к тачкам, из случайно же собранного — четыре года в колледже, диплом автомеханика первого разряда и жуткое неодобрение со стороны родителей. ожидания последних снижались постепенно: если сначала они видели в котаро наследника медицинской династии, то потом надеялись хотя бы пропихнуть нерадивого сына в фармацевтическую компанию знакомых. гордое же дитя девяностых, воспитанное mtv и старшими сестрами, на жизнь имело совершенно другие планы.
у бокуто не было желания спасать человеческие жизни — второе дыхание он хотел давать лишь автомобилям. xzibit вместо нормального кумира, плакаты с новейшими моделями на стенах и первый разъебанный мотор батиной машины («пап, я обязательно все починю!») как начало становления будущей легенды отечественного тюнинга. видит бог, разоблачение «тачки на прокачку» разбило ему сердце сильнее, чем девчонка, не подарившая на 14 февраля шоколадку в средней школе.
место проебавшегося кумира заняли амбиции, воспринимавшиеся родителями если не позором, то черным пятном на семейном древе, как минимум. для возвращения котаро «на путь истинный» были испробованы самые разные тактики, включая обещания безбедной жизни и угрозы инфарктами бабушек с дедушками и переворачиваниями в гробу чуть более дальних родственников. но бокуто стоял на своем, и уже в восемнадцать помахал предкам ручкой, свалив на снятую вместе с корешем хату. с куроо, в общем-то, он был готов отправиться и на край света, но перед таким масштабным приключением предстояло пройти испытание халупой в токийском пригороде.
с ним пацаны справились более чем, с кучей последующих — тоже. от самой первой квартиры осталась лишь кочующая вместе с ними привычка спать на брошенных на пол матрасах; расставаться с ними уже будто бы жалко.
в автомастерской бокуто чувствует себя на своем месте, пускай самой частой его заботой и является замена амортизаторов в легковушках, а не попытки вмонтировать аквариум в салоны лимузинов. вытирая машинное масло со лба, он уговаривает себя, что это не навсегда, и быстро переводит взгляд на свою малышку дабы предотвратить очередной эмоциональный перекос. подержанный лэнд крузер бокуто достался почти задаром — вложить в него было необходимо куда больше. на данном этапе бокуто радовал уже тот факт, что тачка едет и что на серебристом капоте красуются черная и золотистая полосы. пару раз двигатель, конечно, глох — исключительно во время попыток подбросить куроо до работы — но это, по мнению котаро, сущие пустяки.
обычно передвижение на автомобиле время экономит, но котаро всегда выходил на полчаса раньше, отводимые на капризы двигателя. было лишь три места, куда он ходил исключительно пешком — seven eleven в соседней парадной, тренажерный зал в соседнем доме и кофейня, ни с чем особо важным не соседствующая. до нее от автомастерской нужно было идти пятнадцать минут пешком, и за это время бокуто стабильно находил несколько масляных пятен на футболке («блять, новая же») и разочаровывался во всей своей не такой уж долгой жизни.
но стоило ему в кофейню зайти, настроение стабильно улучшалось. тридцать шесть квадратных метров сейф спейса, на территории которых происходил целый ряд важных и приятных ритуалов: приветствие бариста, улыбка юкиэ, рукопожатие сарукуя и конохи, рассматривание прохожих во время ковыряния брокколи. бокуто было достаточно переступить порожек, чтобы оказаться в месте, в котором его сердце всегда билось в размеренном темпе.
впервые оно дало сбой с первым появлением акааши. зайдя в кофейню, кейджи не нарушил привычного этому месту уклада, как это обычно бывало со случайно забредшими душами — наоборот, он сразу стал его частью. всей стае постоянников во главе с баристой хватило одного единственного изучающего взгляда, чтобы увидеть в нем своего и вернуться к привычным делам; бариста продолжил вытирать чистые кружки, юкиэ — лениво читать, сарукуй — напряженно печатать, а коноха — сильно морщиться, смотря в документы. бокуто, конечно, тоже перелистнул тикток, который уже успел выйти на четвертый круг, но только для того, чтобы открыть диалог с куроо: «бро, это пиздец».
в своей свободной белой рубашке и черных брюках со стрелкой акааши выглядел юношей со скетчей миядзаки, чью красоту местный минимализм оттенял самым естественным образом. ему удивительно шло и приглушенное освещение, и лоу-фай ремикс merry-go-round of life на фоне, и черно-белая плитка под идеально вычищенными ботинками. выбрав вечно пустующий столик в углу и заказав свое первое «как всегда», акааши тут же получил ярлычок постоянника в голове бариста, уже готового узнавать подробности его рабочего графика.
сам кейджи предпочитал ярлыков не навешивать хотя бы по той причине, что разговаривать ни с кем из присутствующих он не собирался. максимум — кивок головой при встрече, желательно не переходящий в рукопожатие. в эту схему вписывались все кроме парня за столиком у окна. его существование не то чтобы тяготило, но акааши уже решил, что контакта с ним он будет избегать при любых обстоятельствах. ему неинтересно знать его имя и его совсем не интересует природа неестественного цвета желтоватых глаз. самые простые треники и футболка не могли обмануть никого: этого парня было слишком много, а ресурса у акааши было слишком мало. если бы он верил в бога, то уже молил бы о том, чтобы его пути никогда не переплелись с этим человеком.
———
достаточно быстро акааши все же выяснил, что того-самого-парня зовут бокуто, что глаза у него такие с рождения и что за шесть дней они будут пересекаться не больше двух раз. проводить вместе обед было проще: никто из членов стаи не смел нарушать негласно установленного порядка. другое дело — встречи с утра, когда акааши натыкался на бокуто, устало плетущегося после смены за утренним кофе. в тот момент кейджи был почти готов увидеть в нем человека, но метаморфоза, занимавшая от силы пару секунд, раз за разом убеждала его в том, что душу свою он давно либо куда-то спрятал, либо кому-то продал.
на появляющуюся будто бы из ниоткуда яркую улыбку бокуто акааши неизменно реагировал скромным и слегка раздраженным кивком, искренне надеясь, что в какой-то момент тому надоест даже пытаться стучаться в наглухо забетонированную душу, понять которую не способен даже он сам. возможно, кейджи бы стало жить чуть легче, знай он, что бокуто ничего и не планировал, предпочитая ограничиваться выносом мозга куроо, но он лишь продолжал сторониться парня с самым интересным на свете цветом глаз.
возможно, так бы все и продолжалось, но —
в день осеннего солнцестояния привычный столик бокуто оказывается занят. этому пытались помешать и бариста, и юкиэ, и сарукуй с конохой, и даже акааши, уже привыкший наблюдать за вечно зевающим и смотрящим в окно механиком. но сдержать непривычный этим тридцати шести квадратным метрам поток посетителей в итоге оказалось невозможным: каждый первый из чужаков непременно стремился усесться на козырное место, так что —
в день осеннего солнцестояния бокуто садится за привычный столик акааши и улыбается до безобразия ярко, искусно пряча секундное недоумение, вызванное невозможностью занять свой собственный. конечно, свободно было рядом и с юкиэ, а сарукуй с конохой были бы не против потесниться, но с ними он поболтать еще успеет точно, а вот повторно оправдать свое приближение к акааши в ближайшее время сможет вряд ли.
— не против? считай, уже знакомы, — столик в углу оказывается до ужаса неудобным, будучи одной из тех круглых крох, созданной якобы для двоих, но за которой и один разворачивается с трудом.
— если я скажу, что против, ты ведь все равно не уйдешь? — у бокуто коленки в столешницу по дурацки упираются, а еще сердце куда-то к горлу подскакивает, пока акааши поправляет очки, пряча снисходительную улыбку.
у бокуто в голове лишь звенящая пустота, у акааши — тихое раздражение.
первый этого разговора не ожидал, второй и вовсе лелеял надежду, что его не состоится в принципе. для кейджи, живущего в собственной голове, котаро — открытая книга — казался хуже самого опасного радиоактивного элемента. периодически он рассказывает о нем своему психотерапевту: пускай они ни разу не заговаривали, при каждом взгляде на бокуто, акааши чувствует отторжение. открытость парня, его неряшливость и громкость — все это давит на нервы и заставляет копаться в себе с удвоенной силой. почему он, акааши, не допускает даже пятнышка от воды на черном бадлоне, когда бокуто спокойно сидит перед ним в заляпанной маслом футболке? почему присутствие даже заметно притихшего бокуто ощущается с такой силой, будто на горле удавка затягивается, перекрывая доступ к кислороду? акааши не знает ответов ни на один вопросов, и это его пугает.
сильнее пугает лишь то, что ему совсем не хочется, чтобы бокуто отсаживался.
— а ты где работаешь? — акааши слегка вздрагивает от нарушенной тишины белого шума. со стороны котаро это вопрос ради вопроса: он прекрасно знает, что сидящий напротив него парень — успешный флорист, что его полное имя — акааши кейджи и что в его кружке сейчас эспрессо. его рабочий инст они с куроо нашли еще в первый месяц этих молчаливых гляделок, и в тот день оба жутко расстроились. через покупку цветов особо не подкатишь, да и бокуто в целом не выглядит ценителем флоры («бро, а растения — это точно не фауна?»). все-таки его красота обычно в звуке заводящегося двигателя, новой краске на капоте и запахе кожаной обивки, а не в бирюзовых глазах под иссиня черными бровями вразлет.
для кейджи это не просто вопрос — самое настоящее нападение, сопротивляться которому не хватает сил. вариантов капитуляции было не так уж много, но среди всех них ему удалось выбрать самый позорный.
— в цветочном за углом.
можно долго размышлять о том, что побег из кофейни сказался бы негативно на атмосфере, что сухое молчание заставило бы бокуто задавать еще больше вопросов, что извинения с последующим выходом в уборную и прыжком из окна заказало бы ему дорогу сюда навсегда, однако правдивость этих предположений проверить уже не удастся. акааши ответил, тем самым подняв белый флаг, подарив надежду на окончание холодной войны и совершив то, что самому себе клялся никогда-никогда не совершать.
на лице бокуто расцветает улыбка, совсем не коррелирующая с фантомным ударом берца в солнечное сплетение: голос акааши мог бы с легкостью выбить землю из-под ног, но то ли бесчисленные часы в качалке дают о себе знать, то ли у гравитации отклонений в планах пока еще нет.
акааши — красивый.
— а я. . .
— в автомастерской.
— а? — акааши, разочарованный самим собой, опускает взгляд, а бокуто удивленно глазами хлопает. ожидания в потолок не взлетают, но в груди становится горячо — учащенный пульс требует ответов.
молодой человек из цветочного за углом устало вздыхает и трет переносицу, опуская веки. идти на попятную, видя огонь во взгляде напротив, уже определенно поздно. нужно было уходить молча.
— как минимум, от тебя вечно пахнет машинным маслом так, что ни один местный диффузор не справляется.
— как минимум?
— еще пятна на одежде и волосах. слишком громкие зевки. ночные смены в районе, где круглосуточного почти и нет ничего. мозоли на руках. иногда грязь на коже. мне продолжать?
такой сомнительный перечень мог расстроить в целом, кого угодно, но бокуто только и мог думать о том, что акааши все эти детали в нем замечал. «вау,» — протянул котаро; «он безнадежен,» — подумал кейджи.
— у тебя индейка уже остыла, скорее всего, — кивает в сторону чужой тарелки акааши. стоя на этом махоньком столике, она кажется непропорционально большой. на губах появляется намек на улыбку — бокуто никогда раньше здесь не сидел и стол он этот выбрал только из-за него, акааши, одного. как бы он упорно не пытался делать вид, что присутствие бокуто тяготит, изучающие взгляды он то и дело бросал.
оказывается, мир не разрушится, если к бокуто приблизиться; наоборот, можно отвлечься, унять тревогу и сосредоточиться лишь на том, чтобы улыбка не стала ярче допустимого. акааши почти успел поверить, что перед ним все-таки самый обычный человек, пусть и с самым необычным цветом глаз, который вблизи казался еще краше.
— давай номерами телефонов обменяемся! — выдает бокуто, ставя локти вокруг опустевшей тарелки. акааши, еще не успев до конца осознать произошедшее, лишь вскидывает бровь. с губ не срывается даже вопроса «зачем»: есть, отчего-то, уверенность, что ответ у сидящего напротив механика найдется. руку акааши протягивает с усталым вздохом, бокуто вкладывает в нее разблокированный телефон со взволнованной улыбкой. в этом молчании для него было благословение — учащенное необдуманными поступками сердцебиение заглушало собой абсолютно все мысли. на месте ответов была лишь надежда ничего не испортить.
экран телефона акааши гипнотизировал: самым простым решением было написать случайный набор цифр, ведь всегда есть возможность сослаться на опечатку. еще можно было указать рабочий номер, все равно лежит в открытом доступе. набирать свой личный казалось самым неправильным выбором, но кейджи оправдал его для себя за считанные секунды. так бокуто точно не будет мешать работе, а сам он не окажется лгуном.
— как тебя записать? — бокуто ловит чужой взгляд, забирая телефон.
— «по этому номеру не звонить». надеюсь, не слишком длинно. а теперь прошу меня извинить.
от акааши не звучит ни «пока», ни «до скорой встречи», но даже в этом бокуто видит добрый знак: отсутствие прощания предполагает следующую встречу.
в списке контактов появился один новый: акааши из цветочного за углом.
———
уже через несколько дней кейджи понимает, что беспокоился (снова) зря. не поступало никаких звонков посреди ночи, не было сообщений ни в одном из мессенджеров. то ли бокуто действительно последовател данному ему совету, то ли акааши все еще думал о нем гораздо хуже, чем следовало. пересечения в кофейне продолжали быть молчаливыми. как только количество посетителей вновь сжалось до постоянной стаи, все вернулось на свои места, включая котаро. он вновь занимал свой любимый столик у окна и не предпринимал попыток влезть за тот, неудобный, пускай и облюбованный акааши.
каждый вечер куроо предлагал написать ему самому («бро, надо действовать, пока на твою зазнобу никто другой глаз не положил»), но бокуто картинно дулся и раз за разом припоминал, как сам куроо в свое время не мог подкатить к цукишиме («эй, бро, не так все было»). котаро же, не получивший телефона акааши в ответ не только боялся оказаться незамеченным, но еще и опасался разрушить все гипотетическое и не успевшее случиться.
привычное течение времени меняется с обострением тревоги акааши. в сезон свадеб работы у него всегда слишком много. в этом, безусловно, есть свои плюсы: чем больше заказов, тем больше денег и тем свободнее пара следующих месяцев. но до этих месяцев еще далеко, а ответственность — липкая и чересчур тяжелая — на плечи давит уже сейчас. кажется, что еще мгновение, и они не выдержат и сломаются под непосильным грузом. у акааши, трудящимся над очередным букетом, трясутся руки, перед глазами мутнеет, сердце в самой глотке стучит. треск неисправной лампы над головой синхронизируется с нервным тиком — от тревоги акааши тошнит.
к автомастерской ноги несут его сами. нужно было хоть чье-то живое присутствие, а еще была надежда, что бокуто сможет своим присутствием тревогу попросту вытеснить. шагал акааши неровно, цепляясь о каждый поребрик, щелкая пальцами спрятанных в карманы пальто кулаков. кейджи знал, что нет поводов так невротически переживать, но мозг эту информацию отторгал, не усваивал, мешал жить.
— можно у тебя посидеть немного? — акааши ничего не объяснял.
— конечно, — бокуто не задавал лишних вопросов.
просто кивнул в сторону стола — единственного чистого места в мастерской — и вернулся к работе. ее у него тоже было на удивление слишком много. очередные амортизаторы, колодки, сцепления — рутинная, но неизменно медитативная работа. изредка бокуто посматривал на акааши; битое стекло во взгляде последнего постепенно сменялось интересом, крепко сцепленные ладони расслаблялись.
за бокуто акааши действительно наблюдал пусть со слабым, но интересом: в методичных и выверенных движениях было очень много любви. автозапчасти для котаро были любимыми кейджи цветами. осознание совсем не вязалось с приземленностью привычного образа механика. раньше казалось, что в его грубой работе нет места эмоциям и что в уродливый двигатель нельзя вкладывать душу, но у него получалось, и видно это было невооруженным взглядом.
для бокуто автомастерская была вторым домым, для акааши же стала убежищем. никогда ты не будешь мечтать в нем оказаться, но после будешь ему неизменно благодарен. за заботу, бережность и теплоту; на запах машинного масло закроешь глаза и на грязный пол глаза сможешь внимания не обращать. акааши подобрал ноги, каблуками уперевшись в край стола, и уложил подбородок на колени. удивительным образом рядом с бокуто действительно становилось спокойнее; недособранный букет совсем перестал волновать.
висящие на стене часы неизменно приближали окончание смены. требующие ремонта машины все не заканчивались, но усталость брала свое. вылезая из-под кузова очередного седана, котаро с трудом распрямляется. надо обязательно записаться на массаж.
— тебя отвезти домой?
вытирать руки о рабочую футболку, попутно прохрустывая позвоночником — дурацкая привычка. в любое другое время акааши бы окинул бокуто осуждающим взглядом, но сейчас у него, истощенного, хватало сил лишь на слегка вскинутые брови.
— да, пожалуйста. проедем мимо цветочного? мне надо закрыть магазин.
— хорошо. дай мне пару минут переодеться, и поедем.
неожиданная эмпатичность и аккуратность бокуто удивляла; акааши определенно думал о нем хуже, чем следовало бы. однако секрет был прост: механик прекрасно знал, какими граблями может устилать дорогу собственное сознание. иногда становится так плохо, что голова кажется смертельно тяжелой, а каждая мысль в ней — норовящей убить. бокуто забивается в угол, закрываясь от всех, надеясь, на самом деле, лишь на то, что его возьмут за руку и обнимут крепко-крепко, на ухо шепча, мол, хорошо все будет, ты только дыши, ладно? акааши прикосновения были не нужны, не было необходимости и в приободрении. ему попросту было невыносимо находиться наедине с собой — бокуто был лучшим человеком для того, чтобы с кем-то молчать.
даже его улыбка впервые не казалась акааши лишней. обычно она раздражала, потому что напоминала — сам он так не может; сейчас же он был ей благодарен за ту излучаемую уверенность, за которую так легко было цепляться. у него самого могло все из рук валиться, но бокуто был неизменным спокойствием, крутой скалой посреди морской глади, которой ни одна волна не страшна. в следующую встречу с психотерапевтом акааши скажет, что, оказывается, зря он так на бокуто наговаривал. его действительно было много, но это присутствие не было удушающим. наоборот, оно убаюкивало тревогу и волнение. к машине акааши шел на твердых ногах.
ехали молча. на кивок бокуто в сторону радио, акааши отрицательно мотнул головой. из чуть приоткрытого окна доносился шум вечернего токио: автогудки, треск неона, тиканье светофора, проносящиеся мимо голоса. вернувшись в машину после цветочного, акааши продиктовал адрес и прикрыл глаза. присутствие бокуто убаюкивало не только тревогу — ему самому удалось задремать. на утро это покажется удивительным: механик все еще был простым механиком, с которым у него, по стечению обстоятельств, совпадало время обеденного перерыва; такое доверие было беспочвенным, оттого — напрягающим.
но до утра еще много часов, и бокуто не будит акааши, боясь потревожить и напугать. вместо этого складывает руки на руле, упирается в них виском, отворачиваясь к окну и непроизвольно задумываясь, что же послужило первопричиной. но ее он узнает вряд ли, да и гораздо более важным теперь кажется другое — акааши не видит в нем врага. от этой мысли на душе становится теплее.
кейджи просыпается минут через десять, внимания на заглушенный мотор не обращает то ли из тактичности, то ли из желания как можно скорее заснуть снова.
— все нормально?
— мне лучше, спасибо.
захлопывая за собой дверь, акааши задумывается на мгновение: наверное, надо хотя бы помахать рукой на прощание. но рука так и не поднимается. вместо этого — «до встречи» одними губами, и бокуто в ответ тепло улыбается. машина трогается с места как только за акааши закрывается входная дверь.
———
— привет, — акааши останавливается около столика бокуто в следующий совместный обеденный перерыв буквально на несколько секунд, — спасибо за то, что отвез тогда.
— пожалуйста, — бросает бокуто уже вслед.
сердце из груди вырывалось: это был самый первый раз, когда акааши заговорил с ним без острой на то необходимости. с момента первой встречи прошло уже несколько месяцев, но это все еще не помешало бокуто залиться румянцем; никогда раньше он не испытывал ничего подобного. об акааши хотелось узнавать больше, с ним хотелось проводить время, ему хотелось нравится.
однако для встреч нужен был повод, а их у котаро не было. куроо говорил, что надо просто перестать ссать и позвать уже на обычное свидание: сгонять на недавно вышедшего человека-паука, а после зайти в кофейню и поболтать. бокуто оставалось только вздыхать, потому что он знал — с акааши такое не прокатит.
сам акааши, наблюдая за озадаченным бокуто, мягко улыбался. на прошлом сеансе с психотерапевтом пришлось признать, что котаро совсем его уже не отталкивает и не раздражает. наоборот, была потребность следующей встречи, проведенного вместе времени и поделенной на двоих тишины. осознавать эту правду — сложно, болезненно, неприятно; на горизонте начинала маячить перспектива необходимости доверять и открываться. с этим у акааши были проблемы.
все, что его успокаивало — отсутствие желанных встреч. пока их нет, можно спокойно лелеять рождающуюся внутри нежность, не давая о ней знать никому больше. конечно, бокуто можно предложить прогуляться вместе в парке или же позвать на выставку вермеера, и тот даже вряд ли откажется, но страх гипотетического и еще не успевшего случиться останавливал.
и только одной судьбе доподлинно было известно: следующая встреча — дело давно решенное.
свинцовые облака неприятно затягивали небо, укутывая город пуховым одеялом. ветер успокаивался, затихал постепенно, уговаривая листву перестать шелестеть. город будто бы погружался в спячку, но спокойствие было обманчивым: шла подготовка к буре.
в автомастерской потемнело слишком резко — бокуто напрягся сразу же. до вечера было еще далеко — до привычного времени включения дополнительных ламп еще было пару часов. живот скрутило как только он приоткрыл дверь. вязкий и тяжелый воздух оседал в легких пылью: вот-вот должна была начаться гроза. бокуто же, как всегда, в автомастерской был один.
небольшой поток клиентов и не самое очевидное место не давали причин расширяться: круглосуточную работу обеспечивали всего четверо механиков. обычно в этом не было никакой проблемы, но приближавшаяся гроза норовила таковой стать. потому что грозы бокуто боялся до дрожи в коленях с самого детства. конечно, он переживет истеричный приступ стихии, но, господи боже, как тяжело в такие моменты быть одному. нельзя ни сосредоточиться на работе, ни отвлечься на что-то еще; не помогут наушники и задернутые шторы — каждый раскат грома будет отдаваться в грудной клетке и по вспотевшим ладоням.
быть одному в такие моменты — невыносимо. бокуто тянется к лежащему на столе телефону масляными пальцами.
— можно к тебе прийти? — вопрос срывается сразу с окончанием гудков.
— за окном дождь, — недоуменно произносит акааши.
— гроза, — нетерпеливо поясняет бокуто, — в этом и дело.
— приходи.
акааши сбрасывает звонок и еще несколько секунд смотрит в экран, не до конца принимая реальность. в нервозности голоса бокуто не было смысла: в грозе нет ничего необычного, но отказывать было бы попросту нечестно. букет акааши продолжал собирать механически, все его мысли были совсем не о том, сочетаются ли альстромерии с гипсофилами или лучше их все же оставлять только в формате моно-букетов. все его мысли были только о механике, что сейчас бежал под проливным дождем и, наверняка, без зонта. раз в пару минут кейджи бросал взгляд на смартфон.
в списке контактов появился один новый: бокуто.
все гипотетическое и не успевшее случиться приближалось как та самая треклятая гроза, и зонта у бокуто действительно не было. первые удары грома прошлись дрожью по пояснице, вспышка молнии заставила остановиться и закрыть глаза. за пару минут бокуто промок полностью, но было плевать; все, что имело смысл — поскорее оказаться рядом с акааши.
так было не всегда. малышом котаро с радостью наблюдал за бушующей природой, а потом во время одних из летних каникул в деревню его дедушки с бабушкой пришел шторм. оборванные провода, поваленные деревья и сорванные крыши отпечатались вечным страхом на сердце. бокуто волосы со лба убирает, срываясь на бег. до цветочного остался километр, не больше.
в магазин он заходит под аккомпанемент очередного раската и своего собственного колотящегося сердца. акааши сразу видит, что бокуто не в порядке: бегающие глаза, вздымающаяся грудь, видимая дрожь при молнии, сделавшей помещение на мгновении неестественно ярким.
— садись, не стой в дверях, — акааши говорит мягко, пытаясь чужой взгляд перехватить. таким он бокуто еще не видел никогда.
кейджи откладывает ножницы с веточкой гипсофилы и осторожно приближается к котаро; берет его под локоть осторожно, задумываясь о первопричине. такая боязнь грозы не бывает беспочвенной. сам акааши с удовольствием прислушивался к раскатам и наблюдал за разрезающими тучи молниями: ему в них виделась завораживающая и неподвластная мощь.
ее же он видел в бокуто в тот день, когда тревога была чересчур сильной. тогда бокуто стал поддержкой, и теперь был черед акааши. кадык дергается нервно: брать любую ответственность за другого человека — страшно. но бокуто от прикосновений начинает понемногу расслабляться, и акааши понимает, что все делает правильно. он подводит бокуто к своему столу и возвращается к работе.
сидеть подле акааши — здорово. бокуто складывает руки, упирается в них подбородком и молча следит за его медитативными движениями. раскаты грома все еще заставляют вздрагивать каждый раз, но он больше не один. рядом с акааши практически не страшно.
— ты как?
— не очень.
голос у бокуто был непривычно тихий. акааши, даже не глядя, положил руку ему на плечо, пока сверялся со списком заказов. в этом будто бы не было ничего из ряда вон выходящего, но кейджи знал, что как раньше уже не будет. однако как раньше уже и не хотелось — кейджи понимал, что фатально потерян.
он рассказывал о том, как прошел день, какой фильм смотрел вчера и сколько интересных заказов у него на следующую неделю. говорил бокуто все, что придет в голову, и видел, как тот успокаивается, отвлекается и даже дышать начинает ровнее. удивительно, насколько разными они были: даже поддержка была необходима совсем иная. но акааши был рад ее оказать, а бокуто — принять.
вдвоем было хорошо.
к тому моменту как закончилась гроза, бокуто успел полностью высохнуть и даже согреться, несмотря на обязательную для цветочного прохладу. на часах еще не было даже семи: до конца его собственной рабочей смены оставалось больше часа и одна срочная тачка.
— спасибо, — бокуто осторожно коснулся руки акааши.
— не за что, — акааши взял ладони бокуто в свои.
они смотрели друг другу в глаза всего на пару секунд дольше положенного, но сердце кейджи успело пропустить необходимый удар, а румянец — залить щеки котаро.
— до встречи?
— до встречи.
———
в следующую встречу у акааши появилось еще одно «как всегда» для тех дней, когда его смене еще только предстояло начаться, а бокуто свою, ночную, уже завершил. стакан воды с капучино резко контрастировали с утренним «как всегда» котаро, но кейджи предпочитал обходиться без завтрака. неизменно полупустая чашка по окончанию диалога свидетельствовала лишь о том, что кофе никогда не был причиной ранних визитов.
причина всегда сидела напротив и увлеченно рассказывала о своей работе, своих увлечениях и своей семье. акааши быстро выучил его глупое лицо: яркую радужку, пухлые губы, неглубокую морщинку меж бровей и даже еле заметный шрам у виска. «наверное, ударился на работе,» — размышлял акааши, слушая о скором интересном заказе; бокуто пообещали работу с олдскульным скайлайном, и его радости не было предела. вдвоем они теперь сидели за столиком у окна: солнце ласкало своими нежными лучами выразительный профиль акааши, и бокуто то и дело сбивался с мысли, будучи не в силах сосредоточиться ни на чем кроме темноты его глаз.
выбор общей территории в первое совместное утро проходил под заинтересованным взглядом бариста. для него в происходящем не было никакой загадки: первый заметил те неловкие взгляды, то и дело бросаемые с разных концов зала. хорошо, юкиэ сегодня задерживается — точно бы отпустила смущающий комментарий. обычно она приходила вскоре после открытия, заказывала свое собственное «как всегда» и сидела, склонившись над книжками, до самого вечера. сейчас же все тридцать шесть квадратных метров были в распоряжении этих двоих. они выглядели друг для друга созданными; не творцом и его музой и не идеальными половинками единого целого, а завораживающим диптихом. и бокуто, и акааши притягивали взгляд по отдельности и до судьбоносной встречи, отчего образовавшийся после союз был еще более ценным.
— сядем к окну, хорошо? я за твоим столиком еле помещаюсь, — смущенно протянул бокуто, оплачивая заказ.
— ладно, — залившись мягким смехом, согласился акааши.
он и сам уже не помнил, когда последний раз так расслабленно себя чувствовал.
пришедшие позже юкиэ, сарукуй и коноха произошедшим переменам ехидно улыбались: те неловкие взгляды не остались незамеченными и для них тоже. парни даже забились на косарь, кто из этих двоих сделает первый шаг, но на жаждущие подробностей взгляды бариста лишь качал головой, мол, ничего я не знаю, отвалите. деньги так и остались нетронутыми, а бокуто с акааши начали проводить все больше времени вместе.
так акааши узнал, что бокуто обожает поп-панк девяностых и нулевых, редко смотрит фильмы и до сих пор пускает слезу на мультфильмах детства. бокуто, в свою очередь, старательно запоминал годара, трюффо и генсбура, чтобы прогуглить в выходной день. но однажды, смеясь, акааши признался, что неделю не мог выкинуть из головы good 4 u оливии родриго, чем очень удивил постоянную покупательницу. годившаяся в матери женщина привыкла видеть его аккуратно покачивающим головой в такт очередному лоуфай миксу, но никак не задорно подпевающим звучащей в колонке каждого магазине поп-песне. бокуто это показалось очень-очень милым.
теперь, чтобы пойти на обеденный перерыв, он выходил на пять минут пораньше: ему нравилось встречать акааши у дверей цветочного. тот раз за разом закатывал глаза, но следом обязательно тепло улыбался. рядом с котаро было тепло и уютно, его присутствие не душило и не чувствовалось наброшенной петлей на шею, фантомное присутствие которой кейджи раз за разом ощущал, стоило остаться с кем-либо хотя бы на относительно продолжительное время.
— тебе необязательно заходить за мной каждый раз, — осторожно сказал акааши по пути к кофейне.
— знаю, — непосредственно объявил бокуто.
акааши еле заметно улыбался: в постоянстве бокуто не было навязчивости, но в нем было очень много спокойствия и стабильности. они все еще не общались за пределами обеденных перерывов, ни единого чата ни в одном из мессенджеров не было заведено. иногда, по вечерам, акааши гипнотизировал номер бокуто: с ним, почему-то, хотелось делиться произошедшим за день. он ему, правда, так ни разу и не написал, побоявшись показаться навязчивым, но сам порыв уже стоил целого мира.
———
а потом бокуто пропал.
он не зашел за акааши днем, не явился в кофейню сам. не появился на людях после следующей ночной смены. сидя за столиком у окна в одиночестве, акааши чувствовал себя глупо. этот вечно залитый солнцем угол ассоциировался с бокуто, с его улыбкой и с радостно вторящими солнцу желтоватыми радужками. кейджи даже спросил у бариста, не знает ли тот ненароком, где пропадает механик, но тот лишь покачал головой. в прошлый раз об отпуске он предупредил каждого из постоянников; тишина не была ему свойственна, «ты ведь и сам уже это знаешь».
вернувшись в цветочный, акааши не выдерживает и все же звонит; морщась, зажимая пальцами переносицу и приподнимая тем самым оправу. однако как только бокуто выдает «да?» после нескольких чересчур медленных гудков, акааши становится легче дышать.
— давно тебя не было видно, — надев наушники и отложив телефон, заводит разговор кейджи, — ты в порядке?
— представляешь, руку сломал! этот скайлайн дурацкий оказался в совсем дерьмовом состоянии, — увлеченно начинает рассказывать котаро, — я, конечно, люблю работать со старьем, но не в случае, если оно так отчаянно пытается меня убить.
смех бокуто заставлял улыбаться и акааши, опрыскивающего выставленные на продажу цветы. задор в чужом голосе не был способен убить ни гипс, ни вынужденный больничный.
— не хочешь прогуляться? — акааши и сам не до конца верил, что действительно это сказал, замерев с пульверизатором рядом с розами.
— конечно! — ответ бокуто не давал возможности сомневаться в реальности.
перед входом в парк кейджи нервничал: куда делся тот страх, останавливающий от движения вперед? куда делось раздражение к чужой открытости? почему сердце бьется чаще от приятного предвкушения, а не от надежды никогда больше не пересекаться? казавшиеся изначально несочетающимися различия становились необходимостью. рядом с бокуто легко быть смелым, потому что была уверенность — он обязательно поддержит.
сидя на лавочке в парке, котаро нервничал тоже: неужели все это происходит взаправду? неужели они правда встречаются не по стечению обстоятельств в пределах знакомой кофейни? сначала акааши казался недосягаемым — утонченным, серьезным, закрытым до ужаса. а потом оказалось, что он трепетный и искренний. рядом с ним совсем не страшно быть тихим и испуганным, потому что была уверенность — он обязательно поддержит.
видеть бокуто с закованной в гипс рукой у груди было странно. мозгом акааши понимал, что с таким отягчающим он уже не мог быть той самой нерушимой скалой, но сердце такое изменение отрицало. стоило с бокуто заговорить и на душе стало уже привычно спокойно.
— как рука? — кивнул акааши.
— да нормально. разве что бесит, что в зал ходить не могу, форму ведь потеряю, — засмеялся бокуто.
гулять вот так, бесцельно и без оглядки на часы, было приятно. акааши рассказывал все, что пропускал бокуто: и как бариста разбил недавно одну из кружек, и как юкиэ закончила, наконец, перевод и сидела целый день без единой книжки, и как сарукуй с конохой просидели неделю молча. «кажется, у конохи что-то не сошлось в вычислениях, а сарукуй чересчур быстро нашел ошибку,» — акааши говори непривычно много, но бокуто слушал с интересом. в раз за разом перехватываемах взглядах была благодарность и нежная радость. вдвоем действительно было хорошо.
сломанная рука, казалось, котаро совсем не мешала. развязанные шнурки вызвали излишне драматичный вздох, но никакой просьбы о помощи не последовало. акааши только и оставалось смотреть, вскинув бровь, как тот закидывает ногу на ближайшую мусорку и, чуть высунув язык от сосредоточенности, старательно завязывает бантик. перелом был лишь одним из череды событий его далеко не самой яркой жизни, никак не влияющим на общий настрой.
— через неделю, кстати, уже снимут! на работу, по идее, выйду через две, — улыбался бокуто.
— здорово, — улыбался в ответ акааши.
он к бокуто успел привыкнуть и привязаться; кофейня без него казалось пустой. картинка будто не была цельной без его заляпанной футболки, тонкого запаха машинного масла и нервных дерганий колена под столом. но бокуто не был привычкой акааши — он был важной деталькой сложного механизма, позволявшего акааши жить без страха оказаться запертым в своей голове. ему он, понятное дело, не скажет об этом ни слова: признаться самому себе в собственной слабости было непросто, доверить ее кому-то еще — попросту немыслимо.
но акааши даже и подумать не мог, что сам успел стать такой же необходимостью. бокуто не пугала его отталкивающая всех холодность. наоборот, она казалась штилем, обласкивающим каждый острый угол прибрежных обрывов. им гораздо привычнее бурные волны извечных перепадов настроения, но именно недавно обретенное умиротворение свободных вод оказалось жизненно необходимым. котаро никак не мог взять в толк, почему кейджи остается рядом, оттого за каждую секунду был до глубины души благодарен.
всю свою жизнь он слушал о том, какой он шумный, непоседливый и назойливый, о том, что выносить и терпеть его сложно, о том, что перепады его настроения выносить невозможно. бокуто самому со своей эмоциональностью тяжело, и других, ему казалось, за попрекания винить был не в праве, но теперь, прогуливаясь под зацветающей сакурой, хотелось верить, что с акааши все будет иначе.
— прости, можешь меня сфотографировать? мне для рабочей инсты, — остановился акааши.
— конечно! — полез за телефоном бокуто.
мысль о том, что он чем-то поможет акааши, была очень и очень теплой. тот, в своем светлом кардигане и легких брюках, вновь вызывал лишь ассоциации с самыми очаровательными мальчишками миядзаки. забыть такую картинку в принципе невозможно, но у бокуто даже будут фотографии. наверное, это и есть начало доверия? котаро улыбался.
из парка они выходили, когда уже совсем стемнело. у акааши завтра еще один выходной, у бокуто — очередной день больничного. у первого не было никаких планов, у второго — и подавно; договариваться о следующей встрече было естественно и правильно. расходиться было не грустно: до следующей встречи было несколько суток.
послезавтра они встретились тоже. акааши уставал каждый день, но усталость эта была приятной. не той, что тяжелым грузом на плечи ложится, а той, что спать крепче помогает лучше любого снотворного. они помогали друг другу неосознанно, а затем искренне удивлялись, почему их тандем хорошо работает. к этому моменту бокуто слышал акааши в каждой песне о поп-панковской любви; акааши слышал бокуто в каждой инструментальной пластинке.
i don't want this moment to ever end //
// where everything's nothing without you
хотелось быть ближе; влюбленность плетистой розой цеплялась за сердца, забивая клапаны и камеры. но удивительным образом совсем-совсем не мешала дышать.
———
оставаясь наедине с собой, акааши долго смотрел в потолок. в бокуто он был, без сомнения, влюблен. в его яркий смех и искреннюю улыбку, в рассказы о сестрах и работе, во внимательный взгляд и драматичные вздохи. чувства были теплыми, но все равно пугающими: бесконечные «а что если» захватывали разум, стоило расстаться. о бокуто акааши, кроме психотерапевта, никому не рассказывал, нежно препарируя каждую мысль о нем.
их не было чересчур много, но каждая из них задевала за живое. а не отвернется ли, познакомившись с тревогой поближе? а нормально ли воспримет регулярную потребность в молчании? а вдруг он вовсе не воспринимает происходящее всерьез? акааши никак не допускал мысль, что подобными вопросами терзался и сам бокуто. ответ на каждый из них был очевиден, но слов — тем более неозвученных — было мало что одному, что другому. даже пронзительных и давно уже не неловких взглядов было недостаточно. действия всегда говорили громче.
когда бокуто пришлось действовать, гипса на руке уже не было. в день освобождения он отправил акааши селфи прямо из кабинета врача, мол, смотри, совсем скоро будем ходить на обеды вместе вновь! в ответ пришел милый стикер, и котаро уже знал, что это достаточно эмоциональная реакция для такого события по меркам кейджи.
буквально через сутки акааши вновь накрыло тревогой. происходило слишком много всего: недавний фотосет привел много новых подписчиков, количество заказов возросло слишком быстро. было страшно не справиться, переутомиться, упустить возможности. колотящееся сердце отдавалось дрожью и стуком зубов; голову хотелось попросту снять: чтобы не видеть календаря и сообщений, чтобы попросту не думать. хотелось оказаться рядом с бокуто, но тот все еще сидел на больничном. обжигающее дыхание драло глотку, пока гудки вновь казались оглушающе громкими и бесконечно длинными.
— бокуто, я. . .
— сейчас приеду.
бокуто не надо было ничего объяснять: чужую тревогу он слышал, чувствовал пробирающимися под кожу мурашками. в машину он залезал в домашних спортивках и мятой футболке. быть рядом — необходимо. обычно расслабляющая дорога до работы сейчас лишь нервировала: светофоры моргали слишком медленно, соседние легковушки сигналили слишком громко.
влюбленность в акааши была о нежности и заботе. переполняющие эмоции были лишь светлыми и способными заглушать страх. в любое другое время бокуто мог сомневаться и думать «а достоин ли я?», но сейчас он знал одно: акааши в нем нуждается. он находит его так и замершим над телефоном во время звонка, поднятый взгляд был стеклянным.
— я здесь. я рядом.
— спасибо.
голос у акааши был совсем-совсем тихий, бокуто едва расслышал совсем не обязательную в текущей ситуации благодарность. следующий выдох был и того громче — флорист упал в рядом стоящее кресло, все-еще-на-больничном механик упал на пол рядом. за эти месяцы он уже знал: все, что от него требуется — быть рядом. сидеть и слушать, как чужое дыхание выравнивается, а руки перестают дрожать. акааши не нуждался в уговорах и заверениях, ему нужно было кожей чужую уверенность чувствовать.
у бокуто ее было вдоволь. браться за любое из множества запланированных сегодня дел даже после вновь обретенного спокойствия было уже бесполезно. на концентрацию сил совсем никаких было, да и смена закончилась добрых полчаса назад. в машине бокуто акааши было спокойно; ему нравилось лениво наблюдать за поворотами руля и беглыми взглядами в зеркало заднего вида. иногда бокуто обеспокоенно смотрел и на него самого — акааши в ответ чуть приподнимал уголки губ в улыбке.
— я не хочу домой.
— хорошо.
мысль о том, что ему вновь придется смотреть на потолок в одиночестве была невыносимой. бокуто не задавал вопросов, лишь на ближайшем перекрестке развернулся в сторону своей квартиры. куроо был у цукишимы, надо только не забыть скинуть сообщение с предупреждением. поняв, что курс сменился, акааши задремал. присутствие бокуто убаюкивало — уже не череда случайностей, аксиома.
и только увидя безмятежное лицо уснувшего акааши, бокуто выдохнул сам. он чувствовал слишком много: ответственность, беспокойство, страх, выбивающую из-под ног землю любовь и завоеванное доверие. каждое из них оглушало, парализовало нервные окончания, стремилось завоевать все внимание. рядом с акааши всегда хотелось быть лучшей версией себя — той самой непоколебимой уверенностью, которой в любом случае хватит на них двоих. только бокуто знал, что в какой-то момент нервы не выдержат, и наступления этого дня он страшился больше всего. а пока, в припаркованной у дома машине, под теплым фонарным светом, можно было бесстыдно разглядывать лицо акааши. с первого дня окрещенное самым красивым и давно уже ставшим самым любимым.
проснулся кейджи от лая пробегавшей мимо собаки. поняв, что котаро вновь не решился его будить, он слегка покраснел. такая забота в мелочах была непривычной и абсолютно обезоруживающей. сейчас истеричное желание быть где-угодно, лишь бы с ним и не дома, уже начинало вызывать чувство вины. а вдруг он не один, а вдруг это чересчур, а вдруг. . .
— куроо дома нет, а на работу я тебя завтра отвезу. пойдем? — в голосе бокуто не было и намека на нервозность.
— угу, — в голосе акааши все еще оставались крохи тревоги.
в небольшой однушке не было излишеств: несколько плакатов на стенах, несколько горшков с цветами на полу прямо возле брошенных на него матрасов. бокуто достал одну из своих чистых футболок и всучил акааши. после такой эмоциональной мясорубки ужасно хотелось спать. первым уснул бокуто; провалился в сон за считанные мгновения. под его мерное дыхание уснул и акааши. родная кровать никогда не казалась такой удобной, как чужой старый матрас.
проснулся первым, наоборот, акааши. многолетняя привычка вставать в одно и то же время практически не сбоила. наступила его очередь наблюдать за спящим бокуто; даже сейчас он не выглядел беззащитным. спокойным, расслабленным — да, но никак не беззащитным. видит бог, акааши мог бы разглядывать его часами, однако до смены было не так много времени.
в цветочный совсем не хотелось: там опять заботы, заказы и обязательства. случайные посетители и постоянники, у которых успели завять тюльпаны. акааши свою работу любил до безумия, но сейчас он был запросто готов ее обменять на безмятежный день рядом с котаро. в этот раз они расставались с улыбкой на губах: не было сомнений ни в искренности, ни в возможности доверия; следующая встреча в любом случае состоится совсем скоро.
———
бокуто был рад выйти с больничного. он соскучился и по тачкам, и по кофейне, и по бариста, и по юкиэ, и даже по сарукую с конохой. задорное «хэй-хэй-хэй» было громче шума кофемашины, ответный смех всех присутствующих был радостным и мягким. в этих тридцати шести квадратных метрах бокуто действительно не хватало. акааши, перекочевавший окончательно за столик у окна, был особенно рад вновь видеть любимое лицо напротив. не было никаких озвученных признаний, не было говорящих прикосновений, но было всепоглощающее тепло и уверенность: все обязательно будет хорошо.
— у меня друзья организовывают выставку, не хочешь со мной сходить? открытие в твой выходной как раз, — акааши все еще никому не говорил о бокуто.
— давай! — бокуто не был на выставках очень и очень давно.
в их с куроо квартире было три приличные рубашки, и ни одна из них не принадлежала бокуто, но выглядеть хотелось прилично, поэтому в отсыпной котаро поехал за первым в жизни костюмом. родители бы им обязательно гордились, надеясь, что это возвращение на путь истинный и первые попытки взяться за ум. встречают ведь, как обычно, по одежке. однако бокуто просто хотел впечатлить акааши, и это ему удалось более чем.
кейджи привык его видеть в замызганных спортивках и мятых футболках, с масляными пятнами и кое-как уложенным волосами. сейчас же к нему подходил молодой человек, который никак не мог ассоциироваться с автомастерской. у акааши впервые не было слов: только прикованный к бокуто взгляд и тихое «вау» на выдохе.
сначала все было хорошо. акааши улыбался знакомым, представлял бокуто как своего дорогого друга, а тот пожимал руки в знак приветствия. по залам сновали официанты с бокалами шампанского, фотографы вылавливали знакомые лица — это был новый и непривычный для простого автомеханика мир. каким бы ни было его воспитание, светские тусовки родителей он отвергал на подсознательном уровне. после двенадцатого рукопожатия и пятнадцатой натянутой улыбки стало плохо. в его воспоминаниях выставки были про разглядывания работ, а не про пресловутый нетворкинг. в ушах зашумело, захотелось исчезнуть.
— извини, я скоро вернусь.
бокуто отправился в уборную, не дожидаясь ответа акааши. случилось самое страшное — качель сделала солнышко. выворачивало от самого факту существования: нужно было забиться в угол, сжаться, задохнуться, перестать быть. в туалете не было дурацкой фоновой музыки и одинаковых разговоров. забившись в угол и обхватива колени, бокуто думал о том, какой он все-таки бесполезной. происходившее подходило акааши идеально, но ему здесь не было места. логические цепочки нервным мозгом строились с поражающей скоростью: если бокуто не было места здесь, то ему ведь нет места в жизни акааши вовсе?
все было зря. все было бесполезно.
акааши в уборную зашел запыхавшимся. почувствовав неладное сразу же, он решил приглушить подсознание. мало ли, могло ведь просто показаться. но бокуто не возвращался ни через минуту, ни через два и даже ни через десять. его не было в залах, его никто не видел. найти его в таком состоянии было страшно: от привычного спокойствия не осталось и следа.
— бокуто, я здесь, я рядом, — опускаясь на колени, проговорил акааши, — все будет хорошо, слышишь?
до котаро было важно достучаться, убедить в безопасности, напомнить, какой он сильный на самом деле. акааши взял его дрожащие руки в свои, как тогда, после судьбоносной грозы.
— хочешь уйдем? — акааши уже понял, что ошибся.
— нет, — бокуто совсем не хотел подводить.
— все уже начинают расходиться, да и я хотел показать тебе еще одно место. там ни с кем не придется разговаривать.
из музея они выходили, переплетя пальцы. бокуто было неловко за свою выходку, но уверенное и доброе прикосновение акааши было громче любых обещаний. ничего ужасного не случилось. сев в машину, акааши забил адрес в навигатор и отказался давать какие-либо комментарии. на его лице играла заговорщическая улыбка, и бокуто готов был отдать многое, чтобы сохранять ее в памяти именно такой.
выехав за пределы токио, они оказали в открытом поле, на котором постепенно скапливались автомобили. прожектор выводил на стены заброшенного ангара таймер с обратным отсчетом. кинотеатр под открытым небом нравился бокуто гораздо больше. припарковавшись в условном третьем ряду, бокуто ослабил галстук.
— а что смотреть будем? — в голосе уже был привычный задор.
— не скажу! но обещаю, тебе понравится.
«римских каникул» бокуто никогда раньше не видел. в детстве черно-белая классика не была интересной, а сейчас уже было и не до нее как-то вовсе: успеть бы отсмотреть все только что вышедшие новинки. с первых минут оказалось, что зря. простой сюжет увлекал, бокуто любовался анной, а акааши любовался им.
под самый конец у котаро защипало глаза: главным героям предстояло расстаться после хлопка автомобильной двери, но их с кейджи ждут долгие годы вместе и еще множество таких хлопков.
— бокуто.
— а?
стоило бокуто чуть повернуть голову, как акааши пальцами коснулся скулы. продолжать надумывать не было смысла: дальше только вместе. поцелуй был мягким и трепетным. он был не требованием, а обещанием и признанием. уши у бокуто горели. пока на экране брэдли передавал анне фотографии в качестве воспоминаний, котаро с кейджи создавали свои.
блеском зрачков проносились финальные титры «каникул». героев ждал счастливый финал, но у котаро с кейджи все еще только начиналось. дернувшийся кадык скакнул по гортани. бокуто перехватил чужие пальцы возле своей щеки.
— я тебя люблю, — на тихом выдохе и со всей возможной искренностью.
— я тебя тоже очень сильно люблю, — не отводя взгляда и с приобретенной от этой близости уверенностью.
———
в следующий день осеннего солнцестояния выходной был и у бокуто, и у акааши. в следующий день осеннего солнцестояния они вместе оставляли подношение в храме.
ученые говорят, что когда млечный путь с андромедой все-таки столкнется, на людей это мало повлияет. самым большим последствием будет постепенное исчезновение звездного неба. но из-за яркой ночной иллюминации токио звезд не было видно уже очень давно. бокуто котаро и акааши кейджи, на самом деле, были небесными телами одной галактики.