Чонин, можно сказать привык. Привык, покорился, сдался… Можно было бы сказать «доверился» — но нет, он же не дурак.

Чонин Сехуну никогда не доверится. Потому что «привет, мой мальчик, как насчёт покататься вместо последней пары?» — это хорошо, конечно, но несерьёзно. И то, как Сехун жадно припадает к его челюсти и шее ртом, сцеловывает гортанные полунемые стоны — тоже несерьёзно, хоть и безумно горячо.

Сехун называет это «потусоваться», и, пожалуй, именно так это и называется. Чонин предпочёл бы «отношения» или хотя бы «партнёры», по сексу, по мотоциклу, да хоть по чему — но это «тусоваться». Поэтому он раз за разом перекидывает ногу через Сехунов мотоцикл и держит его за пояс, пока они наворачивают круги по трассам — ему это нравится, потому что теплое тело под ладонями, скорость, ветер пронизывающий и виды красивые, когда они выезжают за город.

Через Сехуна Чонин тоже ногу перекидывает, и это тоже входит в «потусоваться», и нечего даже загадывать. Просто секс. Просто проводят время вместе.

Чонин, конечно, таким умным стал не сразу. Но довольно быстро. Потому что дальше «потусоваться» его ожидаемо не пустят — и это стало понятно через несколько дней таких «тусовок» — с друзьями его Сехун знакомить не торопится, на свою территорию не пускает тоже. Впрочем… Ладно. Ладно, правда ведь?

Проблема только в том, что Чонин, чёрт возьми, успел влюбиться. Где-то в промежутке между тем, как Сехун начал к нему недвусмысленно подкатывать и между мимоходом сказанным «мои друзья — долбоёбы, принцесса, не хочу, чтобы ты по ним меня судил». Хотелось зло ляпнуть что-то в духе «да ладно, будто я не жил на одном этаже в общаге с Бэкхёном и Чанёлем», но… дело ведь в другом было. В том, что третьекурсника-хорошиста экономического факультета знакомить с местными бэдбоями — тупо и бессмысленно, потому что Сехун себе найдёт другого хорошиста, стоит только пальцем поманить. И Чонин это прекрасно понимает и отдаёт себе отчёт в том, что он для Сехуна — так, мальчик для потрахаться.

Впрочем, даже мальчиком на потрахаться можно быть без унижений и сожалений, не так ли? Вот и у Чонина получается. Ну, почти.

Не получается только сдержать стоны, когда Сехун входит в него до самого конца и прикусывает шею, под лопаткой, ладонь, даже ногу — до чего только дотягивается. Потому что «сладкий, так бы и съел», и тихий смешок лёгким дуновением по коже — и Чонина от этого каждый раз немножечко ломает и выкручивает — сильнее, чем от зуда от члена в заднице.

Не получается только не прижиматься щекой к чужой спине, обтянутой чёрной кожанкой поверх простой рубашки, когда они мчат куда-то за город вечером. Потому что С Сехуном спокойно даже за городом, даже вечером, даже на байке, который мчит под сто десять — потому что Сехун и байк — словно один организм, и Сехун точно никуда не врежется и точно не допустит никаких аварий — потому что, ну, это Сехун, неужели не понятно?

Не получается только сдержать изумленный выдох, когда они останавливаются на очередном холме и Сехун тащит его к обрыву, откуда вид на закат просто сумасшедший и «хэй, я просто решил тебе это показать» и «садись давай» после того, как куртка Сехуна расстилается на пожухлой траве, чтобы Чонин брюки не пачкал, примерным студентам не положено.

А ещё не получается сдержать смешки и порывы к безобидному рукоприкладству, потому что Сехун засранец и на «это так красиво» кладёт голову на плечо и мурлычет «отсосёшь?», и здесь без тычка кулаком в бок и замаха на эту наглую рожу вообще никак.

Всё идёт нормально, ну, «прикольно», ведь «тусоваться» иначе и не бывает — только Чонин в один момент ломается. Ломается, потому что после обрыва они снова едут к Чонину, но вместо того, чтобы просто усадить его на свой член, Сехун усаживает Чонина на коленки, целует, шепчет дурь какую-то, ведёт пальцами по лёгким синякам от поза- и вчерашних укусов, несёт что-то про мальчика и ляпает случайное «любимый», и от этого Чонина рвёт в клочья так, как раньше не было.

У Чонина в горле комок, он отталкивает от себя Сехуна, рычит практически зло, мстительно царапается и отворачивается — чтобы не показать слёз. Чёртовых слёз, которые всё-таки прорвались. Обиды на эти «тусовки» и невысказанные «почему» горячими и солёными каплями бегут по щекам, и Сехун, беспощадный и бессердечный, сцеловывает их, не отпускает от себя и смеет ладонями своими гладить по спине, пробираясь под рубашку — но не чтобы полапать, а чтобы согреть и приласкать.

— Почему не сказал мне, что что-то не так? — просто спрашивает он, когда Чонин успокаивается — ну, или хотя бы затихает в его руках.

— Кто сказал, что что-то не так? — хрипло ворчит Чонин, — Я знаю своё место. Я — просто на «потусоваться» у тебя, ничего серьёзного. Я не против.

— Да ну?

-…я просто жду, пока ты наиграешься.

— Долго ждать придётся.

— Разве?

— Я — только твой, мой мальчик. Неужели ты ещё не понял этого?