Юноша качается устало, сидя на краю широкой твердой больничной постели, меж сном и реальностью. Теплый воздух из-под форточки лелеет его сухие золотистые волосы, целует бледное лицо, пробираясь под рубашку. Армин мало спит. Сейчас такое время: вообще выспаться нереально, ситуация неподходящая. Все – на иголках, Эрен – на этой койке, Армин – не в себе, Микаса – вне себя; они до этого не спали уже двое суток. Аккерман у окна клюет носом и вскоре забывается дремотой.
Эрен, что приходит в сознание, не шумит. Лишь смотрит затуманенными пеленой событий, жара глазами. Взгляд его болезненный, кожа так и пышит затягивающимися ранами. Он вздохом будит Армина.
- Э-эрен… - тот вздрагивает на месте, утирая приоткрытый было в полудреме рот.
Рукой, изрезанной, маленькой, холодной, сжимает чужие пальцы – жаркие, как самое нутро титана. Срывается на слезы – Эрену становится и страшно, и спокойно. «Если плачешь – значит, живой», и сердце Армина ничем не потушить, ничем его не разбить – он, слава богу, все еще живой в этой ужасной мясорубке.
ミ
Армин боится остаться единственным человеком в этом мире. Ему страшно глядеть на лучшего друга, торчащего из шеи титана, на обезумевших солдат, чьи дула смотрят зорко ему в лоб, страшно видеть гражданских, что бросают своих в попытке убежать от лап титанов. Армину страшно, но в конце концов он – самый смелый человек во всем этом мире.
Когда совсем тяжело, на сердце мрак и груз, - Армин приходит Жану утешеньем. Он впитывает застарелую скорбь по Марко, пока его рубаха впитывает соль горьких слез Кирштейна, этого непоколебимого гордеца. Этот ребенок – панацея каждому и всем; всем бедам он противник, как луч сияет он в чужих ладонях.
Он ценен, пуще золотого слитка. Таких, как он, драгоценностей Эрвин Смит не видел никогда. Мужчина видит силу мальчика насквозь, когда все остальные и не пытаются ее в нем отыскать, мол, «слаб, мал и заменим». Эрвин щитом становится и принимает эти острые слова, словно кинжалы вражеских намерений, ведь знает – лишь он по достоинству может обуздать ценность этого юноши.
В искалеченный собственнической мечтою разум Эрвина змеею заползает мысль о том, как это на самом деле героически красиво – отдать такую, как у Арлерта, душу за священный долг. Она сгодилась бы ценой в пять сотен полицейских, что кроются за Синой, в самом сердце выжившего мира. Сгодилась бы, но разве это честно? Честно ли это по отношению ко всем тем, кто был спасен этим крохотным мальчишкой, и тем, кто может быть спасен?
- Дай солнцу светить, Эрвин, - отмечает хмуро Ханджи, поправляя его как-то сбившийся воротник. Взор его ледяных глаз стрелою вонзается в черты ее лица. – Хоть что-то хорошее должно быть в этом жестоком мире.
И горечь этих слов обрушивается лавиной.
ミ
Армин слышит звон в ушах. Он плохо спит – во снах это звон оборачивается воинскими воплями командора. «Армин, - произносит Смит, с отцовской нежностью сжимая хрупкое мальчишеское плечо, - отдадим же свои сердца». И своей твердой воинской рукой пробивает грудную клетку юноши, что вздымается неистово, выдергивая сердце Армина наружу. Оно беспомощно плюхается в выставленные вперед ладошки мальчика, что с криком просыпается в ночи. И плачь его не заглушить ничем.
Он не позволяет себе смотреть капитану Леви в глаза и игнорирует зеркала: когда он смотрит в отраженье, он видит блеск лазурных глаз и золото волос. Но как же Армину хочется не быть похожим на того, кто умер за него тогда, в тот страшный день.
И несмотря на боль, что принесла судьба, Армин так много света отдал этому миру, и хотел, чтобы хоть что-то в нем – хоть какая-нибудь вещь – принадлежало Эрвину сполна. Но так ничего и не смог для него сделать – ни уберечь, ни продолжить дело, ни даже рядом быть не смог. И для мальчишки стало ужасным приговором – жить вместо того, кто это рвенье жить в других вселял.
ミ
- Я счастлив, что ты здесь. Счастлив, что ты живой, - голос Эрена как сквозь толщу воды.
Армину кажется, он тонет.
- Внутри я умер вместе с ним.