Я не уйду

На Серёже лица нет. День откровенно не задался: за что-то возненавидевший его препод грозился завалить экзамен, нормально выспаться не удавалось уже четвёртый день, в автомате закончился кофе аккурат перед его носом, а одна из проезжавших по дороге машин окатила юного программиста грязью до колен. Хоть вешайся. В снятую по дружбе за смешную сумму квартирку он вваливается на автопилоте, сдирает с себя мокрые кроссовки и грязные джинсы, натягивая мягкие домашние штаны и машинально стаскивая через голову бадлон. В рот лезут волосы из растрепавшегося хвоста, и Сергей раздражённо сдёргивает с них резинку, надевая её на руку.

Пройдя в комнату, он падает в скрипучее кресло, упирается локтями в колени, прячет в ладонях лицо, и только теперь позволяет себе беззвучно заплакать. Никто ведь не видит. …Почти никто. Птица всегда рядом. Он садится на подлокотник, отнимает руки от покрасневшего Серёжиного лица и заглядывает ему в глаза.

— Что случилось, птенец?

— Пименов — скотина.

— Убью.

Это даже не звучит как угроза, просто констатация факта. Разумовский вздрагивает.

— Не надо.

— Знаешь, мне не нравится, что кто-то заставляет тебя реветь. Не хочу, чтобы ты плакал.

Некоторое время Серёжа молчит, собирается с духом. А потом выдыхает, боясь передумать:

— Хочешь помочь? Поцелуй меня.

— Чего? — Птица думает, что неправильно расслышал.

— Поцелуй меня, пожалуйста. Сейчас. Чтобы я не думал больше об этом всём.

Тонкие пальцы ложатся поверх Птичьей ладони, гладят осторожно и ласково. Просяще. Птица пару секунд смотрит неверяще. Каждый раз, когда Серёже было плохо, он давил в себе желание целовать его, обнимать совсем не утешающе, шептать, какой он красивый и желанный… Брать его так, чтобы в голове не осталось ни одной тяжёлой мысли, ни одной мысли вообще. Думал, что это для него такие больные желания естественны, а у Сергея такого быть не может, и его подобное поведение только оттолкнёт и напугает. Выходит, сдерживаться было не нужно?

Птица плохо умеет быть мягким — точнее, он так думает. Он встаёт и тянет Серёжу тоже встать, не отпуская его руки, а дождавшись, пока тот поднимется на ноги — целует, придерживая за плечи. Горячие сухие губы встречаются с искусанными и влажными. Поцелуй выходит долгим, нежным, таким медленным, будто время застыло. Птица чувствует тёплые ладони на своём лице и едва не зажмуривается от непривычной уже ласки, по которой, оказывается, так скучал. Он почти не двигается очень долго, просто прижимается губами к губам, едва их лаская, и Серёже приходится действовать первым. Он аккуратно облизывает ряд чужих зубов, шире приоткрывает рот и прикусывает нижнюю губу, совсем чуть-чуть. И Птицу срывает. Он прижимает Разумовского к себе за талию, углубляет поцелуй, едва не клацая зубами, проталкивает между податливо открытыми губами язык, отчаянно желая и взять, и дать больше, и одновременно глубоко внутри боясь: вот, сейчас он оттолкнёт, закроется, не подарит больше тепла, вот сейчас Птица перейдёт какую-то очередную грань, которые есть в головах у нормальных людей. И не видит, что Серёжа целуется так же отчаянно, раствориться хочет в ощущениях. Внешний мир жесток и холоден, и, хотя Птица бывает таким же жестоким, он горячий, пламенный и живой, рядом с ним можно забыть обо всём за пределами накрывшего обоих мягкого купола крыльев. Изящные пальцы вплетаются пернатому в волосы и он тихо стонет в поцелуй, почти неслышно, скорее похоже на громкий выдох. Даже самые простые нежные касания будто надламывают что-то внутри, заставляют сердце петь, затапливают обоих воспоминаниями. Серёжа первым отстраняется, переводит дыхание. А у Птицы в душе борются два желания: немедленно пойти и порешить всех, кто заставил его драгоценного чувствовать себя так ужасно — и остаться с ним.

— Побудь со мной. Не хочу сейчас быть один, и с людьми тоже не хочу.

Птица кивает и смиренно опускается на край дивана. Всё решено за него, и сейчас критиковать чужие решения совершенно не хочется. Серёжа ложится рядом, положив голову двойнику на колени, и закрывает глаза. В мягкие рыжие волосы зарывается когтистая рука, ласково перебирает пряди, а когда парень почти уже засыпает, его лба касается долгий, тревожный, будто их кто-то может увидеть, поцелуй.

— Спи, Серёженька. Я не уйду.

Золотые глаза сияют любовью, которую обычно редко можно заметить за яростью и ревнивым собственничеством. Птица разучился быть мягким, но ради таких моментов он вспомнит, как это.