С любовью, розовый

ludovico einaudi — una mattina

В день, когда жизнь круто даёт по лицу, да так сильно, что весь корпус тела разворачивает совсем в другом направлении, Ким Сокджин чувствует себя абсолютно несчастным — ровно настолько, что обычная для него приставка опять мешается в мыслях с переливом горькой чёрной иронии, которая отдаёт мерзкой отдушкой смирения. Всё как в кино: не по погоде ледяной ветер, хмурое небо, дождь, под которым он без зонта, зато с небольшим чемоданом в руке без какой-либо мысли о том, что делать дальше. Вся жизнь — какое-то сплошное клише, будто слизанное из самых дерьмовых женских романов и переложенная на его лгбт-существо. И, наверное, стоит привыкнуть к тому, что выбирать партнёров он себе совсем не умеет, однако в голове сейчас пустота, а в груди режет осколками в очередной раз разбитого сердца. Такое бывает, когда приходишь домой и застаёшь своего мужчину с другим. Такое бывает, когда слышишь на это: «Я давно хотел сказать тебе, но мне тебя было жалко». Такое бывает, когда ты ощущаешь себя настолько униженным и совершенно беспомощным, что тебя не бросают только потому, что тебя, словно собаку бродячую, жалко. И не первый раз ведь: все его отношения напоминают какой-то бесконечный день сурка, чёрт побери. А на вопрос: «Почему?» или «За что?» ответ неизменно болезненный, и лучше бы это было избитое «дело не в тебе, дело во мне», нежели...

«Ты просто очень красивый».

«Я подумал, что отхватить себе такого партнёра будет как минимум круто». 

«Я влюбился в твою красивую внешность, а потом мы с тобой съехались и мне стало скучно».

Каждый раз одно и тоже, и это уже утомительно. Сокджин немного устал от такого дерьма. И таскать за собой чемодан тоже подзаебался. Наверное, совсем как подзаебался один Чон Хосок выслушивать его нытьё каждый раз после того, как его лучшего друга снова бросают, потому что когда Ким оказывается на пороге его квартиры раз третий за последние месяцев шесть, удивлённым её хозяин не выглядит. Просто открывает дверь молча, вопросов не задаёт, кидает в него полотенцем — промок сильно всё-таки — и идёт ставить чай, чтобы после, минут через двадцать, взглянуть на Сокджина поверх очков-половинок и сказать просто: 

— Диван твой.

— Я найду жильё в ближайшее время, — кивает со вздохом. — Прости, что... опять тебе приходится терпеть меня в своём доме. 

— Прекрати, — и Чон морщится. — Я просто думаю, что тебе пока не нужны отношения. Как давно ты был один? Кажется, когда мы были подростками? 

— Когда снимаешь с кем-то квартиру, это дешевле, — отвечает Сокджин, делая маленький глоток из белой керамической кружки. 

— Для этого не обязательно давать в жопу тому, с кем живёшь, — замечает Хосок, вскинув бровь. — Тебе двадцать семь лет, вроде как, должен сам додумываться до подобных вещей. 

— Да, я знаю... но это круто, когда вы живёте вместе и доверяете, знаешь. Безоговорочно. 

— Ты уже так не один раз «доверял». И где ты теперь, Сокджин-а? — и, вздохнув, сам делает глоток из своей кружки. — Здесь. Всегда здесь. Прекрати гоняться за какой-то любовью. Будь собой, — и фраза «а то так все и будут вестись лишь на обёртку» остаётся неозвученной им, однако всё ясно без слов. И обижаться за это Сокджин на своего лучшего друга совершенно не может: здесь, как говорится, по фактам. Он один быть не умеет. Не пробует. И всегда сталкивается с изменами и страшным «остыл». К нему остывают, потому что он душит и давит любовью, к нему остывают, потому что за красивой обёрткой скрывается простой человек со своими заёбами, страхами, человек, к слову, до ужаса нежный, несмотря на пост начальника отдела продаж в крупной фирме не с одним филиалом. Возможно, всё дело в том, что с двадцати лет он не помнит, что такое семья — каминг-аут был неудачным. Или, наверное, в том, что первый же парень в его шестнадцать оказался абьюзером и манипулятором, по итогу скомбинировав измену со словом «остыл», чёрт его знает. Но факт фактом: Сокджин без отношений не может, боится. Ощущает себя неполноценным, а потом очень расстраивается, когда в очередной раз остаётся ни с чем. 

Как сейчас. 

Как всегда. Со вздохом Ким только кивает, а после, выдохнув, допивает свой чай и бросает уныло: 

— Диван. 

— Ничего необычного, — снова вздыхает Сокджин. 

— Совсем ничего, — пожимает плечами Хосок и, поставив свою кружку в посудомойку, отправляется было в спальню, но, застыв на пороге из кухни, позволяет себе обернуться и предложить: — Поищи жильё с кем-то... моложе. 

— Моложе? — вскинув брови, интересуется Джин. — В каком смысле? 

— Тебя интересуют мужчины за тридцать — ровесники, можно сказать. Но ты никогда не смотришь на людей младше себя. Найди себе пацана... студента, к примеру? Им ты точно не заинтересуешься, и мой диван будет по тебе очень скучать. 

***

Всё, что Сокджин знает о своём соседе по квартире через неделю, так это несколько фактов: двадцать лет, абсолютно слепой от рождения, учится на факультете литературного творчества, но уже публикуется в одном из местных журналов, ведёт свой блог в Инстаграм, где рассказывает не о своём недуге, а о сложностях обучения и дела всей жизни. Активный юзер Твиттера — около двадцати тысяч фолловеров — и прекрасно ориентируется в пространстве без посторонней помощи. Причина, по которой он решил съехать от родителей и старшего брата-почти архитектора довольно проста: не считает себя инвалидом. Не особенный, как он бодро сообщил Сокджину по телефону низким грудным голосом, хлопот не доставит, но периодически будут захаживать его старший брат со своим бойфрендом. 

— Надеюсь, факт того, что мой хён гей, Вас не смущает, — продолжает вещать Ким Намджун в трубку без какой-либо скрытой агрессии и абсолютно спокойно. — Ведь не ориентация определяет человека, а поступки и образ мышления. 

— Я сам гей, — без утайки отвечает Сокджин ему в ту же секунду. — И полностью поддерживаю Ваши слова. Не беспокойтесь, то, что Вы слепой, не доставит мне неудобств. Главное, чтобы мы сошлись характерами. 

— Практика показывает, что я весьма комфортен в общении, — негромко смеётся динамик. — Единственное, что может доставлять дискомфорт — это моя голосовая клавиатура, но я предпочитаю писать и работать в наушниках, так что, надеюсь, это не будет большой проблемой. Буду рад жить с Вами, Сокджин-щи. 

— Взаимно, Намджун-щи. И, пожалуйста... — добавляет, неловко откашлявшись. — Давайте мы будем общаться... неформальнее. В конце концов, будет странно, если мы, сталкиваясь в туалете, будем обращаться друг к другу как старики .

— Действительно, — фыркает. — Учту. 

...И, в целом, это знакомство оказывается довольно приятным. Парню помогают войти в обставленную коробками квартиру аж трое других: один более хмурый и несколько бледный, тревожно спрашивающий негромко: «Уверен?», второй — открытый и широко улыбающийся полными, как у девчонки, губами. Третий, в свою очередь, сохраняет молчание, однако Сокджину кивает, как старому другу. Сам Намджун оказывается весьма симпатичным на вид, пусть и с отпечатком усталости на миловидном лице, потому что, очевидно, вот тот парнишка со светлыми волосами его в край доконал своей неуверенностью. 

— Пак Чимин, — говорит Сокджину улыбчивый, протягивая для рукопожатия небольшую ладонь. — Я лучший друг Намджуна. Тот, который сейчас напоминает наседку — его старший брат Мин Юнги. А это... — и юноша кивает темноволосой головой в сторону третьего. — Ким Тэхён. Извините за то, что нас очень много, просто Юнги-я очень взволнован переездом любимого младшего. 

— Который решил поиграть в независимость, — раздаётся ворчливое. — Намджун, ты уверен?! — кажется, уже третий раз за прошедшие пару минут произносит тот самый Юнги, и, наверное, будь Сокджин на месте этого парня, он бы уже взорваться успел от такой гиперопеки, однако Намджун, широко улыбаясь, обхватывает ладони старшего брата своими большими и, улыбаясь мягко и нежно, говорит едва слышно: 

— Хён, я обещаю, что я буду в порядке. Сокджин-хён — чудеснейший человек, я понял это, только поговорив с ним по телефону. И, опять же: не можешь же ты вечно присматривать за мной, так ведь? — и, протянув руку, слепо проводит по чужому плечу, чтобы достигнуть пальцами щеки Мин Юнги и неловко его потрепать. — У тебя своя жизнь. Чимин. Тэхён. А у меня должна быть своя. 

— Но ты часть нашей жизни, — негромко произносит Тэхён. — И мы за тебя беспокоимся, — и Сокджин лишь недоуменно моргает, когда видит, как расцветает лицо этого незрячего мальчика с широкой улыбкой, когда он поворачивается к третьему в их разговоре. 

— И я люблю вас, ребята. Так сильно, что должен позволить вам не беспокоиться о моём состоянии. Я правда буду в порядке! 

И, наверное, нужно что-то сказать. Вздохнув тяжело, Сокджин, чувствуя себя чертовски смущённым столь тёплой сценой, неловко откашливается и вставляет свои пять копеек в общий хаос волнения: 

— Я обещаю, что мы с Намджуном поладим. Он тоже показался мне очень комфортным в общении, и почему-то я уверен, что у нас не возникнет никаких проблем на уровне быта. Мы будем прикладывать все усилия для того, чтобы вы, Юнги-щи, не беспокоились. Так ведь, Намджун? 

— Верно, — не прекращая широко улыбаться, заверяет Намджун всех по очереди.

— Я позабочусь о нём, — мягко произносит Сокджин. 

— Я сам о себе позабочусь, даже не думай об этом! — с каким-то светлым ворчливым возмущением отвечает его новый сосед. — Так что, ребята, даже не думайте, что обо мне нужно беспокоиться, ясно? Всё будет отлично! Я обещаю!

***

Спустя два месяца их такого сожительства Сокджин... восхищается. Нет, без шуток: этот солнечный мальчик, который столь трепетно и с заботой относится к его потребностям и комфорту, берёт прямо за душу. Это одновременно и ужасно, и трогает: Ким, тот, что старший, совсем не привык к тому, чтобы о нём действительно беспокоились так, как этот... ребёнок. Он даже не видит, но, ходя по квартире со специальной тростью для слабовидящих, уже отлично ориентируется в их новом жилище. Даже лучше Сокджина, у которого стопроцентное зрение, и единственное, о чём Намджун попросил, так это держать его в курсе внезапных перестановок или вроде того. 

И вместе с тем, чёрт: 

— Сокджин-хён, я сделал какао! Постарался поаккуратнее! Хочешь какао? 

— Ты уверен, что это именно какао ты сделал? — с улыбкой интересуется Джин, глядя на паренька, который показывается из-за угла, аккуратно трогая тростью пространство перед собой. Намджун не считает себя инвалидом. Говорит, что просто с особенностью, к которой даже не нужно было и привыкать — он с детства такой. А ещё, вдобавок, у него обострены на максимум другие органы чувств. 

И, если быть до конца откровенным, глядя на то, как этот паренёк выталкивает за дверь старшего брата на третий совместный день проживания, бормоча: «Тебя наверняка заждался Чимин», на то, как Намджун широко улыбается, а также на то, как усердно он учится, слушая, как надиктовывает себе посты в Инстаграм или Твиттер, общаясь с подписчиками всегда позитивно и весело, Сокджин... стыдится себя самого. С ним живёт самый яркий пример того, каким нужно быть: отзывчивый, тёплый Намджун никогда не ленится, а ещё — не прибедняется. Какао вот сделал. И его хёну будет совсем не лениво потом просто слегка протереть кухонную тумбу после очередного порыва столь светлой души. 

Этот мальчик всем своим видом говорит ему, как важно ценить то, что имеешь. Как необходимо двигаться дальше, невзирая на то, что порой сложно бывает. Что всё преодолеть можно с улыбкой, подстроиться к любой каверзности, что жизнь заготовила. А ещё он всегда рядом, готовый помочь и утешить.

— У тебя голос усталый. На работе проблемы? — интересуется Намджун, и на лице — реально волнение. Ему, чёрт, действительно важно, чтобы Сокджин был в порядке. 

И это так трогает. 

— Что? Нет, нет... — и, обувь сняв, не выдерживает: протянув руку, ерошит чужие тёмные волосы, чувствуя, как сердце щемит от тепла. — Просто её было слишком много сегодня. А у тебя как дела?

— Нам в универе задали написать эссе, — широко улыбаясь, сообщает сосед, зацепившись пальцами за сокджинов рукав и таща его прямо на кухню, туда, где, очевидно, какао. — Дали на выбор три темы. А я по каждой хочу написать, представляешь?

— Правда? — и старший смеётся негромко. — Но выбрать надо одну, так ведь?

— Да, — со вздохом отвечают ему. — Поэтому я написал нашему преподавателю с вопросом, можно ли мне получить дополнительное задание! — он псих. Нет, серьёзно, какой человек в его возрасте захочет получить ещё больше домашки? И, что важно: расстроиться отказу, потому что дальше его голос звучит очень уныло. — Но он мне отказал. Сказал, я и так много делаю, поэтому за мной будет закреплена только одна тема.

— И что же ты выбрал, Намджун-а? — какао вкусное. Действительно вкусное, а Сокджин, усадивший своего неугомонного солнечного соседа на стул, ловит себя внезапно на мысли о том, что, наверное, они вдвоём почти как семья. Это уютно — вот так возвращаться с работы и слушать: болтовня этого мальчика легка и приятна, совсем, как он сам — и, пораскинув мозгами, Джин понимает, что, наверное, был бы счастлив, если бы... 

Чёрт. 

Всё так было и впредь. 

— Цвета, — просто отвечает ему этот мальчишка, совсем не догадываясь, что его собеседник застыл, словно парализованный, глядя во все глаза на это лицо: открытое, солнечное, совершенно улыбчивое, с мутными глазами тёмно-карего цвета, словно подёрнутыми тонкой плёнкой, как от молока, например. Но от этого не менее открытые, честные: весь Ким Намджун — это искренность, лёгкость. Любовь. Да уж: этот парень — её концентрация, и его новый хён совсем не понимает сволочей-хейтеров, которые пишут ему: «Чтоб ты, безглазый, споткнулся и сдох». И, что важнее: не понимает соседа в такие моменты, когда голосовой помощник ему зачитывает что-то подобное. Намджун не расстраивается. Никогда не расстраивается. Или же... не показывает? 

— Цвета? 

— Цвета. 

— Но... — «ты же никогда их не видел» прозвучит довольно бестактно, поэтому Сокджин чертовски смущается, не в силах подобрать формулировку. Но этот малой снова приходит на помощь: смеётся негромко (без всякой издёвки, конечно), а потом помогает. 

— Ты хотел сказать что-то в духе: «Как ты можешь писать про цвета, если ты никогда их не видел», ведь так? 

— Да... извини. 

— Но за что? — и он улыбается. — Ведь это правда. Я никогда не видел цвета. Хочу сказать, — и, задумчиво постучав по столу костяшками пальцев, вдруг склоняет голову, словно щенок. — Как-то раз я даже искал описание зелёного цвета, но ничего не нашёл, кроме его влияния на человека. Знаешь, как он действует на мозг зрячего? 

— Как же? 

— Релаксантом. Он концентрирует внимание, расслабляет и говорит подсознанию о безопасности. И... — задумчиво поджав губы, продолжает Намджун. — Я понял, что это не мой цвет. 

— А какой твой? 

— Розовый. 

— Розовый? — моргнув, Сокджин хмурится. — Но ведь ты его даже ни разу не видел. 

— Мой старший брат начал пытаться описывать мне цвета ещё тогда, когда я и мой лучший друг Чимин, который позже стал его парнем, ещё были в детском доме. Он рассказывал мне о предметах, которые имеют розовый цвет: о лепестках сакуры, о румянце смущения на человеческих скулах, о том, какое бывает небо на горизонте перед рассветом. После этого Чимина усыновили и увезли в Тэгу, а Юнги-хён со своей семьёй усыновили меня. И тогда я как никогда осознал, что это — мой цвет. Лепестки сакуры на ощупь очень нежны, румянец, наверное, очень красивый и говорит о чувствительности, а каждый новый рассвет даёт нам ещё один день, полный возможностей реализовывать то, чего мы боялись сделать до этого. Понимаешь, к чему я веду, Сокджин-хён?

— Кажется... не совсем, Намджун-а, — негромко произносит в ответ тот, во все глаза глядя на этого мальчика. 

— Розовый — это мечта, которую ты хочешь разделить с другим человеком. Мечта, которая обязательно сбудется, если ты перестанешь бояться, та, которая может тебя засмущать, но в конце стопроцентно подарит тебе кое-что важное. 

— Что же? 

— Нежность. Как у лепестков сакуры. Вот, что такое розовый цвет для меня, — и улыбается скромно, слегка покраснев. 

И, наверное, спроси кто Сокджина, когда именно он, вопреки здравому смыслу, влюбился в такого яркого мальчика, который света не видел с рождения, он, кажется, назовёт именно этот момент. Тот, когда почему-то как никогда осознал смысл розового. 

Розовый — это мечта, которую ты хочешь разделить с другим человеком. Мечта, которая обязательно сбудется, если ты перестанешь бояться, та, которая может тебя засмущать но в конце стопроцентно подарит тебе кое-что важное. 

Нежность, как у лепестков сакуры. 

— Я хочу стать твоим розовым, — ребёнок заслужил того, чтобы с ним были честными, чистыми, искренними. Поэтому это произносит Сокджин едва слышно, но прямо, подходя ближе и чувствуя, как сердце начинает мерзко кровоточить, когда Намджун поднимает на него свои слепые глаза, словно бы чувствует, и отвечает: 

— Ты им уже стал. 

Так просто и честно в ответ. Разбивающе его дурацкую душу на десятки стеклянных осколков, потому что всего в четырёх словах столько смысла и чувств, сколько ни один партнёр Сокджина ему не дарил. Потому что руки Намджуна — тёплые-тёплые, немного шершавые, но всё равно чертовски уютные — так нежно сжимают сокджиновы пальцы, а улыбка становится шире, скромнее, когда он едва шепчет: 

— Прости. 

— За что? — моргнув, интересуется Джин, чувствуя, как щёки горят в столь интимный момент.

— За то, что я не знаю, как ты красив внешне. И никогда не узнаю, — и чуть крепче сжимает. — Прости. 

— Это не то, за что ты должен извиняться, Намджун, — спокойно отвечает Сокджин, пересаживаясь перед ним прямо на корточки. — Ты не видишь внешность людей, но тебе открыт другой дар. 

— Какой? 

— Ты видишь их души. Это — куда большая ценность, чем ты можешь представить себе, хорошо? И мне... — он неловко откашливается. — И я действительно счастлив, что стал твоим розовым только лишь потому, что ты узнал меня как человека, а не как обёртку. 

— Чимин говорит, ты очень красив, — робко руку протягивая, Намджун его лицо осторожно оглаживает. — Говорит, что тебе нужно быть актёром или моделью. 

— Так все говорят. Чимин, к слову, тоже очень красив. И твой брат Мин Юнги, но красота у них разная. 

— Какая она? Ты мне расскажешь? 

— Конечно. Чимин гибкий, плавный и словно соткан из мягких линий, знаешь. У него тёплая аура и лицо открытое очень. А Юнги более резкий, угловатый и замкнутый. Этакий снежный принц. И Тэхён, этот ваш общий друг... он очень красив, но будто носит в себе какую-то тяжесть, которая не даёт ему быть раскованным. Открытым. Что-то такое.

— Когда они с хёном были подростками... — негромко начинает Намджун. — Шесть лет назад... Они совершили преступление, и их передали суду. Мелкая кража из круглосуточного, а потом — порча стены дома граффити. Юнги отпустили со штрафом: по камерам было доказано, что Тэхён был зачинщиком, поэтому тот получил сто часов исправительных работ в детском хосписе, — и, наверное, продолжать дальше не стоит: волосы дыбом от одной только мысли, что этот замкнутый темноволосый парнишка, который будто бы здесь, но мыслями — где-то совсем далеко, будучи ребёнком смотрел на то, как умирают такие же дети. Но, вздохнув, солнечный мальчик, понурившись, всё-таки просвящает Сокджина в эту историю: — Там он встретил Чонгука. Тому было семнадцать и у него была последняя стадия миеломы — это рак костного мозга. Ирония в том, что к нему не приезжали даже родители, что говорить о друзьях — он был совсем-совсем одинок. Тэхёну просто сказали играть роль друга для мальчика, которому уже на момент их знакомства было достаточно сложно и больно пошевелиться. Хён рассказывал, что у Чонгука во взгляде читалось, что он смирился с тем, что умрёт. И, знаешь, по его словам, смирился ровно настолько, что даже... шутил над собой. Очень по-чёрному. 

— Они влюбились друг в друга? — едва слышно шепчет Сокджин. Но у Намджуна в силу особенностей слух лучше, чем у всех, кого он когда-либо ранее знал, и поэтому тот только кивает: 

— Да. Очень сильно, и Тэхён поклялся себе, что сделает всё, чтобы Чонгук умер счастливым. Он умер во время цветения сакуры, и всё мечтал на неё успеть посмотреть. 

— Он успел увидеть её?.. — неразговорчивый замкнутый принц теперь видится совершенно в иной ипостаси. И эти улыбки немного тревожные, которые он дарит Намджуну, кажутся чем-то очень интимным. В хорошем смысле, конечно, а солнечный мальчик даже не подозревает, что его любят и ценят куда сильнее, чем он привык думать. Потому что теперь в них отчётливо видны забота и желание защитить от дерьма того, кто сам не может себя защитить. 

— Он успел, — мягко отвечает Намджун, начиная вдруг неожиданно плакать. — Это же самое важное, да? Он успел увидеть то, что так сильно хотел, и не умер одиноким и брошенным — напротив, очень любимым. Но он умер, а Тэхён всё ещё здесь. Уже почти шесть лет прошло, а у него на рингтоне до сих пор любимая песня Чонгука. Он рассказал мне это наедине много лет назад, когда я где-то в пятнадцать в очередной раз думал о том, что не справлюсь с дефектами речи и небольшими проблемами в развитии, но... после этой истории я понял, что у меня нет прав сдаваться. Чонгук сдался, но он не позволил себе опустить руки: напротив, он вёл войну куда тяжелее, чем если бы не смирился со своей участью. А я здоров. Да, у меня есть проблемы, да, я не вижу, но, чёрт, я живой и я здесь. Даже с отклонениями и инклюзивностью я могу быть в этой жизни хоть кем-то, ты понимаешь, Джин-хён? Я могу. А тот мальчик, Чонгук... он больше не может. И Тэхён, знаешь, ему всего двадцать четыре, но он даже звучит, как старик. Он даже слышится так, будто... — и всхлипнув, Намджун делает паузу, чтобы подобрать нужное слово. 

— Будто похоронил своё сердце с тем мальчиком, да? — тихо дополняет Сокджин не без горечи. 

— Да. Будто всё, что он делает — это ради него. До сих пор. Он всё ещё волонтёрит в том детском хосписе, хён, и перечисляет деньги в фонд борьбы с миеломой. И это так сильно, что я понимаю: у меня нет прав сдаваться. Я бы не хотел, чтобы близкие мне вот так вот страдали, пытаясь исполнить всё то, чего я не мог бы. Да, многое мне недоступно. Но из того, что у меня есть в наличии, я выжму максимум, хён, я обещаю. И тебе, и себе, и всем тем, кто почему-то меня полюбил. 

И спустя только пару секунд Сокджин понимает, что стоит на ногах и плачет так сильно, прижимая к себе голову этого невозможно сильного мальчика, который ни черта, блять, не видит, но всё равно зрит в самый корень вещей. Намджун такой сильный, такой отзывчивый, солнечный и как будто не умеет сдаваться — борется со своими недугами каждый грёбанный день, пока он, Сокджин, которому все двери распахнуты, все двадцать семь лет своей жизни позволял себе ныть, расстраиваться и использовать себя, словно какую-то тряпку. 

— Я просто хочу, чтоб ты знал, — шепчет младший слегка отстранённо. — Дело не в твоей внешности — я её даже не знаю. Не в деньгах и во всяком таком. Я влюбился в то, что ты говоришь. В то, что я слышу и чувствую. Твой смех и твой запах. Твои эмоции, мысли — ты бы знал, как они вдохновляют меня сделать что-нибудь новое. Продолжать усердно работать. Спасибо. 

— И тебе, Ким Намджун, — шёпотом. — Большое спасибо. 

— Но ты должен... — и неожиданно он неловко так кашляет. — Знать кое-что. 

— Что? 

— У меня нет опыта... ни в чём. Совсем. Абсолютно. Я даже не целовался ни разу, так что я... — и замолкает, потому что в тот же миг Сокджин, наклонившись, вдруг решает проблему, запрещая Намджуну когда-либо ещё раз сказать «не целовался». И пусть первый его поцелуй будет с привкусом пролитых слёз, в него старший Ким вкладывает столько эмоций и чувств, что даже забывает дышать. А потом, слегка отстранившись, шепчет в распухшие губы губами: 

— Для меня не проблема познавать с тобой новую грань, хорошо? Не проблема. Я обещаю. 

У него нет проблем с тем, что Намджун его абсолютно не видит. Он в этого сильного мальчика, который два месяца кряду слушал о том, как у него дела на работе и какой Хосок категоричный говнюк, влюбился вовсе не потому, что тот красив (а ведь он реально красив), умён или многое знает. Его душа — вот, что важно. Широкая, чистая, как горный ручей, многогранная и такая прекрасная, что сердце с ритма сбивается. Если бы у неё был свой особенный цвет, у Намджуна бы душа была... розовый.

Потому что розовый — это мечта, которую ты хочешь разделить с другим человеком. Потому что Сокджин хочет дарить ему столько эмоций под вечер (и до конца, если быть честным), что он только и шепчет, что негромкое, со смешком: «Не паникуй», когда сосед по квартире и хозяин его глупого сердца слегка задыхается, пытаясь привыкнуть к внезапному, доселе невиданному ощущению узости чужого гибкого тела, которое руками уже изучил. 

— Иронично, — хрипло произносит Намджун в тот момент, когда неловко, будто на пробу, толкается, упираясь лопатками в мягкий матрас. А Сокджину, на нём сверху сидящему, совсем непонятно, где здесь ирония. 

— Что же? 

— Ты всё время говоришь мне не паниковать, — и пальцами цепляется за чужие голые бёдра. — А ведь моя любимая песня так называется. 

— «Don't panic» Coldplay? — много ума не нужно совсем. 

— Именно, — и Намджун широко улыбается. — Она спокойная. Светлая. И обволакивает. Совсем, как ты, хён. Ты точно такой же. 

Если Сокджин скажет, что это был его лучший секс, ему, наверное, никто не поверит, несмотря на то, что это, чёрт, правда. 

Ведь он был наполнен такими эмоциями, что самому страшно становится: кажется, задыхаться от чувства любви ненормально. 

***

Мин Юнги смотрит на него нечитаемым взглядом довольно долгое время. Не исключено, что целую вечность, потому что сидящий рядом с ним и напротив Сокджина Чимин начинает неловко елозить и толкать своего бойфренда в бок, делая большие-большие глаза. 

— Я позабочусь о нём, — спокойно повторят Сокджин, выглядя очень уверенным. И внушительным, к слову — он умеет быть таким, когда надо заключить сложную сделку или, например, когда нужно сообщить старшему брату своего нового парня, что они теперь вместе. 

— И это прекрасно, — с широкой улыбкой отвечает Чимин (Мин продолжает молчать). — Я очень рад за вас, Сокджин-хён. Ты очень хороший человек.

— Он слепой, — неожиданно роняет Юнги очень отрывисто, словно пощёчиной. 

— Я знаю, — мягко отвечает Ким, уже зная, к чему тот начинает клонить. 

— У него отставание в развитии, несмотря на то, что он очень усерден, из-за недостаточного к нему внимания в процессе взросления у него есть пробелы. Он над ними работает, но одного упорства не всегда достаточно, тебе ли не знать, как продажнику. 

— Я готов оказывать ему поддержку и помощь, Юнги-я, — произносит Сокджин. — Я живу с ним. Я понимаю, о чём ты говоришь. 

— У него нарушения речи. 

— Они почти незаметны. 

— Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты понимал, на что реально идёшь, — нехорошо щурится Юнги, и если бы взглядом можно было убить, Сокджин бы лежал без движения уже какое-то время. — Потому что Намджун не собачка, которую можно вернуть обратно в питомник. Он живой человек. Человек с отклонениями, который живёт на органах чувств и эмоциях, которые он получает из внешнего мира. И если ты, поняв, что такая ноша тебе не по плечу, решишь вдруг съебаться, для него это будет трагедия, от которой он ни хрена не оправится. Просто из-за того, что не идиот и уверен, что такой шанс слепому выпадает только раз в жизни. 

— Юнги, я... — но его обрывают характерным жестом ладонью вперёд. 

— Я не закончил. На него не посмотрят девчонки. Парням он не нужен. Для всех посторонних людей он обуза, на которую не стоит тратить время, понятно? Ты посторонний. Не член семьи, не близкий друг детства, не тот, кто знает, каково это — взаимодействовать с тем, кто над собой даже не властен, — и с тихим «блять» сам себя обрывает. А образ Тэхёна словно пощёчиной бьёт. — Я не пытаюсь тебя запугать. Но я предупреждаю тебя: если ты сделаешь больно моему младшему брату, я сяду. 

— Юнги-я! — восклицает Чимин, хлопая его по руке. — Так нельзя!

— Я убью за Намджуна, — спокойно продолжает намджунов хён, глядя ему прямо в глаза. — И это не шутка. 

— Юнги-я!

— Всё в порядке, Чимин-а, — мягко произносит Ким, вздыхая тяжело-тяжело. — Я всё понимаю. И, да, Юнги, прямо здесь и сейчас, в этой кафешке, я даю тебе слово: я сам с собой что-нибудь сделаю, если обижу твоего младшего брата. Потому что он слишком светлый и солнечный, я не смогу жить с таким чувством вины. 

— Тогда добро пожаловать в семейное древо, Сокджин, — после паузы с полуулыбкой произносит Юнги. — Но пока я впишу тебя карандашиком. 

***

Он любит истории: весёлые, грустные — одним словом, многогранные, разного направления, жанра; и факт того, что его молодой человек и сожитель является популярным блогером и, да — писателем, только делает жизнь насыщеннее, до ужаса красочной. А все те люди, которые его окружают, сплетают судьбами-главами их всех в один большой удивительный том. Здесь была смерть, были слёзы, разлука и горечь, есть сложности — да, конечно, куда же без них, — однако всё это настолько его восхищает своей уникальностью, что сбивает дыхание. 

Это Сокджин. Ему двадцать восемь будет вот-вот, и он заместитель директора фирмы, в которой работал последние шесть лет. У него нет больше семьи, но есть большой список людей, которые ему разбили сердце когда-то, в то время, когда он больше всего хотел быть нужным кому-то, а в итоге нашёл себя там, где ожидал меньше всего. 

Это Намджун. Ему двадцать один, и он уже популярный писатель и блогер, который мастерски складывает слова в предложения, но считает, что нет предела совершенству, как говорится. Он абсолютно слепой от рождения, но видит куда больше, чем может подумать простой человек. Нет, даже не так: чем может увидеть простой человек. Он слышит эмоции, мысли, ощущает все перемены и зрит не в глаза, а сразу же в сердце, и он такой солнечный, добрый и открытый душой, что Сокджин каждый день себе обещает: он будет беречь. 

У них есть история. Она идёт сквозь один ветреный вечер, когда небо разрывалось дождём, чайную кружку и диван, что стоит в гостиной квартиры, которая никак к ним двоим не относится. Переплетается тысячью нитей с другими, затрагивая всё больше и больше сердец: содержит в себе и личностный кризис, и умение разделить боль близкого тебе человека, и, что важно, желание никогда не бояться под песни группы Coldplay.

И это только начало её, когда на взаимной поддержке, уважении и остром чувстве любви. Когда ни за что не сдаваться, идти всё дальше и дальше и не обращать внимание на то, что говорят остальные — строить свою жизнь таким образом, как удобно не окружающим, а конкретно тебе. И если кто-то чего-то боится, не знает, высмеивает — это не повод тоже бояться и не рискнуть хоть один раз в своей жизни. 

Это Юнги. Ему двадцать пять, он доучивается на архитектора и, кстати, бойфренд и старший брат потрясающий. У него колкий саркастичный характер, уже есть контракты, опытом работы набита рука, а ещё он любит виски, тяжёлую музыку, однотонные худи, рваные джинсы и одного Пак Чимина, которого сейчас посадил себе на бедро. 

Это Чимин. Ему двадцать один, и у него заливистый смех, небольшой рост, природная гибкость, полные губы и выкрашенные в светлый цвет волосы. Он всё ещё учится, потрясающий друг, может и любит в иронию, объективность и конструктивную критику, особенно, если ему дать в руки баночку пива и посадить на бедро Мин Юнги. 

У них есть история. Она включает в себя боль близкого тебе человека, умение выжить, найти своё счастье в друзьях и влюблённости, а затем — потерять, чтобы отыскать нечто новое, но скучать постоянно. Она переливается треками группы Nickelback, смехом, слезами, алым закатом, что танцует на водной поверхности озера и робостью касания губами о губы. 

И эта история их, она такая красивая. По-своему грустная, но при этом насыщенная, в итоге — уютная и доверительная, когда рука об руку, дополняя друг друга и безгранично любя и друг друга, и тех, кто всегда будет рядом. 

Это Хосок. Ему двадцать семь, и он не очень любит знакомиться, и только недавно добавил свою главу в их интересную книгу. Он ершистый и слегка неуверенный, однако надёжный. Ему пока тяжело, но он любит загадки и сложности — и сейчас, когда никто не обращает внимания, он позволяет себе, очевидно, задуматься о том, чтоб рискнуть вплести ещё одну нить истории в их такой разноцветный клубок. И в нём, наверное, стоит быть очень уверенным: часто категоричный, он умеет в поддержку и как никто другой разделит твою старую боль, ведь, отобрав часть, скажет простое: «Теперь мы понесём её вместе».

А парня, на которого он так долго засматривается, морально готовый уже сделать решающий, первый свой шаг, зовут — да — Тэхён. У него своя история, и она наполнена горечью, болью, но они вместе образуют коктейль светлейшей тоски по тому, кого так сильно любил, но тот никогда уже не вернётся. В нём сила, которая спустя год заставила его начать улыбаться, старые шрамы, с ним семь лет одна и та же заставка и рингтон, а ещё — концентрат заботы к тем, кого любит: ни следа от мальчишки, который когда-то со скепсисом оглядывал белый коридор детского хосписа. Он любит помогать тем, кто в этом нуждается, а ещё — очень! — сакуру: его жизнь с ней сопряжена, связана тесно и каждый апрель он долго гуляет один недалеко от того самого хосписа, глядя на солнце и тихонечко плача, впрочем, с улыбкой и благодарностью. 

А того парня, что на них наверняка смотрит сверху, широко улыбаясь и посылая Хосоку сигнал «Давай, ну! Дерзай!» зовут Чонгук. И его история должна была кончиться уже как семь лет назад, но он жив в них всех понемногу: его упорство, беззлобная язвительность и жажда жить и быть любимым хоть кем-то растворились даже в тех людях, которых он никогда не встречал, но которые его знают так хорошо, будто он был своим, и скорбят по нему по сей день с такой сильной искренностью, будто был членом семьи. Той семьи, которая всё равно есть у него спустя много лет, потому что каждый из тех, кто собрался в гостиной Намджуна с Сокджином, носят в себе память о нём и никогда уже не забудут — уж слишком многому он научил всех их разом. 

Так что спасибо, Чонгук. За новые стимулы-смыслы, которые ты подарил всем присутствующим здесь, за причины и поводы и за, конечно же, мысли. Мысли о том, как важно ценить каждый миг и людей, которые тебя окружают. О том, как важно себя ценить в первую очередь. 

Спасибо тебе, Чон Чонгук, мальчик из детского хосписа. 

За всех тех спасибо, кто благодаря тебе совместно пишет новую интересную книгу.