В реальности, где спутник Земли оказывается частично разрушен, помыслить о том, чтобы оказаться невольным участником аварии — невозможно. Для человека, что строит свою собственную историю, являясь ее главным героем, подобная глава позорна, потому как шаблонна и приравнивает его повествование к литературе низкого качества. Но судьба не спрашивает людей, окуная их в свои капризы и, как бы кто не заявлял обратное, в том, что Акабане Карума больше никогда не сможет ходить, нет ничего удивительного. Это обыденная трагедия, могущая приключиться с абсолютно любым.
Впрочем, чтобы выслушать и тем более принять эту правду, требуется немалое мужество. Мужество, которого у покалеченного подростка нет, потому как он еще и не подозревает, что именно в его теле навсегда изменилось. Да, ног он не чувствует, однако же в него вкалывают столько лекарств и обезболивающих, что совсем не странно, что он еще не может ничего понять. Коро-сенсей ревет в три ручья, будучи всегда слишком эмоциональным, а родители спешат домой из очередной командировки только из-за чрезмерного волнения. А одноклассники сами не знают, поэтому только подбадривают своим присутствием, побуждая поскорее поправиться.
Однако, как это часто бывает в жизни, Акабане узнает правду жесточайшим и наишаблоннейшим образом — от медсестер, что не могут не жалеть своих пациентов, разговорами будоража их еще не начавшие заживать раны. Перво-наперво он смеется и, конечно, не принимает больничные сплетни всерьез. Да, возможно какой-нибудь безымянный ученик в Кунигаоке, окажись он на его месте, и стал бы калекой на всю жизнь, но самый известный хулиган школы — никогда. Поэтому объявление врачом вердикта, в присутствии наконец-то объявившихся родителей кажется плохим сном.
Мать немедленно обнимает его, рыдая, обещая, что она будет любить его так же, как и прежде. Отец убедительно, но мягко, требует, чтобы он доверился родителям. Они позаботятся о том, чтобы он ни в чем не нуждался и поскорее смог вернуться в привычное русло жизни насколько это возможно.
— Эй… — Акабане звучит нисколько не опечаленным, обращаясь к врачу, даже спокойным. — Ваша шутка затянулась. Даже родителей втянули. Скажите уже, когда я смогу отсюда уйти.
Воцарившаяся после этих слов тишина давит на уши и только в этот момент он осознает, что с ним действительно произошло что-то непоправимо-страшное. Но все же, не желая отпускать надежду главного персонажа своей истории, он так и не верит до конца.
Кажется, в больнице он живет от силы чуть больше пары недель, но для него этот срок равен месяцу, что усугубляет его скуку. Телевизор, книги и окно с видом на парк не приносят должного эффекта и ему скучно ровно всегда, пока кто-то из одноклассников не решает его посетить, наполняя палату в прошлом принадлежащей и ему школьной повседневностью.
Белые фиалки. Эти цветы появляются неожиданно, усиливая эффект асептического мира, в котором Акабане приходится временно жить, вынуждая ощутить себя еще отвратительнее чем есть на самом деле. Стены, потолок, пол, одежда, даже посуда и само небо из окна — все имеет два оттенка. «Бесцветные» лепестки, стоит на них посмотреть, буквально так и просят быть раскрашенными и первый приходящий на ум оттенок убеждает, что от этого цветка следует избавиться. Так он и поступает, однако через день цветы появляются вновь, ставя этим в тупик.
Второй раз — признак шутки, что делает невозможным совершить это кому-либо из близких знакомых, потому что они уже знают, что их прежний друг с дьявольской улыбкой сломался и не подлежит починке. Этот второй раз, наряду с жутким воспоминанием о красном, приносит толику облегчения — кто-то еще воспринимает Акабане прежним, пусть тот больше и не ходок. А на следующий день после этого его посещает новое лицо. Асано Гакушу.
— Вижу, что зря принес еще один, — произносит он с порога и, словно это в порядке вещей, проходит в палату без разрешения, ставя новый горшочный цветок рядом со старым. Акабане выглядит ошеломленным, что придает выражению посетителя самодовольство. — Нет ничего хуже, чем лежать в больнице и смотреть, как увядают срезанные цветы.
— Почему… ты здесь?
— А мне нельзя навестить будущего одноклассника?
Уверенность, а затем надежда, некоторое время назад наполнявшие сознание Акабане, сейчас кажутся глупыми и надуманными. Смотря в глаза человеку, которого рядом просто не должно быть, он не может не засомневаться в своем решении поверить, что больше никогда не сможет ходить. Это будет чудом? Разумеется, однако, одно очень странное чудо происходит в данный момент, противореча всему. Так, почему же Акабане разуверился в том, что никогда не покинет свою палату?
— С чего ты взял, что я в этом году вообще пойду в школу?
Это отнюдь не то, что он хочет спросить или сказать. Совершенно и абсолютно пустые бессмысленные поверхностные слова. Ведь, пусть самым проблемным для Акабане и являются ноги, то, что выше, получило едва ли намного меньшие повреждения и ему сказочно повезло, что голове вообще почти ничего не досталось, и он сохраняет ясность мыслей. Хотя, тут скорее стоило бы посочувствовать.
— Не думаю, что твои друзья особо компетентны в этом плане, так что когда наступит весна, я приду с тобой позаниматься.
Полученный ответ не соответствует вопросу и более того порождает свой, но Акабане не спрашивает о смехотворном предложении. Вместо этого он, почти как прежде, показывает язык, затем даря посетителю ухмылку, и произносит бахвальство.
— А кто сказал, что мне вообще нужна подготовка? Я, в отличие от тебя, в этом не нуждаюсь.
Конечно же, с наступлением тепла, а затем и нового учебного года, Акабане все еще не может самостоятельно покинуть свою палату. Его состояние стабильно, но все еще не настолько радужно для выписки, тем более что в больнице ему обеспечивают должный уход, которого он бы лишился дома, ведь родители вновь отправились в командировку. Однако за это время кое-что меняется. В нем наконец-то рождается нечто новое, заменяющее тревогу от взгляда на свое «новое» тело. Спокойствие.
Ощущая слабый дразняще-прохладный ветер, треплющий волосы, он часто закрывает глаза, отдаваясь этому чувству полностью, пока тот, кто медленно катит инвалидное кресло вперед, монотонно цитирует по памяти один из учебников для старших классов — лучшую «сказку» для дневной дремы.