Все эти страхи

Когда Аль-Хайтам отключается, уронив на подушку книгу и даже не переодевшись, Кавех всё еще сидит за своим рабочим столом. Уставившись в никуда, бездумно перебирая ворох чертежей и инструментов на столе, мыслями всё ещё очень далеко — в пустыне, из которой он не так давно вернулся.

Кавех не из тех, кто будет попусту грызть себя и упиваться чувством надуманной вины, но сейчас ему неуютно. Противное тянущее чувство где-то в груди говорит ему, что в этот раз за душевный покой придется побороться — потому что в ушах всё ещё звучат многочисленные рассказы о спасении Сумеру, о грандиозном плане, который провернула группа из всего нескольких человек. Об их Архонте, что столько лет сидела взаперти и вышла наружу только сейчас.

О том, как всё прошло мимо него, а он даже не подозревал, что что-то упускает.

Та часть души Кавеха, которая мыслит себя гением и творцом, шикает на него в досаде: такие события случаются не каждое столетие — и слава Архонтам, думает он — а он позволил себе глотать песок вместо того, чтобы наблюдать, как вершится история. Другая же его сторона...

Кавех косится на странно-мягкое выражение лица спящего соседа, откидывается на спинку стула и бездумно зарывается пальцами в волосы.

Кавеху страшно. С запозданием — но страшно.

Не то что бы его умения могли сравниться с, например, умениями генерала махаматры — впрочем, выяснять это Кавех не собирается — но он не слабак. Он лучше многих. И он хотел бы быть рядом в тот момент, когда его близким и друзьям понадобилось его плечо.

Аль-Хайтам говорил, что его отъезд был просто совпадением — подразумевая, что Кавех ничего не мог с этим поделать. Но сейчас, глядя на письмо с предложением возглавить лишившийся своего мудреца Кшахревар... Наследование власти всегда было популярной темой внутри его даршана, и, учитывая скорость, с которой его коллеги согласовали с секретарем Академии этот вопрос, вполне могло оказаться так, что Кавеха уже давно воспринимали как угрозу. Молодую, настырную, легко располагающую к себе угрозу.

А после отказа в каком-то не совсем архитектурном проекте — теперь Кавех знает, в каком — в нужное время его отправили куда подальше. И теперь он сидит в одной комнате с Хайтамом, который не одиножды подверг свою жизнь опасности во время этой спасательной операции, и чувствует себя отвратительно невредимым.

Облажаться и помереть мог Аль-Хайтам, но почему-то спать без кошмаров не может именно он. Что за ирония.

Из тех трех недель, что он снова живет в Сумеру, не заматывая платком лицо для защиты от песчаного ветра, не проводя в напряжении сутки за сутками — нерабочей у него оказывается только последняя. И Кавех ей искренне рад ровно до того момента, пока долгожданное безделье не оборачивается ночным ужасом.

Стоило только хорошо отоспаться, и уже на следующий день Кавех обнаруживает себя в руках соседа, который несколько минут не может его добудиться.

На обычно спокойном лице Аль-Хайтама беспокойство можно заметить разве что в легком прищуре глаз, и от этого Кавеху становится только хуже, потому что помимо бесполезности он начинается чувствовать еще и стыд.

Кто бы мог подумать, что его это, оказывается, настолько беспокоит.

В эту ночь Кавех так и не ложится, и наутро голова раскалывается так сильно, что в глубине души это приносит облегчение — значит, сегодня он сможет поспать спокойно, потому что при такой усталости сил у мозга на сон обычно не хватает. Конечно, любопытство еще никто не отменял, и Кавеху хотелось бы узнать — вспомнить, — что такое настоящий сон. Не зря же их столько времени тщательно крала Акаша. Но ему, как неудачнику, достаются только те сны, в которых на его руках кто-то умирает.

(Аль-Хайтам, например.)

А утром Аль-Хайтам — живой и здоровый — с молчаливым скепсисом, который Кавех чувствует аж кожей, наблюдает за потугами соседа сварить кофе аккуратно. Сделать себе завтрак — тоже аккуратно. Ничего не разбрасывать. Упорядочить вещи. Всё вернуть в исходное состояние.

Кавех надеется, что если алгоритмизировать свою жизнь, то мыслей станет меньше. Если просто сконцентрироваться на чем-то полезном и осмысленном...

— Ты моешь её уже третий раз, — ни намека на вопросительную интонацию. О, Хайтам как всегда чрезвычайно наблюдателен, но сегодня Кавеха это не впечатляет. Сегодня это его бесит.

— Для тебя стараюсь, — невозмутимо отзывается Кавех и вешает очень-чистую-чашку на сушилку, словно так и планировалось. — Сохраняю силы, которые ты обычно тратишь на критику.

«Критику меня», — чуть было не продолжает он, но вовремя прикусывает язык: пассивная агрессия сразу с утра это даже для него перебор. Взгляд Хайтама становится острее.

О, Архонты, не надо так на меня смотреть, — сжимая зубы, думает Кавех. Вслух же спрашивает совсем другое:

— Почему ты не в Академии?

Аль-Хайтам молчит непривычно долго, и раздражение в груди разрастается всё сильней, плотным коконом покрывая беспокойство и еще не ушедший страх. Но Кавех держится.

— Выходной, — наконец роняет Хайтам, всё еще не сводя с него взгляда, и Кавех решает не допытываться.

Кажется, Кавех знает, что тот видит — не просто взбалмошного соседа, к которому он привык, а по-настоящему дерганного — до трясущихся рук и идеально разложенных вещей. Таким людям обычно не доверяют рассказы о делах или проблемах, которые нужно решить. Тем более если это проблемы уровня великого мудреца, на место которого Хайтам уже так неплохо вписался, что некоторые начинают забывать о том факте, что это его временная должность.

«Надо завязывать с этим», — думает Кавех, которому бы не хотелось, чтобы из собственного болота его пытался вытянуть кто-то другой. Обычно такое происходит, когда люди замечают, что с их знакомыми что-то не так, а по нему — Кавех уверен — уже становится чуть более чем просто «заметно».

В отличие от многих других он в курсе, что Аль-Хайтам — живой. Скептичный, упрямый, заносчивый и занудный — но живой. И более чем способный за заботу о тех, о ком считает нужным заботиться.

Кавех слишком хорошо понимает, что если на него сейчас упадет хотя бы частица этого неравнодушия — он расколется, треснет уродливыми зигзагами как древняя ваза и сбежит. Потом, наверное, вернётся, но сначала — сбежит.

И чтобы не бежать потом слишком далеко...

— Я ушёл, — кричит он, схватив со стола письмо и не найдя в себе сил переодеться в свою привычную щеголькую одежду. Белые рубашки это тоже эпатажно. Не каждый же день радовать чужие взгляды.

— В Академии проверка матр, — напоминает Хайтам, и Кавех зависает, наконец-то понимая, что тот имел в виду под «выходным».

Но не признаваться же, что не о том подумал, верно?

— А я... в храм Сурастаны, — находится он.

Сизые брови дергаются вверх, на лице его соседа буквально черным по белому написано: ну да, конечно. Но Хайтам может иронизировать сколько угодно, у Кавеха уже иммунитет. Так что он только подмигивает — восхищаясь собственной выдержкой — и выпархивает наружу. И щурится, прикрывая глаза ладонью.

На улице светло и ярко, со всех сторон слышится людской говор, вокруг течёт жизнь, и Кавеху внезапно кажется, что храм Сурастаны — не такая уж и плохая идея.

В конце концов, он может пойти в ту сторону и успеть сто раз передумать по дороге. Главное, что за его метаниями никто не будет следить — не будет ни странных взглядов, ни подначек, ни споров на всевозможные темы...

Скучно.

Зато единение с самим собой и всё такое.

На подходе к храму — Кавех так почему-то и не свернул с первоначального маршрута — оказывается целая толпа людей, и Кавех морщится. Ему нравятся люди, и за ними обычно любопытно наблюдать, но сейчас совсем не та ситуация, в которой Кавех обрадуется перспективе стоять в этом столпотворении, как в очереди. Он не привык к очередям, привыкать не собирается, и тратить своё время так бездарно — Архонты упаси. Ему знакома спонтанность и несоответствие чего-либо планам — в отличие от некоторых, — поэтому он придумает что-нибудь ещё.

...Или нет.

Кавех разваливается прямо в траве рядом с одним из боковых подходов к Сумеру, стаскивает с ног тяжелые ботинки и, подстелив еще пахнущий стиральным порошком плащ под голову и плечи, пытается расслабиться. Или хотя бы вспомнить, как он преодолевал что-то похожее в Академии. Было же такое?.. Чего только не пришлось пережить за её стенами.

Ему просто нужно смириться со всем и жить дальше, разве нет? Разве есть ещё какие-то варианты?

Но убедить себя в этом кажется задачей на порядок сложнее, чем найти потерянное вдохновение. С последней проблемой он просто слишком хорошо знаком, подсказывает внутренний голос, и, наверное, он прав. Тут определённо дело практики.

Суть в том, что он может построить еще один Алькасар-сарай. И, возможно, даже третий. Конечно, в следующий раз он уже не будет таким наивным журавлём, которого так легко развести на деньги, и в следующий раз его стройки уже не будут спонсироваться... подозрительными источниками. Он может и в Академии финансироваться, вообще-то, он даже заявку недавно подал. Он может по-прежнему жить, завалившись черновиками и расчётами, устраивать поездки в пустыню и другие города.

Проблема только одна. Кавеху страшно. Пусть и с запозданием.

— Страх — действительно мощное препятствие, — задумчиво говорит юный голос чуть ли не у него над ухом. Кавех дергается, но почти тут же остывает: на него смотрит зелёными — как летняя листва — глазами маленькая девочка. Но у Кавеха не зря дендро Глаз Бога висит на поясе, и Кавех умеет смотреть. Он почти всегда знает, что нужно заметить.

Единственное, чего он не может понять, так это того, как ему себя вести.

— Как обычно, — следует незамедлительный ответ. — Для всяких формальностей есть свое время и место, но я бы не хотела становиться... тем самым фактором.

— Понимаю, — хмыкает Кавех и сразу получает в ответ улыбку.

Не воспользоваться таким разрешением — попросту глупо. Поэтому он тут же подгибает к груди колено и рассматривает.

Кавех — своего рода художник. Он любит красивое, он любит формы и пропорции. Ему нравится касаться чего-то прекрасного и не менее нравится прекрасное создавать. И образ ребенка, который служит сосудом воплощению мудрости Тейвата, не может его не заинтересовать.

— Эскизы тоже можно, — кивает малая владычица Кусанали, — но не в этот раз. Всё равно у тебя нет заготовок, и... Кстати, зови меня Нахида. Ты даже в мыслях слишком долго проговариваешь титул.

Кавех не удерживается и фыркает в рукав от смеха. Ладно, он представлял себе всё гораздо более неловко. И вообще не сегодня.

— Так что? — Нахида опускается рядом на траву. — Ты хотел о чем-то спросить?

На секунду Кавех замирает. А потом в голове вдруг вспыхивают картинки с толпой перед храмом, уставший Аль-Хайтам, Тигнари, носящийся с едва-едва выздоровевшей от элеазара подопечной. Перемены коснулись всех, но не все могут с ними справиться. Тем более за такой короткий промежуток времени.

— Может, ты тоже хочешь о чем-то спросить? — выпаливает он, не успев подумать, и на детских щеках тут же показываются ямочки.

— Предлагаешь обмен? — лукаво уточняет Дендро Архонт, и нет ни малейшей вероятности, что она не видела его мысли на этот раз.

— Это всяко лучше, чем игра в одни ворота?..

Возможно, ему кажется, но на лице Нахиды действительно появляются признательность и радость.

— Но сначала твой вопрос.

Кавех не спорит.

А еще он не думает, что сможет достойно вербализовать все чувства, в которых варился почти целый месяц, поэтому он просто... вспоминает. Вспоминает и позволяет себе еще раз прочувствовать все те стадии неприятия, вины и злости, все страхи и тревоги, все ограничения.

Нахида коротко моргает. Она выглядит слегка сбитой с толку, но Кавех не обманывается детской мимикой — скорее всего, его сейчас пытаются академически проанализировать со всех возможных сторон. Ну, он же знал, на что шёл?..

Однако первым, что говорит Нахида после растянувшегося молчания, становится:

— Мне казалось, ты гораздо более... заземлённый.

Кавех даже не пытается поймать свою челюсть.

— Я не так часто могла наблюдать тебя через Акашу, ты её не слишком часто носил. Но даже того, что я успевала перехватить, хватает для объяснения, почему сейчас тебя хотят поставить на место мудреца.

Это об умении работать, понимает Кавех. О преданности делу и о тех его безумствах, на которые он шёл ради своих проектов.

— Но учёный из меня так себе, — разглядывая свои руки, наконец, откликается он. — Если у меня не останется никого, кому бы я хотел показать свой труд, в нём не будет никакого смысла.

— Аль-Хайтам — не все.

И это чистая правда.

Но именно он вытаскивал меня изо всех неурядиц, хочет сказать Кавех.

Это в его доме он живёт.

Это с ним спорит о необходимости перестройки чуть ли не половины Сумеру.

Это его присутствие всегда дарило ему внутреннее равновесие.

Аль-Хайтам был невыносимым, но при этом ничто не доставляло Кавеху удовольствия больше, чем перепалки с ним. Наблюдать, как чужая стройная логика рассыпается от нелепых замечаний — бесценно. Знать, что так сбивать себя с мысли Хайтам позволяет только единичным людям — еще бесценней.

А еще Кавех, ну, знаете. Своего рода художник. И любит красоту. От взгляда на некоторых людей ему действительно иногда хотелось поменять специальность и уйти в скульпторы.

Нахида наблюдает за его бурей внутреннего несогласия с любопытством.

— Плохо понимаю, — признаётся она с едва заметной улыбкой, которую сложно назвать иначе чем неловкой.

И дело не в привязанностях. Привязанности настолько просты, что про это знают даже Архонты. Даже боги страдают от них и не всегда способны избавиться от этой напасти. Ни одно существо в этом мире не может быть полностью избавлено от способности чувствовать связь. С кем угодно. С чем угодно.

Однако Кавех не считает свою связь чем-то плохим. Он её не стыдится и не стесняется, и в отличие от многих он способен сказать об этом вслух. Если бы ему предложили избавление от всех привязанностей, он не согласился бы никогда в жизни.

Кавех просто не хочет...

— ...уступать, — вдруг договаривает за него Нахида. И поднимает на него блестящий догадкой взгляд.

Весь мысленный процесс отражается на его лице поджатыми губами, нахмуренными светлыми бровями и тихим сопением.

Соглашаться Кавех не хочет.

— Бояться чужой смерти и не хотеть уступать — немножко разные вещи.

— Остаточный страх исчезнет. Если ты перестанешь себя им добровольно сковывать, — она косится на замершего натянутой стрелой архитектора, от которого осталось только сконцентрированное, чистое напряжение. — Коснуться планки мертвого человека невозможно, мертвые для нас недосягаемы. Но ведь пока что все живы. Разве не стоит быть за это благодарным?

И разве не в его, Кавеха, силах предотвратить повторение подобного?..

Банально до такой степени, что аж на зубах скрипит.

Он чувствует себя должным, понимает Кавех. Всё ещё. При всех его стараниях, направленных на избавление от этого чувства после того, как Хайтам спас его от камнем нависших над ним долгов, он снова. Чувствует. Себя. Должником.

Вот только та помощь Аль-Хайтаму не стоила почти ничего, а эта — спасение Сумеру, подумаешь? — могла стоить слишком дорого.

Потерять близкого человека — страшно и горько. А терять и до конца жизни чувствовать себя неравноценно разменянным на жизнь другого — ад наяву.

— У тебя плавные мысли, — Нахида всё ещё улыбается, но уже как-то больше печально, — уже стало понятней.

Короткая усмешка освещает бледное лицо. Вот так обычно и бывает: изводишь себя, а потом оказывается, что причина — в обычном эгоизме.

— Я бы не назвала это эгоизмом, — возражает Нахида, — ты же не ставишь собственное благополучие выше всего остального.

Кавех благоразумно молчит, но его голова полнится мыслями о том, что он здесь оказался вообще-то из-за себя любимого. Людям, впрочем, свойственен эгоизм, и с этим ничего не поделаешь, но как-то это слегка разочаровывало. Бояться потери и бояться не успеть — звучит правильно и возвышенно. А бояться, что человек умрёт и ты больше никогда не сможешь с ним сравняться...

Даже если эти страхи переплетаются. Всё равно.

— Зато с этим можно работать.

— Это верно, — соглашается Кавех. Неприятные открытия о самом себе для него, слава Архонтам, не в новинку, поэтому он хотя бы знает, как с ними разбираться. Это уже задача на уровне пропавшего в ответственный момент вдохновения — то есть, решаемая.

— Ты быстро сориентировалась, — Кавех не знает, зачем хвалит Нахиду — нуждаются ли Архонты в похвале от таких, как он? — но он еще слишком ясно помнит рассказы, в которых Нахида переживала, что не сможет поладить со своими подопечными.

— У меня получается лучше, — качает головой Нахида. — Но с метафорами и объяснениями всё ещё проблемы. Ты вот меня понял, но...

— Это потому что я умненький, — фыркает.

— ...но иногда вместо того, чтобы помочь, я всех путаю.

Кавех смотрит на неё гораздо более задумчиво, чем раньше.

— Ты ведь тоже не хочешь уступать, верно? — вдруг говорит он. — Самой себе. Из прошлого.

Нахида кивает почти сразу же.

— Так заметно?

Кавех тихо смеётся.

— Почувствовал знакомую ауру, — шутит он, но в этой шутке — от самой шутки только форма.

— Думаю, амбиции это неплохо.

Кавех соглашается с ней от всей души. Потерять амбиции для него всё равно что потерять движущую силу. Всё замрёт и покатится обратно.

— Именно поэтому мне нужно выходить в люди, — говорит их Архонт с такими нотками решимости в голосе, что Кавех ничего не может с собой поделать — улыбается.

— А нам с тобой повезло.

— Повезёт еще больше, когда у меня станет достаточно практики.

Странные мысли снова стучатся в бедовую светлую голову, и Кавех чертыхается на свою изобретательность. Но не от всего сердца, конечно.

— Вообще-то это можно устроить, — Нахида склоняет голову к плечу, и её взгляд рассеивается в воздухе. — Если хочешь помочь...

На самом деле Кавех не планировал. Но ему всё ещё присуще чувство спонтанности.

Правда, он всё ещё не знает, которую из промелькнувших идей Нахида признала подходящей.

— Та, которая завязана на взаимодействии через смежные области, — поясняет Нахида. — От Академии действительно тогда будет дополнительная польза. И людей задействовано будет больше.

Для реализации совершенно точно понадобится согласие от мудрецов, моментально просчитывает Кавех. Мысленно он уже подбирает ученых, с которыми будет удобно сотрудничать и которые с высокой вероятностью займут места мудрецов и их ближайших помощников.

...А потом Кавех вспоминает. И едва удерживается от усмешки.

— С Кшахреваром проблем не будет, — говорит он, и ему нравится, как сейчас прозвучал его голос — как будто он действительно имеет право на такие заявления.

«Амбиции», — со смирением думает Кавех. Нахида смеётся.

— Тогда полагаюсь на тебя. В Академию лучше возвращаться через пару дней, так что у тебя будет время всё продумать, — говорит она, и Кавех понимает, что с ним прощаются.

— А твой вопрос?..

— Ты на него уже ответил, — богиня Сумеру улыбается снова, и Кавех отчего-то знает, что в этот раз он действительно совершил обмен. Он отдал что-то в ответ. Вряд ли Архонт будет ему врать, верно?

— Тогда буду ждать сотрудничества, — на груди чувствуется вес конверта с письмом от коллегии Кшахревара, и Кавех заранее ёжится, представляя, сколько ему теперь придётся успевать.

Хотел алгоритмизацию и кучу дел? Желания сбываются.

Нахида машет ему рукой и скрывается в направлении храма. Сам Кавех пока не чувствует необходимости возвращаться домой — да и всю информацию лучше обработать сразу, чтобы ничего не потерялось.

То понимание, которое дал ему этот разговор — в любом случае не панацея. Только из-за этого он не перестанет бояться, и его кошмары не исчезнут. Но бороться становится в разы проще, когда твой враг не скрывается в тени, невидимый и неизвестный.

Когда Кавех выплывает из размышлений, день уже определённо близится к вечеру. Возвращаться домой отчего-то слегка неловко, поэтому Кавех оттягивает этот момент как может — он заходит на Большой Базар, перекидывается там парой слов практически со всеми, кого встречает, принимает предложение Нилу поесть за кулисами театра. Чертит ей на салфетке новый театр, от чего Нилу трогательно шмыгает носом и прячет салфетку куда-то в «надежное место». Соглашается подкорректировать в следующий раз декорации для спектакля. Нилу взамен обещается подобрать ему реквизит и визуально вписать в постановку — звучит страшновато, но у Кавеха слегка подплавлено сознание, поэтому он готов почти на всё. Даже на грим и костюмы.

Из театра он уходит, когда солнце уже село — и таки возвращается обратно.

Дверь открывается бесшумно, без единого скрипа, Кавех проскальзывает внутрь едва ли не на цыпочках. Затопленные ночным полумраком помещения стоят тихие и пустые, только редкие светильники остаются гореть в ожидании его, Кавеха.

Кавех залпом выпивает остывший чай в своей кружке, оставленной на столе, окидывает взглядом наведенный утром порядок — который, очевидно, Аль-Хайтам всё равно поправил по-своему, и это наблюдение заставляет Кавеха еле слышно цыкнуть. Сам Хайтам снова спит, и Кавех очень хорошо понимает его желание использовать возможность для отдыха, чтобы компенсировать все безумные часы работы.

В том числе поэтому он и не хотел становиться главой Академии.

От взгляда на растрепанные серые волосы и опять не убранную книжку Кавех вздыхает и старается прогнать это ощущение кома, которое сдавливает ему горло.

Книгу он убирает, даже не вглядываясь в название.

Гаснут светильники, приоткрываются окна.

Кавех помнит: он устал, и сегодня ему скорее всего не грозят сны. Из-за этого он сомневается на добрых пять минут дольше, но затем всё равно поступает назло себе утреннему: аккуратно — почти по стенке — заползает в кровать, стараясь не задеть длинные ноги, ныряет под тонкое одеяло и утыкается носом в чужой затылок. Предательские руки сами обвиваются вокруг сильной талии, и Кавех чувствует, как отогреваются пальцы после ночной уличной прохлады.

— Явился, — глухо говорит проснувшийся Аль-Хайтам. И в его голосе — любопытство.

— Завтра расскажу, — обещает ему Кавех и крепче сжимает человека в своих объятиях. Ему тепло. Смертельная усталость превращается в какую-то чуть ли не пьяную, сжимающая душу тревога рябью скрывается где-то далеко, и он слабо улыбается прямо в чужую шею. Аль-Хайтам чуть вздрагивает от щекотки.

И через пару минут, когда веки уже тяжелеют неподъемными плитами, вдруг разворачивается, выскальзывая из круга его рук, и обнимает сам. У Кавеха сердце падает куда-то в желудок, когда он чувствует горячечное дыхание на ключицах, широкую ладонь на своей пояснице и смазанное прикосновение губ к яремной ямке. В глазах начинает предательски пощипывать — не настолько, чтобы проронить скупую мужскую слезу, но достаточно для того, чтобы в очередной раз убедиться в собственной сентиментальности.

— Теперь уже и мою кровать решил оккупировать? — а вот Аль-Хайтам даже в почти бессознательном состоянии не способен держать язык за зубами и просто. спокойно. полежать. рядом.

Кавех бы закатил глаза, но он слишком хочет спать. Сил не хватает.

— Моя цель — твое личное пространство, а не кровать. Ей просто не повезло, — выдаёт он какую-то чушь, только чтобы отбить подначку, и складывает руки на чужой спине.

Ласковое тепло становится чуть удушливым и терпким, а выдохи Аль-Хайтама по-настоящему жгут кожу. И почему он, интересно, не додумался сделать так раньше?..

— Даже в собственном доме негде укрыться, — доносится до Кавеха, и ради бога, если Хайтам хотел пожаловаться, то ему стоило убрать из голоса иронию и странное, едва заметное довольство. Кавех всё слышит. Они слишком давно друг друга знают.

— Как только соизволишь одобрить заявку от Кшахревара, я постараюсь с этим что-то сделать.

— Это ты пытаешься войти в роль руководителя?

— Это я еще даже не пытаюсь, — фыркает Кавех с нотками самодовольства.

— Дрожу от ужаса.

— Уверен, что это ужас? — медовым голосом переспрашивает его Кавех, быстро перебирая пальцами от лопаток до боков. И тихо смеётся, пока Аль-Хайтам с невнятным звуком дергается в попытке сбросить щекочущиеся ладони. Впрочем, Кавех не садист — он не собирается тормошить человека, который на 70% спит.

— Однозначно ужас, — выносит вердикт Аль-Хайтам. Но когда Кавеху на пару секунд становится нечем дышать, потому что у одного «изнеженного ученого» руки — всё равно что тиски, он смотрит на него из-под разлохмаченной челки снизу до того насмешливо, что...

Главное, чтобы не покраснели уши. А так Кавех и не такие взгляды выдерживал.

— Всё, спи давай, — он отворачивается первым, потому что.... ну, просто потому что. И его, на удивление, слушаются: к груди снова прижимается лохматая голова и чужие мышцы под ладонями как будто расслабляются.

Иногда Кавех сам себе напоминает мелкое судёнышко, которое море швыряет в разные стороны, как ему только угодно. Ещё несколько часов назад он был настолько сбитым с толку и дезориентированным, что вполне мог бы вытворить какую-нибудь глупость. Даже по его меркам. Вряд ли что-то непоправимое, но неприятный осадок имеет свойство беспокоить людей гораздо сильнее, чем откровенная и честная ссора.

Уж лучше глупость в виде макияжа и театрального трико, ей богу. Он уже настолько прослыл себе-на-уме-творцом, что на это даже никто внимания не обратит. Наверное.

— Я потом извинюсь, — невпопад сипло бормочет Кавех.

Аль-Хайтам на мгновение замирает — его дыхания не слышно, а потом сонно вполголоса хмыкает:

— Ну да. Конечно.

И притягивает его ближе.