Феанаро привык просыпаться осторожно, без резких движений — дома это могло разбудить жену, в мастерской грозило грохотом инструментов и колб, — но после некоторых снов трудно оставаться хладнокровным. Звякнули и раскатились по полу пробирки из небьющегося стекла, следом спланировал исписанный с обеих сторон черновик — как-то слишком неспешно, будто подталкиваемый обратно вверх серебристым свечением.
В голове тоже звенело и звякало, только приглушеннее. Нолдо расправил плечи, похрустел затекшей шеей — рутинно поморщился от особо громкого щелчка, провел с силой ладонями по лицу, случайно нащупал въевшиеся в кожу лба и щеки рубчики вышивки. Легче не стало, сонная муть колыхнулась и обманом улеглась внутри.
Крепло и ощущение, что в мастерской что-то изменилось. Разве что стало слишком тихо за ее стенами? Феанаро наклонился, поднял листок, без особого смысла уставился в жирно перечеркнутые строчки — новый состав не оправдал ожиданий. Очередная партия стекляшек остывала вместе с горном, а Сильмариллы так и продолжали сверкать гранями лишь в воображении мастера.
Раз наступило утро, время продолжать работу. Проскрежетал ножками по полу стул, нолдо поднялся, нашарил на полочке не обломанный грифель и снова склонился над заметками. В череде бумажек, нужных только чтобы вымещать злость или делать рабочие пометки, некоторые все же представляли ценность. Чертежи пока отложенных разработок, эскиз подарка Нерданель, список опробованных комбинаций… Феанаро вычеркнул последнюю строчку, пробежался еще раз взглядом — не забыл ли проверить иной порядок стадий, — нарочито аккуратно положил грифель параллельно листу.
Пора признать, что он в тупике. В полном, абсолютном, беспросветном тупике, помочь выбраться из которого может только случай — или открытие вещества, доселе нолдор неизвестного, или пламя из сердца самой Арды, или закравшаяся в расчеты ошибка (которой, конечно же нет, но вдруг…)
Одним словом — чудо.
Именно чудо захлопало крыльями в утреннем тумане и минутой позже ступило через порог.
Феанаро даже не удивился. Он не ждал ничего подобного, но и не отвергал — достаточно было не думать об этом раньше, а теперь не было времени. Эонвэ прошел сквозь завалы полок, тумб, стоек, наковален и книжных стопок — не шевельнулось ни одно перо, — приблизился к мастеру и тоже посмотрел на листок. Качнул головой, перевернул бумагу чистой стороной вверх и сказал такое, что все едкие слова упрека выветрились из головы Феанаро.
— Я знаю, что тебе нужно.
Мастер несколько раз перевел взгляд — на листок, на Эонвэ и обратно. Подивился, что даже лучшая бумага на фоне ангела выглядела грязно-серой. Недоверчиво дернул уголком губ — да, как же, тут каждый второй уверен, что все знает, да только сделать ни балрога не может.
— Звезда.
И все сразу встало на места. Действительно, свет Дерев обладает всеми нужными свойствами, но звездный… О, звездный превратил бы тайну создания Сильмариллей в детскую задачку, которую Феанаро и для младших сыновей посчитал бы слишком простой. Но он даже не рассматривал такой вариант, потому что где они, нолдор — и где звезды.
— Ты задумал великое творение, мастер, но тебе не исполнить его без помощи Эру. Это не по силам никому из эльдар.
— Не думаю, что ты прилетел сюда только позлорадствовать, — вообще Феанаро уважал ангелов. Достаточно знать, кто они такие, чтобы ощущать трепет в их присутствии, но раньше он ни с кем из них не разговаривал — а сегодня Эонвэ выбрал не самый удачный момент. — Скажешь, всеблагой Эру готов эту помощь оказать? Звезду на блюдечке?
— Да, — словно не заметил едкого тона нолдо крылатый, и в голове мастера все опять смешалось. Вот так просто… Так просто. После нескольких лет поисков, бессонных ночей и череды без крохи успеха попыток все, что нужно — дождаться прилетевшего ангела и получить от него последний нужный ингредиент.
— И что мне для этого сделать? Сбить себе колени в молитве? Перевести весь сандал Амана на благовония?
Эонвэ улыбнулся — так мимолетно, что за ним не поспел бы взгляд нолдо. Холодное свечение воздуха чертило острые, будто стальные тени в бороздках перьев, и они казались барельефом на монолитном обломке — стылом, неживом.
— Нет, это все не нужно. Достаточно равной цены.
«Если он скажет про эквивалент веса звезды в серебре или золоте…» — рассеянно подумал Феанаро, но сдержался. Не только крылья, весь ангел гораздо больше походил на камень, так изменилось его лицо — стало неживым, белее и холоднее самого лучшего мрамора, — что нолдо счел разумным помолчать.
— Звезды — дети Эру. Душа твоего первенца — за душу звезды.
Феанаро пережил миг небывалого раздражения и оторопи одновременно. Мурашками покрылись даже губы и легкие — изнутри, иначе не объяснить, почему он промолчал в первое мгновенье. А после момент, чтобы выгнать гостя взашей, был упущен.
— Первенца? — глухо выдохнул мастер, сжав кулаки. Десятки вопросов кружились в голове, и он никак не мог выбрать самый важный. Первенец? Не слишком высоко Эру ценит своих детей, если их у него миллионы? Может, есть звезда поменьше, и тогда…
Феанаро представил, как Эонвэ меняет постановку вопроса — звезда поплоше за жизнь, например, Тьелкормо, — и в мыслях взвыл. Суть оставалась прежней. Секундная слабость поторговаться уже обещала камнем свалиться ему на душу и лежать там столько веков, сколько ему отмерено бродить тропами Амана — вечность. Семь сыновей или миллион, выбирать одинаково тяжело.
— Нет. Ни за что, — нолдо отказал категорически, не дав себе ни мига задуматься дольше — и все равно слова тянулись тяжело и горько, словно в сожалении.
— Я понимаю. Но ты подумай еще, — Эонвэ придвинулся всего на полшага, но разведенные вширь крылья заполнили собой не только мастерскую — весь мир. Его история пряталась в тенях узора, и звездная пыль сияла, запутавшись в перьях. — Когда решишься, приводи первенца на Таникветиль. Я буду ждать.
В стороне загрохотали каскадом рухнувшие инструменты, захрустело стекло под сандалиями Эонвэ, тень крыла куполом легла над мастером. На миг стало темно, потом он проснулся.
Промокшая от пота, омерзительно теплая ткань подушки приклеилась к затылку. Странный сон — Феанаро рефлекторно провел по лицу, осколки его не задели, но у виска все еще не разгладился узор вышивки. Или не сон?..
Он оперся на локоть, прислушался к дыханию Нерданели — слишком поверхностное и частое, проснется от малейшего шума, — и лег обратно, просунув руку под голову.
«Когда». Не «если решишься», а «когда». Все закипало в мыслях мастера, плавилось и бурлило первородной магмой — и не ясно, злился он на Эонвэ за то, что тот себе слишком многое позволил… Или за то, что был прав.
***
— Что именно у тебя не ладится?
Деревья обосновались в этой части сада давно: места клумбам и зарослям кустарника не осталось, через решето стволов и ветвей виден был совсем крохотный кусочек неба — словно сочащегося светом смешения. Спрашивать у жены, откуда она в голову взяла — глупо, три дня Феанаро обходил мастерскую по широкой дуге, сторонясь сыновей по вполне понятным причинам, а жены — на всякий случай.
Но если дети предпочли отца не трогать, то Нерданель нашла его сама. Села рядом на лавочку, прижалась к плечу — ей не надо было напрашиваться на ласку, ладонь сама потянулась к присыпанным мраморной крошкой прядям.
Рыжим, как у первенца. Нолдо вздохнул и неопределенно махнул свободной рукой, мол, сам не знает.
— Из-за брата?
Феанаро нахмурился, припоминая — недели три назад он, конечно, разругался с Нолофинвэ в пух и прах… Впрочем, подобное происходило так часто, что давно перестало волновать — скорее вызывало дежурную зевоту и желание забыть о существовании младшего на долгие лета.
— Ты хотела сказать, полубрата? — так или иначе, надо было отвлекать Нерданель от насущных проблем, и мастер выбрал самый простой способ. В ответ получил шутливый удар кулачком в предплечье, усмехнулся, поцеловал жену в макушку. Ничего-то от нее не утаится, вроде тоже разулыбалась, а глаза все равно тревожные.
— Сны снятся дурацкие, — почти не покривив душой, буркнул Феанаро. После Эонвэ снились только Сильмариллы — мягко мерцавшие в ночи, манящие, зовущие создателя — после них просыпаться было труднее, чем после кошмаров. Трещали мысли и стискиваемые в бессильной ярости на себя же челюсти. Он должен был — должен! — выбросить все из головы, но шанс получить звезду так плотно засел в мыслях, что не оставалось и крохи надежд от видений избавиться.
— В Амане не случаются беды… — успокаивающе, словно ребенку, напомнила Нерданель.
— Да знаю. Тем страннее, что снится… — немой вопрос — «что снится?» — висел в пространстве и разъедал виски. Феанаро набрал воздуху и выпалил. — Майтимо гибнет, так или иначе. Бред какой-то, ему и не встретить таких проблем здесь, а в голову лезет. И так странно, что во сне я будто знаю об этом, должен горевать, а вместо… Что бы ты сделала, если бы кто-нибудь из них, ну… Погиб?
Нерданель крепче вцепилась в ткань на плече мужа. Прикусила губу — Феанаро едва скосил на нее взгляд и снова уставился на золотисто-зеленый лиственный полог, — не видел, как задумчиво она выводит узоры пальцем на своем бедре.
Наверное, любой другой эльда мог бы предсказать реакцию на такой вопрос, но Феанаро не помнил мать. Он хотел бы узнать ответ на этот вопрос именно от нее — матушка, а что было бы, если бы я погиб? — но пришлось сделать так. Мысленно он уже подбирал слова, чтобы просить прощения, но Нерданель наконец заговорила.
И сказала — словно Эонвэ, — совершенно не то, что он мог ждать.
— Мое горе было бы бескрайнее океана. Но я не могла бы дать ему победить меня, любимый, у нас еще шестеро детей, и им было бы тяжелее. Мы нужны были бы им сильными, как никогда — так что не вини себя за сны. Ты поступил бы правильно.
Если бы она только знала… Феанаро обнял супругу — наверное, впервые не из-за любви, а из желания спрятать сведенные судорогой скулы. Конечно же, они должны думать обо всех детях… И о тех, кто живет за океаном — о тех тысячах эльдар, приходящихся им братьями и сестрами, лишенных света Дерев. Нельзя переправить на кораблях Тельперион и Лаурелин, но достаточно будет сундука Сильмариллов, чтобы благословить творениями Эру все Эндорэ…
Чтобы тот ужас, обитающий на дне расщелин, павший с неба до дня пробуждения эльдар, уже никогда не высунулся из бездны.
— Что-то не так? — забеспокоилась Нерданель. Ее умению слушать тишину можно только поражаться — Феанаро с неимоверной нежностью погладил ее по спине, постарался улыбнуться.
— Нет, дорогая. Все в порядке… Пока точно в порядке.
***
Атаринкэ протестовал, как мог. За завтраком он привел столько аргументов, что хватило бы на полноценный трактат — безусловно, Феанаро мог прервать словоизлияние в любой момент, но для начала дал сыну выговориться, да и потраченный на речь труд было жалко. После у Куруфинвэ не осталось запала противиться дальше, еще и брошенная подачка в виде недоработанных чертежей послужила утешением.
И в горы с отцом на поиск новых месторождений — срочно нужна была самородная медь высочайшего качества, а не те огрызки, что можно достать в Тирионе, — отправился безотказный Майтимо.
***
Сначала Феанаро думал признаться у подножия гор. Потом они оставили за спиной перевал, на котором пришлось отпустить лошадей — на каменистой дороге те все время спотыкались и рисковали раздробить копыта. В итоге он затянул с разговором до последней развилки, с нолдорской дотошностью обозначенной резной стеллой - как раз в ее тени и остановились. Тропа вела вглубь хребта, поднимавшегося каскадами выше и выше, проторенная же дорога вилась сквозь крохотную долину к Таникветиль, одинокой иглой дырявившей небо над невысокими, в общем-то, предгорьями.
Майтимо даже не удивился, когда отец выбрал второй вариант — у мастера нехорошо засосало под ложечкой от предчувствия, что в семье у всех какой-то аномальный дар предвидения, и только ему нужны вещие сны, посланники и предсказания, чтобы хоть как-то в хитросплетениях судьбы ориентироваться. Поэтому со всей энергией он набросился на сына с расспросами — как, почему и, главное, почему раньше знака не подал.
Нельо пожал плечами и подстроился под замедлившего шаг отца. Вдоль дороги тянулся тощий ручеек, ворочавший сизую гальку. Такая же шуршала под ногами — видимо, путь прокладывали не на пустом месте, а через пересохшее русло. Вполне возможно, иссушенное только к близившемуся лету — весной в горы мало кто совался, даже падкие на риск нолдор предпочитали дождаться тепла и спокойной погоды.
— Матушка сказала, у тебя в мастерской не все ладится. И я подумал, может, ты как раз на Таникветиль и рвешься, за советом…
Феанаро не сдержался и фыркнул, скорее зло, чем снисходительно. Устаревшая сказка для криворуких неумех — принеси жертву на вершине горы, проведи там ночь и во сне получишь подсказку от всеблагого Эру. Конечно, если вел себя хорошо, не задирал братьев и трескал овощи на завтрак под умиленные восклицания матери.
Чушь балрожья. Тем смешнее понимать, что истина недалеко отошла от баек, только сон случился до горы, а на вершине ждала не подсказка, но ингредиент… Звезда, — спешно поправился Феанаро. Так мысль звучала хотя бы на каплю, но приемлемее, потому что сделать то, что он намеревался, ради несчастного рецепта…
Ради Сильмариллов, великого творения и тьмы, сковавшей Эндорэ. Эру и его посланцы позаботились о родившихся у Куивинен эльдар, но остальных предстояло спасать без божественной помощи. Почти — поправка, — без нее.
— И потом, мы взяли слишком мало снаряжения и провизии для экспедиции к жилам, — улыбнулся Майтимо. — Я не понимаю только, что ты используешь как жертву, потому что ничего лишнего в рюкзаках нет.
Вот и оно. Феанаро медленно вдохнул и остановился. Прошуршав галькой, секундой позже замер и сын, замолчал, уставился на отца как-то виновато — и, скорее, смешно: совсем вырос мальчик, на голову родителя обогнал, но каждый вопрос задает так, будто опасается получить по шее.
— Жертва, — медленно, проталкивая слово сквозь гортань, произнес мастер и ткнул пальцем в грудь спутника, — это ты.
Майтимо нахмурился.
— Тебе нужен настолько ценный совет? — дрогнули уголки обветренных губ, Нельо понимающе кивнул. — Шутка?
— Увы, нет, — слишком резко выдохнул Феанаро. И пока не закончился воздух в легких, буквально выплюнул всю предысторию, уложившуюся в полминуты речитатива. Мастер объяснял, Нельо молча слушал, ошарашенно округлив глаза и чуть покачиваясь на пятках — неделей ранее также оторопело внимал сам Феанаро под скрещивающимися словно клинки репликами Эонвэ.
Он тоже не верил — сначала. И тоже не понимал — как так можно, собственно, не понимал до сих пор. Голос совести давно превратился в утробный непрекращающийся вой, неуместные оправдания лезли отовсюду, куда ни повернется мысль — строго говоря, Эонвэ не говорил про смерть, достаточно души… Не дух же, не разум, может, это все вообще исключительная метафора, вот смеху будет, если припрутся на гору, а там всей оравой ангелы будут ждать чего-то совершенно иного, и пялиться им друг на друга в недоумении вечность.
Майтимо отошел с тропы, примостился на поросшем коркой лишайников камне, прикусил кончик ногтя на большом пальце — нервничал. Он всегда так делал, если размышлял над чем-то важным, и всегда это затягивалось надолго — что жутко нравилось Феанаро, вон как сына воспитал, истинный нолдо!
«Отлично воспитал, — вмешался ехидно внутренний голос. — Что он даже вякнуть слово поперек не смеет, когда его родной отец на убой ведет».
Феанаро в ответ посоветовал разуму вообще заткнуться.
— Это что-то крайне важное для тебя? — Майтимо поднял посеревший, требовательный взгляд.
— Да.
— Покажи.
Мастер сел рядом и поставил у ног скинутый рюкзак. Ему бы сейчас солгать. Отвертеться — нет-нет, это все не важно, дурацкая шутка, согласен, — обнять сына, щелкнуть по лбу, чтобы не смел такие глупости принимать за чистую монету. Но он совершенно не умел врать, и тем более не смог бы исправить сказанное со снятым щитом аванирэ. Последний слетел от малейшего приложенного усилия, несколько мгновений Майтимо мог наблюдать только клубившиеся обрывки мыслей, бессвязные и путанные, а потом Феанаро поднял со дна воспоминание, все эти годы служившее ему то ли кнутом, то ли маячком вдали.
Летний день, расплавившиеся от жары конфеты в миске, рядом — тарелка раза в три большая, полная черной от спелости черешни. Он сидит на коленях Финвэ и слушает, забыв пережевывать, черешневый сок подсыхает и липко склеивает губы — папа рассказывает про Эндорэ, а далеко не каждый раз удается его уговорить на такое. Сначала это кажется безобидным, про Куивиэнен слушать даже скучно; потом становится страшно, но одергивать Финвэ стыдно, сам же просил. Страшно, когда в рассказе отца мир вокруг черный с серыми тенями предметов, страшно, когда каждая трещина гор, каждая чаща таит в себе демонов земли и огня, возглавляемых всегда голодным Моринготто. Страшно, когда отец вдруг замедляется и совсем шепотом добавляет: далеко не все смогли перебраться за море, а в чащах и поныне живут эльдар — по своей воле или потому что не успели попасть на уплывший в Аман остров…
До дрожи в поджилках хотелось не только показать, но и посмотреть самому. Поймать через осанвэ отклик, распутать клубок из эмоций и мыслей Майтимо, добраться до чуткой сердцевины — что там? Гнев, презрение, безразличие? Феанаро дал сыну досмотреть воспоминание, и их сознания тут же разделила зеркальная непробиваемая стена. Даже нескольких мгновений в начале было достаточно, чтобы Майтимо разглядел оторопь и боль мастера — хватит ему.
— Ты волен отказаться.
— Но ты уже решил, да? — у Нельо было странное выражение лица. Как ни вглядывался Феанаро в поджатые губы и подернутый спокойствием взгляд, но так и не смог прочитать, что за этим пряталось. Последний шанс отказаться — как же будет правильно? Сын или Эндорэ?
Верховный король Финвэ всегда говорил, что правитель должен уметь жертвовать во благо народа. Но ведь и он пока — не король, только мастер…
Феанаро медленно кивнул. Майтимо вздохнул, поправил лямки рюкзака и поднялся.
— Тогда… — произнести напрямую что-то вроде «я согласен умереть» оказалось трудно, глотку свело. Он облизнул пересохшие губы и сказал по-другому, так бесхитростно, что у Феанаро в груди дрогнуло и оборволось. — Я тебе верю.
Путь до Таникветиль занял остаток дня и следующее утро. Прошли они его в полном молчании.
***
На пик вела узкая тропинка, вымощенная все той же галькой, чужеродной белоснежным склонам. В отполированные ветрами сколы камня можно было смотреться, словно в зеркало, но они не останавливались ради таких глупостей, да и так было ясно, что ничего хорошего не увидят. Разреженный воздух царапал гортань, обрывки туманов липли к коже и волосам, покрывая их ознобистой испариной — к вершине нолдор были вымотаны настолько, что Феанаро уже перестал пытаться построить мысли во что-то приемлемое и придумать, как все-таки обвести Эонвэ вокруг пальца. Принести жертву обманом, выиграть время, сначала получив звезду, штурмовать Таникветиль и требовать вернуть сына после того, как Сильмариллы осветят все уголки Эндорэ?
Тропа сделала последний поворот и выплюнула путников на плато. Окружавшие его пики походили на зубья короны и были абсолютно недоступны — на скользкие отвесные скалы не стоило и соваться. Если, конечно, у тебя нет перьев — орлы кружили в обступивших гору облаках, и пока Феанаро отвлекся на особо крупную птицу, оглушительно и знакомо захлопали ангельские крылья.
Эонвэ их ждал — спорхнул с невысокого нагромождения скал, поднял вверх руку: сквозь неплотно сомкнутые пальцы лился звездный свет.
Мастер обреченно скрежетнул зубами, окончательно осознав, что никакой обман не пройдет, душа звезды взамен души первенца, и никак иначе. Он обернулся — Майтимо избавился от ноши и теперь с побледневшим от ужаса лицом пялился на пепельные проплешины костров, оставшихся от жертвоприношений поверивших байкам эльдар. Торопливо сбросив рюкзак, Феанаро вытащил из бокового кармана узкий нож, чуть качнул головой, успокаивая — нет, никакого огня заживо.
Мысленно скривился из омерзения к самому себе. Ради его мечты сын готов не просто погибнуть — сгореть, неужто оно того стоит?!
Эонвэ недвижно ждал, бесстрастное лицо ангела мягко светилось отраженным звездным светом, и только ветер чуть шевелили мягкие кроющие перья.
Стоит — сглотнул Феанаро, уставившись на носки сапог. Их накрыла тень — подошел Майтимо, — нолдор встретились взглядами. Даже с поднятыми, прилаженными друг к другу без намека на щель щитами аванирэ мастер чувствовал обреченный ужас, жилкой пульсировавший на шее сына. Дышал сгустившимся маревом, в котором только небольшую долю занимал воздух, остальное приходилось на практически животный страх, более первобытный, чем эльдар — страх перед гибелью.
Так странно. Феанаро уже был на вершине горы, в юности, когда они с отцом пришли оплакать Мириэль. Говорят, ее при жизни вознесли на один из пиков, окружавших плато — при других обстоятельствах мастер обязательно спросил бы у Эонвэ, как там душа его матери.
А теперь он собирался отправить к ней первенца, и было вовсе не до расспросов.
— Отец, — тишина струилась между ними сутки, и надтреснула она глухо и скупо, как всегда бывает после долгого молчания. — Я…
Так и не сумев закончить, Майтимо порывисто обнял его. Даже сейчас. Даже… Феанаро прижал сына — не отпустив из ладони нож, — сморгнул проступившую в глазах резь. В нем бился тот же ужас, что плескался внутри Нельо, еще никогда мастер не ощущал так ясно чужие души — даже через осанвэ.
«Ему страшно, — мысль вспыхнула столь отчетливо, что о нее можно было порезаться. — И мне страшно не меньше».
Майтимо отстранился сам — наверное, почувствовал, как каменеют руки отца. Сам же перехватил запястье Феанаро, приставил нож к своей груди, между четвертым и пятым ребром, как учили. Сглотнул.
У Феанаро пальцы дрожали. Он поднял взгляд от ходившего ходуном клинка на лицо Нельо — надо было… Что? Успокоить? Пообещать? Сильнее уже нажать на нож и понадеяться, что его острие войдет под грудину и мгновенно поразит сердце, а не пропорет легкое обещанием смерти долгой и мучительной?
У Майтимо были такие глаза… Испуганные и решительные одновременно. Он умолял взглядом, и Феанаро никак не мог понять — о жизни была эта мольба или о скором завершении истории. Даже если он откажется — если, не когда, — смогут ли они жить, как прежде, после всего?
«Я не могу так», — одними губами, совершенно беззвучно прошелестел Феанаро. Клинок остался без опоры, Майтимо отвернулся, медленно опустился на подломившиеся колени, отбросил пряди на плечо. Действительно, так надежнее, один удар под затылочную кость — и смерть займет мгновенье, может, два.
К тому же, так не видно взгляд сына. Феанаро приставил острие к затылочной ямке, на выдохе усмирил дрожь пальцев. Сильные руки кузнеца, он сможет сделать все быстро и безболезненно — один удар отделяет его от звезды и Сильмариллей, из преград после останется лишь море…
Но этот взгляд. Последний. Что-то было не так. Нельо стоял до этого спиной к Эонвэ, и все же, его глаза светились звездным серебром. Не отраженным, а взявшимся…
Из глубины души. Жизнь звезды за жизнь первенца, потому что нутро у них одинаковое.
Феанаро растянул губы в оскале, подсохшая трещина лопнула кровавой каплей. Он понял. Наконец-то понял, о чем на самом деле говорил Эонвэ — нож, направляемый твердой рукой, отнялся от линии роста волос и, вспоров собой воздух, воткнулся в другую линию — строчку одеяний на груди Эонвэ.
Металл звякнул о камни за спиной ангела и, отскочив от уступа, упал в многометровую пропасть облаков.
— Мне не нужна звезда, — отчеканил Феанаро, рывком за плечо заставил подняться Нельо.
— И никого из моих детей вы не получите.
Эонвэ пересек плато, не оставив в кострищах по пути ни следа стоп, протянул ладонь и выпустил звезду.
Феанаро окаменел. Как завороженный, он смотрел на свечение, яркое, словно вобравшее в себя силу всех звезд на небосводе. Когда он попытался поймать серебро, свет прошел сквозь его ладонь, окатив теплом и звенящей радостью, но в руки не дался. Медленно звезда проплыла мимо их лиц, поднялась к гуще облаков и, сверкнув напоследок так, что нолдор были вынуждены закрыть глаза, пропала на вершине самого недоступного пика.
Так вот откуда, оказывается, рассылает Эру своих быстрокрылых гонцов.
— Я верил, что ты справишься, мастер, — ангел улыбался открыто и бесхитростно, словно открывался душой.
Феанаро покачал головой и опустил взгляд — ни балрога он не справился. Почти совершил непоправимое, и теперь страшно думать, что случилось бы, дрогни у него рука. Осознание, как это часто случается, накатывало позже — холодом в кончиках пальцев, мурашками в затылке — как раз там, куда был нацелен нож… В груди бесновалось сердце, мастеру показалось вдруг, что весь день оно было безмолвно и ожило вновь только сейчас. Конечно же, из-за этого он совсем не заметил, куда и как исчез Эонвэ. Вот был рядом, улыбался, распростерши крылья, а потом беззвучно исчез, будто растворившись в воздухе.
Майтимо подождал несколько минут. Потом его горячая ладонь легла на плечо отца — его очередь успокаивать, — и тишину расколол спокойный, умиротворенный голос:
— Пойдем домой, папа.
***
Час смешения света только наступил, но Сильмариллы сияли оглушительно ярко, разгоняя мягкое серебро по углам мастерской.
Феанаро отправил Атаринке собрать остальных, и, по всей видимости, сыновья рассредоточились по всему Тириону — кроме Майтимо. Старший помялся на пороге и вошел, завороженно вгляделся в огранку Камней, провел в воздухе ладонью, будто пытался поймать свет в ладонь.
Мастер перехватил его запястье — горько сглотнул, почувствовав, как напрягся сын, — и отпустил, как только вложил в его ладонь Сильмарилл.
— У тебя получилось, — прошептал благоговейно Майтимо. Феанаро только хмыкнул про себя и отвернул взгляд вглубь мастерской.
Тогда в глазах Нельо он увидел звездный свет. И такой же после нашел внутри себя — не так много, как в настоящей звезде, хватило всего на три Камня, а не на целый сундук. Но даже это — огромный шаг вперед, тот прорыв, что позволит осуществить мечту и подарить надежду Эндорэ…
Феанаро улыбался весь вечер, пока показывал Сильмариллы семье, но горечь в этой улыбке могли заподозрить только Нельо и Нерданель. Он использовал почти весь свой звездный свет, оставив внутри жалкие крохи на поддержание жизни.
Сильмариллы — не просто камни, а творение его души, повторить которое невозможно даже ценой собственной гибели.
А умереть за них кому-то другому он не позволит никогда.