изо дня в день, из года в год.

бездна поглощала его. ежедневно, ежеминутно, ежесекундно. она не покидала его ни на миг. была рядом, пряталась в темных, скрытых от всех окружающих, углах его сознания. она сводила его с ума и, казалось, что выхода с этого не было. тело было неуютным, тяжёлым, маленьким для его души. а есть ли она вообще у тартальи? логично было предположить, что как и у любого другого человека у него есть душа, но являлся ли тарталья человеком? этот вопрос не давал ему покоя. можно ли назвать человеком машину, которая и умела, что убивать, калечить, причинять вред, поклоняться царице. можно ли назвать человеком того, кто не имеет душу? конечно же нет. к такому выводу он приходил каждую ночь. каждую ночь один тот же ад, который продолжает изо дня в день, из года в год. казалось, будто, бездна оставляла на его уродливом теле свои метки. где ни посмотри черные пятна, которые казались ему гнилью. гнило ли его тело? гнил ли он сам? гнилая ли у него душа? душа… у него ее нет. он просто тело, оболочка. что-то несуществующие. он ведь нереальный, да? он просто тень? кто он? кто такой тарталья? а аякс? тот маленький мальчишка с яркими глазами кем он является? кто он такой? почему у него так горят глаза? тарталья это аякс? они один человек?

«что-то течет» — ловит одну из тысячи мыслей тарталья и пытается схватиться за нее как за спасательный круг. — «что-то пачкает рубашку».

открывая глаза и смотря на свои руки он понимает. понимает что это «что-то» его собственная кровь. кровь? его кровь? у него есть кровь? точно. он ведь человек, да? у людей есть кровь. правильно. люди чувствуют боли и у них есть кровь. кажется, он чувствует это. он чувствует? чувства. а ведь и вправду. он чувствует. чувствует боль, когда проводит по глубоким порезам на своем запястье. проклятая бездна и форма мерзкого наследия, которая так удачно захватила его в ванной, где лежало какое-то давнее лезвие. разве оно было когда он пришел? он не видел его, когда переступал порог ванны с мыслями, что нужно умыться. его не было, ведь так? или он сходит с ума?

вдох, выдох, вдох, выход. так ведь учил его чжун ли, да? точно, чжун ли… они ведь уже жили вместе? если да, то это значило, что чжун ли точно отвернется от него, когда увидит в каком состоянии тарталья. он мерзкий. его тело мерзкое. его душа мерзкая. он олицетворение слова мерзость.

капли катятся дальше и дальше. в миг он понимает, что стоит принять душ и смыть все со своего тела. смыть кровь, смыть черные следы бездны, смыть слезы, смыть его мерзость ведь он должен быть идеальный. тарталья чайлд ни покажется перед кем-то в таком состоянии. никогда. он жалкий, такой жалкий.

вода холодная. холодно. холодно, мокро, мерзко. он хочет домой. домой? дом? что это такое? он ведь не знает, что такое дом и домашний уют, да?

резко его вырывают из мыслей, которые так и пытались свести его с ума.

— аякс… — крепко прижимая его к себе шептал чжун ли. сил говорить не было, да, и был ли в этом смысл?

— ох, милый мой аякс, что ты опять наделал… — все сильнее прижимая, будто пытаясь согреть своим телом, обречённо продолжал шептать.

— тише, выходи с этой ледяной воды. ты ведь можешь заболеть. пошли я укутаю тебя в теплое одеяло, позабочусь обо всем этом, — на этих словах он снова осмотрел пугающие раны и лезвие, которые было крепко зажато в одной руке. — и, если хочешь, поговорим об этом всем.

тарталья смотрел сквозь него. им нужно поговорить. ему нужно признаться какой он мерзкий на самом деле.

— скажи мне хоть что-нибудь. — умолял чжун ли наблюдая пустые глаза. он выдохнул понимая, что парень вряд ли в состоянии хотя бы слово, но он все равно позаботиться о тарталье даже если тот не произнесет ни слова. даже если это будет повторяться изо дня в день, из года в год.