Склонив голову Константин прикрывает рот ладонью, морщится от запаха, старается представить пятно гниющих листьев, влажных, липких, как натянутая лихорадочно блестящая, покрытая паутиной чёрных жилок кожа.
— Нет, — всё же отворачивается, шумно сглатывает, подступившую желчь — во тьме закрытых глаз до боли видит чужой слепой взгляд.
Плохо.
Белёсые пятна не уходят, отпечатываются на полотне рассудка: с каждым вдохом их становится больше.
Очень плохо.
— Мне жаль, — де Сарде сдерживает кашель, до боли сглатывает горький воздух, — Прости, — едва ли громко; едва ли очевидно перед кем эмиссар признаёт поражение.
Ядовитую, рваную тишину делили трое.
Присутствие Курта было слишком привычным, незаметным в когтях застывшего ожидания. Нерешённого контракта — правды.
Всё началось слишком просто; встреча с гигантом казалась единственным препятствием, знамением нового.
Если его удалось остановить, значит и другой зверь будет поражён.
д’Орсей был в этом уверен.
Как и должны были верить другие.
— Нет, дорогой кузен, ты не должен, — развернувшись на коротких каблуках, Константин шагнул вперёд, почти бросаясь к широкой кровати — колени больно упёрлись в ковёр, а локти столкнулись с грубым одеялом, — Не должен, — слова нескладные, тяжелые.
Хриплый выдох царапает слух, отзывается прикосновением: ладонь Даниеля де Сарде, человека, чей путь эмиссара вспыхнул слишком ярко, прежде, чем громко угаснуть от дикого дыхания Тир-Фради была сухой, напоминающей кору молодого дерева.
Неправильно.
— Если бы я мог, то забрал бы всю боль, — так, когда-то сам де Сарде утешал юного наместника, — И малихор, — треснув, голос Константина затих шёпотом.
— Леди Моранж, — скользнув выше, ладонь-ветвь накрыла затылок, мягко придерживая, — Она обещала найти лучшего доктора, — по-детски, но упрямо, так, чтобы каждое отчеканенное слово было услышано, осознанно и печатью закреплено в обеспокоенном рассудке.
— И при возможности обратиться к островитянам, — стискивая зубы замечает Курт.
Не верит; крепче давит на стену, до скрипа кирасы, до боли, до дрожи в напряжённых плечах.
Держит лицо, пряча истину за мелочностью наёмника.
Статуя, мрачная фигура у фантомных ворот; через них либо пройдут, либо из них вынесут.
— Сиора, — вспоминает Даниель, скованно, согласно кивает.
— Кузен, — обращение сбивается, как и дыхание от невесомой ласки, поглаживания — сейчас д’Орсей неосознанно принимал это, как благословение, — Мы можем доверять принцессе? — тревожный вопрос, память об выводах от гонцов Мостового Альянса.
Что-то холодное цепляло набухшее после прибытия в груди солнце, душило чёрными щупальцами проталкивая кружащие голову мысли.
Лихорадочные идеи.
— Не знаю, что, — предчувствует Курт, раньше эмиссарского чутья, наставническая привычка.
— Всё в порядке, — смахнув прядь со лба Константина, останавливает де Сарде, — Если есть возможность, то мы должны ей воспользоваться, — правильный, думающий на одре не о верных вещах — не о себе, — Я рад, что это легло на мои плечи — никогда бы не смог простить себя, если бы малихор коснулся тебя, кузен — вас, наместник, — попытка облегчить, смягчить горечь отголоском сладкой шутки.
Но всё становится только хуже.
Непозволительно; неужели, он ещё не понял?
— Моя путеводная звезда, — д’Орсей вздрогнул, когда тень тепла Даниеля отдалилась.
Со стороны слышится хмыканье.
— Боюсь, тебе пора, Константин, — собственное имя не делает обращение ближе и теплее, наоборот, скалится отдалением, проведённой у самого носа невидимой границей, — Новая Серена нуждается в своём наместнике, — не укол, забота.
— Но, — протест.
— Доктора позаботятся обо всём, — выведенные линии становятся глубже, — Кузен, — проблеск кашля, — Прошу, — прикрыв губы ладонью, де Сарде отворачивается.
Что-то должно было произойти.
— Если, это поможет тебе, — плохое предзнаменование.
— Больше не нужно — не нужно приходить сюда, — предупреждение.
— Почему? — оступается Константин.
— Ради твоего блага, — кивок, немой знак для Курта.
— Кузен! — резко, до пятен перед блестящими глазами.
— Верно, вам пора, наместник, — рамки наёмника, проба удержать всё на своих местах.
— Но, если я могу что-нибудь сделать для тебя, — дрогнувшее предложение.
— Достаточно, — отказ: слабая улыбка не смягчает его.
— «Не оставляй меня», — непроизнесённая просьба остаётся в крови, отравляет, обжигает, заполняя тело опасением — порывом.
Превращает трон в орудие инквизиторов, а стражу в обвинителей.
Окружение в сплетников — каждое письмо кажется знакомым завещанием, последней просьбой.
Приказом.
Пальцы сжимают края подлокотников; если бы он был сильнее, то оставил бы незаметные царапины.
Сильнее, то ничего бы не произошло.
Взрослее — взрослые должны исправлять совершённое, признавать свои ошибки и платить двойную цену.
— Приём окончен, — хлопок в ладони: д’Орсей знает — его считают чудаком, ребёнком, никто не удивиться.
Проклятие и благословение.
Стараясь не сорваться на бег Константин покидает зал; исчезает за челюстями дверей, он не медлит, переступает через несколько ступеней разом, проскальзывает у порога профессора прежде, чем укрыться в покоях.
Как наместник д’Орсей успел выучить дворец — лучше, чем резиденцию, лучше, чем город.
Заслуга непоседства.
Щелчок крышки сундука, и бледный свет тронул сложенный камзол — когда-то Даниель назвал его «тряпками авантюриста».
Рядом покоилась треуголка: кто-то при прибытии нацепил её ему на голову.
Под ней лежал ключ — на крайний случай.
Последний шанс отступить перед слепой жаждой.
Константин даже не задумался, торопливо потянувшись к застёжкам.
Время пеплом ускользало из рук.
Это было самым тяжелым поступком, после, ни капли вины или страха перед тем, что ждало впереди.
Ноги в чужих сапогах сам вели его по развилкам верхнего этажа — до люка, до спуска и узкой деревянной лестницы.
Заблудшие слуги не обратили на него внимания; от этого уверенность только крепла, предупредил.
Использовать дверь было бы заметно и подозрительно для стражи, поэтому, Константин выскальзывает из окна, приземлившись на пыльную землю — едва не задев сложенные ящики.
Надвинув на взмокший лоб треуголку д’Орсей покидает крошечный тупик.
— «В порт», — неочевидно, но другого пути не было — только один человек на Тир-Фради мог согласиться на авантюру.
Ирония.
Васко не должен оставить де Сарде, после той услуги, их странной вынужденной дружбы, и неловких бесед на борту «Морского конька».
У капитанов должен быть кодекс чести, на моральный компас Константин не рассчитывал.
Если его остановят.
Если его вернут во дворец.
То, в следующий раз в путешествие он отправится в одиночестве.
Стук шагов смешивается с грохотом мыслей — спутанных, но звенящих одним; единой целью.
Убедить.
«Я хочу»
Сиора.
«Я хочу найти»
Островитяне.
«Я хочу найти лекарство»
Проклятие.
«Я хочу найти лекарство, чтобы спасти своего кузена»
Сомнение в глазах и горькая, как выпивка усмешка.
«Я хочу найти лекарство, чтобы спасти Даниеля»
Так поймёт.